— Что она живет в Липове под другой фамилией! — продолжила я.
— Именно. Именно так, дорогая пани Мильвид. И вот теперь наша задача состоит в том, чтобы разыскать эту особу.
— Должно быть, Розен знал об этом, раз он говорил, что у него есть в Липове родственники. Теперь я понимаю, почему он не уточнял, что это за родственники. Но зачем же он сказал дворнику, что едет к своим? — недоумевала я.
— А что он еще мог сказать? Что едет к некоему Лингвену? Вы же сами убедились, до чего разговорчив этот дворник, впрочем весьма симпатичный и отзывчивый человек. Розен понимал, что дело, по которому его вызывает сын Юлиуша Лингвена, не подлежит обсуждению с досужими собеседниками.
— Теперь я понимаю! — воскликнул Янек, который сосредоточенно слушал все это. — Наконец-то я понял всю историю с этими письмами!
— А я еще не совсем, — призналась Роза.
Мне показалось, что, говоря это, она хочет польстить Янеку, отдавая дань его умственному превосходству. Должно быть, ей хотелось, чтобы он перестал на нее дуться из-за капитана Хмуры.
Мужчины в таких тонкостях не разбираются. Янек, конечно, проглотил приманку и начал, слегка пыжась, объяснять:
— Первые три письма были посланы не столько затем, чтобы меня впутать, сколько затем, чтобы под конец послать это, четвертое письмо, которое действительно должно было дойти до адресата, а не вернуться на улицу Акаций.
— И еще затем, — добавил Хмура, — чтобы раздробить вашу группу. «Отправитель» рассчитывал на то, что либо вы, либо пани Зузанна, словом кто-то из вас, начнет выяснять, в чем дело. А это, по мнению «отправителя», должно было усилить мои подозрения по вашему адресу, а следовательно, облегчить его деятельность в Липове.
— А зачем же понадобилось вызывать в Липов Эмиля Розена? — мне хотелось выяснить все до конца.
— Думаю, что по двум причинам, — терпеливо объяснил он. Право, Хмура был самым терпеливым человеком, какого мне довелось когда-либо видеть. — Заметьте, ваш противник всегда старается убить одним выстрелом двух зайцев — это его отличительная черта. Итак, во-первых, он рассчитывал, что ему удастся заполучить бумаги Лингвена. Но кто сможет определить, представляют ли они ценность в наше время? Кто расшифрует формулы? Ясно, что только тот, кто уже имел с этим дело. То есть Розен. Учитывалось, однако, и то, что Розен может отказаться участвовать в этой истории. Тогда можно и даже надо было бы его убрать, а заодно бросить новое подозрение на Янека Лингвена. Потому что если принять версию, которую нам хотели навязать, то Янек, даже если бы он хотел утаить пользу изобретений в целях личной наживы или сбежать за границу, должен был бы, добыв все сведения, которыми располагал на этот счет Розен, постараться убрать уже ненужного ему информатора и опасного свидетеля.
— Адская интрига, — шепнула я, пытаясь сообразить, кто же из жителей Липова способен на такие хитрые и сложные замыслы.
В то же время я со смущением думала, какими детски-легкомысленными выглядели в глазах Хмуры наши действия. Он не только знал намного больше нас, но наверняка располагал уже некоторыми данными, позволяющими разоблачить преступника либо преступников. Я уже собралась было спросить об этом Хмуру, но в этот момент послышалось тарахтение мотоцикла. За окном блеснул и погас свет — мотоцикл остановился у дома.
Хмура открыл дверь. На пороге, жмурясь от света, стоял Мариан Мацея, грозный, чуждый снисхождения начальник нашей ветреной Розы.
Капитан Хмура усадил его за стол и сказал, что при нас он может говорить свободно.
Вот что мы узнали из сообщения Мариана Мацей, дополненного замечаниями капитана Хмуры.
Как и следовало ожидать, ни пани Анастазия, ни Бернард Симони не собирались держать в секрете сведения о «незначащихся адресатах», которым пишет письма «этот милый молодой человек в джинсах». Я будто собственными глазами видела, как пани Анастазия приближает свое птичье, остроносое лицо с живыми светло-голубыми глазами к собеседнику: «Вы, наверное, видели, как он все разгуливает около реки… с внучкой бедного Лагуны, с этой Розой… В этом не было бы, знаете ли, ничего странного, если б не… ну, вы понимаете, что я имею в виду!» Да, конечно, если б не кольцо улик, все плотнее смыкающееся вокруг Янека.
В результате этих разговоров кое-кто из тех, кого Хмура допросил в связи с делом Шимона Лагуны, сказал мимоходом об этих странных письмах. Тогда Хмура занялся корреспонденцией, которую якобы вел Янек. Проверка подтвердила, что люди говорят правду, и Хмура поручил Мацее обращать внимание на письма, высылаемые от имени Яна Лингвена. Таким образом удалось получить адрес последнего из тех, кому были посланы загадочные письма, то есть Эмиля Розена.
Но как узнать, кто отправил это письмо? В каком деле, в каком тайнике искать машинку с таким шрифтом и бледно-голубой лентой? На конверте, найденном в кармане Розена, было слишком много отпечатков пальцев, и установить дактилоскопическим анализом ничего не удалось. Поэтому капитан Хмура просил Мацею помочь по возможности указать хоть на самый ничтожный признак происхождения этих писем.
У пана Мацеи дел всегда по горло. Если хочешь завоевать первенство в межрайонном соревновании, надо работать на совесть, хотя в городке с десятитысячным населением возможностей проявить себя маловато. Поясняя все это, Мацея извинился перед капитаном Хмурой за то, что закрутился днем и только теперь вспомнил о странном письме, адресованном гражданину Эмилю Розену в Познань. Поэтому-то он и примчался на мотоцикле в такой поздний час в Заколье, где, как ему сказали в милиции, находится сейчас капитан. Он записал адрес для капитана и хотел бы поделиться с ним своими сомнениями, поскольку этот конверт поразил его… своей маркой.
Да, да, его внимание привлекла марка. Потому что это была марка с изображением зимородка, стоимостью в четыре злотых. Кто же будет наклеивать на обычное письмо марку за четыре злотых? Наверное, тот, кто спешит и не имеет другой марки под рукой, или же тот, кто хочет таким образом обратить на свое письмо чье-то особое внимание.
Но это еще не все, что может сказать по данному поводу Мариан Мацея. Ибо он принадлежит к немногочисленной в Липове группе настоящих знатоков филателии. Конечно, тут много таких «филателистов», которые только обмениваются друг с другом любыми проштемпелеванными марками с поврежденными зубчиками. Но он-то и другие настоящие коллекционеры выписывают все новинки прямо из филателистического центра в Варшаве.
Так вот, марки бывают двух видов: обычные, выходящие миллионными тиражами, и специальные, выпускаемые по какому-либо случаю в относительно небольшом количестве экземпляров — таких марок в продаже обычно не встретишь, и филателисты ими особенно интересуются. К такого рода маркам как раз относится серия с изображениями птиц, подлежащих охране; марки эти выполнены в красивой цветовой гамме на пепельном фоне. В эту серию входит и марка с зимородком, которая была наклеена на письмо, адресованное Эмилю Розену.
Эту марку мог наклеить лишь кто-то из филателистов, абонированных в варшавском центре. А таких в Липове всего трое. Он, Мариан Мацея, этой марки наверняка не наклеивал. Его марка находится в альбоме, и ее можно увидеть хоть сейчас — он нарочно привез с собой альбом.
Остаются еще двое: Бернард Симони и Феликс Свист; у одного из них в коллекции теперь должно не хватать этой марки с зимородком.
11. Тени на рассвете
— Тогда не будем терять времени. Поедемте, пан Мацея, — капитан встал.
Мы вышли его проводить. Никто из нас даже не заметил, как прошла ночь. Уже светало.
Пока Мацея запускал мотор, Хмура давал нам указания:
— Вы сегодня с утра в киоске, правда? Ясно, что После такой ночи вы хотели бы выспаться. Но все же я прошу вас начать работу ровно в семь. Да, да, это необходимо. Наша тактика не меняется, и ее девиз по-прежнему: «Ничего не произошло!» Я не хотел бы их спугнуть, понимаете. Вы, панна Роза, конечно, тоже пойдете на работу. А пан Янек… гм, пан Янек, может, пошел бы ловить рыбу, а? За вами, конечно, будет следовать некая тень. Но вы не обращайте на это внимания. Вы ведь по-прежнему «на подозрении». К середине дня, а может, и раньше… да, раньше… он или они будут в наших руках.
Капитан с Мацеей уехали. Мы сразу потеряли их из виду, а трескотня мотора утихла так быстро, будто они тут же сразу и остановились. Причиной тому было то, что все вокруг заполонил густой, молочно-белый туман. Самые ближние деревья и кусты проступали в его плотной пелене едва различимыми тенями, а соседние дома и вовсе исчезли. Временами туман, колеблющийся от малейшего движения воздуха, как бы распахивался, и тогда казалось, что в этом месте, словно из водоворота, выныривали круглые зеленые кусты. Зрелище это было красивое, но какое-то тревожное. У меня даже появилось вдруг ощущение, что мы со всех сторон окружены, и от этого неожиданно стало до того страшно, что перехватило дыхание. Я обернулась к Янеку и Розе. Они стояли обнявшись и целовались.
Деликатно кашлянув, я пробормотала:
— Сегодня будет хорошая погода.
Они расхохотались, и мое угнетенное состояние испарилось. Впрочем, туман начал таять. Это было так красиво, что мы не могли отвести глаз. Белая пелена стала полупрозрачной и порозовела от утренних лучей. Вдруг почти у самых наших ног туман расступился, открыв клумбу. Мы увидели восхитительный куст черной розы. На белесом фоне отступающего тумана и приглушенных оттенков зелени этот куст будто пылал.
— Можно подумать, что тут развели костер, — проговорил Янек.
Роза задумчиво сказала:
— Осенью ее придется пересадить.
— Почему? — спросил Янек.
— Так велел дедушка. Он столько раз говорил об этом, что мне даже надоело слушать: «Помни, как умру, выкопай эту розу и посади на моей могиле. Это мой тебе наказ и завещание».
В этой обстановке — на рассвете, в тумане, над кустом роз, пылающих темным, почти черным пурпуром, — слова Шимона Лагуны, произнесенные его внучкой, прозвучали торжественно и таинственно, будто заклятье или слова из старинной песни. Мне даже стало как-то жутко.