— Ну, конечно, нет. Они бы ему все карманы продырявили. Он всегда укладывал инструменты в сумку, как только заканчивал работу.
— Значит, он, видимо, не окончил работы, если в руках у него был нож, а в кармане ножницы. Что это может означать, Янек, как ты думаешь?
— Это означает, что вам, тетя, нужно поскорее отправиться на прием к доктору Свитайло. Надо посмотреть, как поживают розы, которые прививал в его красивом саду пан Шимон.
Однако, прежде чем я пошла к доктору Свитайло, чтобы пожаловаться на новое обострение болей в правом колене, что, разумеется, можно было сделать лишь в понедельник после обеда, в Липов вернулось второе письмо. На этот раз Яну Лингвену возвращали письмо, адресованное Адаму Горну в Быдгощ, на улицу Первого мая. Однако по данному адресу никакого Адама Горна не значилось. Этого человека Ян Лингвен тоже срочно вызывал в Липов, Шрифт машинки был тот же, что и в первом письме. Я вдобавок установила, что бумага и конверты в обоих случаях были взяты из почтового набора с претенциозным названием «Роза ветров», который в Липове можно приобрести лишь в моем киоске. Именно этот почтовый набор Янек уронил и рассыпал, слишком бурно приветствуя меня в день своего приезда. Несколько таких конвертов с бумагой я недавно продала Зентаре.
У пани Анастазии в этот вечер не было времени доставить нам это письмо. Всегда готовый услужить Бернард Симони, которому она поручила эту миссию, лукаво подмигивая, объяснил, что Анастазия сейчас устраивает воскресное чаепитие для большой компании пожилых дам, своих приятельниц. Я представила себе, как там мелют языками, обсуждая дела нашей несчастной троицы, и у меня даже мурашки по коже забегали.
Янек удивился, что письмо доставили в воскресенье. Но этому нашлось объяснение. На конверте было написано: «Срочное». Директор Мацея очень заботился о репутации своего почтамта. Там работали безукоризненно. Срочное так уж срочное.
7. Очень приятная девушка
Тому, кто начал плохо воспринимать радость и красоту жизни, я решительно советую посетить сад доктора Дориана Свитайло. Это настоящий ботанический сад в миниатюре. Я нигде не видела такой богатой коллекции редкостных растений, собранной на таком сравнительно небольшом пространстве. В зависимости от времени года сад этот, будто по мановению волшебной палочки, меняет колорит и формы. Даже зимой он сохраняет какой-то сказочный вид. Доктор умеет так искусно укрывать розы соломой, что они не портят пейзажа, а скорее походят на танцоров, застывших в замысловатой балетной позе.
Сидя в приемной и ожидая, пока доктор окончит разговор с очередным пациентом и примет меня, я подумала, что, быть может, этот сад служит доктору убежищем от его собственного дома. Потому что дом у него мрачный и холодный. Резкий, разительный контраст с садом, который за окнами будто излучает свет и краски, вызывает желание как можно скорее уйти из дому и покрепче захлопнуть за собой дверь.
Квартиры в Липове бывают разные. Одни из нас обошлись тем, что застали здесь по приезде, и их квартиры обставлены как попало, самой разнообразной мебелью. Другие, более привередливые, выписали в рассрочку из больших торговых центров современную легкую мебель, яркие занавеси, кустарной работы ковры. И тот и другой вариант в какой-то мере отражают перемены, наставшие в жизни Липова после войны. А в вилле Свитайло время будто остановилось, и вдобавок на эпохе довольно отдаленной. Старинная тяжелая мебель и панели из мореного дуба; на стенах — потемневшие картины в толстых золоченых рамах, оружие, оленьи рога; оловянные кувшины и миски на полках. Все это, начищенное до блеска, ухоженное, застывшее в неподвижности, заставляет чувствовать себя здесь непрошеным гостем, угнетает и отталкивает.
И только жена доктора, Агата Свитайло, вполне подходит к этой обстановке. Неразговорчивая, унылая, она производит такое впечатление, будто целиком погружена в воспоминания. О чем она вспоминает, никому не известно. Супруги Свитайло приехали в Липов давно, в первые годы после войны. Родом они с Виленщины, но еще до войны поселились в Гдыне. Почему они не вернулись после войны в Гдыню, неизвестно. Доктор в ответ на вопросы неохотно давал понять, что какая-то семейная трагедия вынудила их забиться в тихий уголок.
Третий обитатель этого унылого жилища — прислуга. Эта пожилая, серая, худощавая женщина своей неразговорчивостью и вечно кислой миной вполне под стать хозяйке. Она, как мне показалось, неохотно впустила меня в дом.
Пациент все еще сидел в кабинете доктора. От нечего делать я подошла к книжному шкафу, заполненному книгами в красивых кожаных переплетах с золочеными надписями. Книги, и вдобавок старые, — это моя страсть. Я с интересом приглядывалась к именам авторов и названиям книг. Ю. Качинский, Розы, год издания 1881; Lindley, Rosarum monographia[1], 1820; Jamain, Les roses[2], 1872; Lebl, Rosenbuck[3], 1895. В книге Жорэ говорилось о розах в древности и средневековье. Комплект «Rosenzeitung»[4], издававшейся в 1866 году во Франкфурте-на-Майне, по-видимому, недавно или даже только что просматривали. Он лежал на полке плашмя, и в нем было несколько закладок.
Я взяла «Rosenzeitung» и открыла на первой закладке. Там была статья под названием «Легенда черной розы». Автор иллюстрировал свой текст старательно выполненной гравюрой, изображающей замок Розенкранцев. Статью замыкала виньетка — камин из черного мрамора, венок черных роз и латинская надпись: «Credor, dixit Rosa».
— «Мне доверяют, сказала Роза»… — прошептала я.
Что-то тревожило меня в этих словах. Странно: ведь роза — это символ красоты и любви, цветок богини Венеры, он чужд всему страшному и темному. Я быстро пробежала глазами статью, которой недавно интересовался кто-то из жителей этого дома. За дверью послышался тихий шорох, и я поспешно положила книгу на полку. Никто, однако, не вошел. Кладя книгу, я заметила, что на корешках многих томов золотились внизу маленькие готические буквы «C. R.». Это, несомненно, были книги из библиотеки замка. Она, как говорится, разошлась по людям, и я уже не в одном липовском доме видала такие книги.
Статья не дала мне никаких новых сведений. Бернард Симони, доставив нам второе загадочное письмо, постарался, чтобы мы не скучали. Он подробно рассказал нам легенду, о которой я, правда, и раньше что-то слыхала. В четырнадцатом веке Христиан Розенкранц провел много лет в Индии и Египте. Под влиянием восточных верований он, вернувшись в Европу, основал общество, которое должно было способствовать совершенствованию нравов человечества. С тех пор это общество, которое приняло название «Ордена Розы» (в числе его членов был, между прочим, и граф Калиостро, знаменитый «чародей» и любитель приключений), подвергалось различным превратностям судьбы, боролось против ордена иезуитов, вступало в союз с масонами и вообще было тайной организацией. В конце девятнадцатого века оно существовало лишь как союз мечтателей-художников и поэтов. И вот липовская легенда гласила, будто владельцы здешнего замка вели свою родословную от основателя «Ордена Розы», Христиана Розенкранца. И будто он из своих странствий по Азии привез знаменитый розовый куст, который стал с тех пор гербом рода Розенкранцев[5], двести или триста лет тому назад поселившихся в Липове. Традиционные черные розы они посадили у своего замка. В легенде содержалось и предостережение: когда черные розы перестанут цвести на замковом холме, кончится благополучие владельцев замка, и счастье перейдет к тому, кто станет новым обладателем черной розы.
Я стояла у окна и глядела на великолепный розариум доктора. Тут были самые разные сорта: и деревца с розами, походившими на огненные шары, и другие, разветвлявшиеся у самой земли и поднимавшие яркие цветы на длинных стеблях прямо к солнцу, и вьющиеся розы, которые обвивали своими длинными гибкими побегами изящно сконструированные решетчатые подпорки. Не хватало лишь одного — куста черной розы. Этот куст рос перед скромным домиком старого садовода, а хозяина его убили, — значит, лжет легенда, что черная роза приносит счастье своим владельцам?
Я так задумалась, что далее вздрогнула, когда за спиной у меня раздался веселый зычный голос доктора Свитайло:
— А! Вижу, что уважаемая пани Зузанна тоже становится пленницей роз! Предостерегаю вас, серьезнейше предостерегаю — гибельная это страсть. Ничто уж потом человеку не дорого. Ничто не волнует. Остаются только розы. Только розы.
Он шутил, но слова его прозвучали удивительно жестко. Я подумала, что он мог бы, пожалуй, для удовлетворения своей страсти уничтожить человека, если тот окажется помехой.
— Доктор, — сказала я, изображая предельный энтузиазм, — я так мечтаю увидеть это чудо вблизи! Но я знаю, что вы…
— Ха-ха-ха! — загремел он во весь голос. — Что я ревную розы больше, чем жену? Верно, верно! Но чего не сделаешь для такой милой, такой очаровательной женщины, как вы… Прошу, прошу вас покорнейше…
Выйти в сад можно было только через дом, отделявший его от улицы. В ограде не было ни ворот, ни калитки. Через мрачный коридор и крылечко мы вышли на солнце. Ходили от одного куста к другому, и доктор сообщал мне их имена и происхождение. Он утверждал, что цветы, а в особенности розы, имеют свой нрав. Даже у роз одного и того же сорта бывают разные характеры, различные привычки.
— Как у женщин, пани Зузанна, как у женщин!
— Но я отнимаю у вас время, доктор, — будто спохватившись, сказала я, — а ведь вы очень заняты. Простите меня, бога ради.
Я уже узнала, что мне было нужно. Ни на одном кусте не было прививок, и лишь кое-где виднелись следы свежей подрезки. И давно пора уже было опрыскать розы, потому что на них завелась тля. Очень странно, что страстный любитель роз так запускает их. И чем же занимался тут несколько часов подряд Шимон Лагуна? Он ведь не был человеком ни вялым, ни ленивым, он умел дорожить временем. Может, он отдыхал в тени розовой беседки, так густо оплетенной разросшимися побегами, что сквозь них не мог пробиться ни солнечный луч, ни человеческий взгляд? Но как это мог опытный садовод неосторожно рвануть нежные ветви — вон сколько их висит теперь, грустных, увядающих?