Утром на дорожке возле канала ко мне опять пристал сэр Гилгуд. В глазах его полыхала жажда убийства. Сдернул с шеи красный шарф и принялся махать перед его клювом, но сэр Гилгуд не дрогнул. Помощь подоспела в лице велосипедиста. Я не вынесу этого постоянного запугивания. Пора что-то предпринять.
Я едва устоял на ногах, когда Умник Хендерсон принес сегодня в магазин счет. Этот «чокнутый ученый» намерен стрясти с меня 150 фунтов за «профессиональные услуги», которые он оказал, когда на днях выпивал в моем доме!
– Я тебе по дружбе предоставил пятидесятипроцентную скидку, – сказал он. – И взял с тебя всего за один час.
Попытался втолковать Умнику, что брать с меня деньги – вопиющая несправедливость, тем более что я все равно не могу пользоваться домашним развлекательным центром из-за обостренной аудиочувствительности Миа Фокс.
Решил, что нельзя сидеть сложа руки – надо перетянуть на свою сторону английское правосудие.
Уважаемый мистер Барвелл.
В настоящее время я постоянно подвергаюсь нападкам лебедей. Можно ли запретить их в судебном порядке.
Буду весьма признателен за совет. Я неоднократно пытался Вам позвонить, но секретарша говорит, что Вы почти не бываете в офисе.
Надеюсь, Вы не станете брать с меня плату за это короткое письмо. Это всего лишь запрос.
Вы наверняка заметили, что я приложил конверт с маркой и заполненным адресом.
Позвонила моя бывшая жена Жожо:
– Звоню только для того, чтобы доказать Уильяму, что ты не умер, – процедила она сквозь зубы и передала трубку мальчику.
Уильям пустился в пространный монолог о своей юной жизни. Малыш едва успевал переводить дыхание. И в кого он такой многословный? Мы с Жожо не увлекались долгими беседами. После нашей свадьбы мы едва обменялись парой слов. Может, словоохотливость мальчик унаследовал от моей матери? Уильям спросил, когда я приеду к нему в Нигерию.
– Скоро, – пообещал я.
После работы навестил родителей. Скорчившись над маленьким костерком, они что-то помешивали в котелке, висевшем на металлической треноге. Оба закутаны в бесчисленные драные одежки. Лица черны от копоти. Похоже на сцену из фильма «Сталинград».
Увидев меня, отец распрямился и принес из палатки складной матерчатый табурет; я сел и попытался согреть руки над костром. Новый щенок резвился в грязи, в зубах он сжимал нечто, напоминавшее бедренную кость крупного млекопитающего. К сносу свинарников еще и не приступали. Спросил, почему не двигается дело.
– Твой отец не может поднять кувалду, – ответила мама с едва скрываемым презрением.
Отец снова принялся мешать коричневую бурду в котелке. Тут я заметил, какой у него усталый, нездоровый вид. Меня пронзила жалость. На этом этапе жизни следует сидеть в четырех стенах в теплых тапочках у фальшивого камина и смотреть передачу «Репортаж о древностях». И зачем только он пошел на поводу у матери и ее безумной затеи реконструировать свинарник!
Сказал, что спрошу Даррена, моего знакомого штукатура, не знает ли он кого-нибудь, кто умеет обращаться с кувалдой и согласится снести два свинарника за небольшую плату.
Мама предложила мне миску коричневой бурды из котелка. Солгал, что не голоден.
По пути домой остановился у рыбного кафе «Миллениум» и купил пакетик жареной картошки с рыбой. Попросил добавить соли и уксуса, а женщина за прилавком сказала:
– В вашем возрасте следует уже быть поосторожнее с солью и уксусом.
Молча вышел из забегаловки, сел в машину и посмотрелся в зеркало заднего вида. Неужели я выгляжу таким старым и/или больным, что даже торговка жареной картошкой из придорожного заведения сочла своим долгом проявить заботу о моем здоровье?
Письмо от Гленна.
Дорогой папа.
Спасибо за посылку. Ничего лутше ты и прислать немог. Мы с Робби в первый же день слопали весь «мармайт». Мазали на хлеб который купили в военторге, огромную буханку. А шоколадные яйца мы пустили на пудинг. Они не много подавились но мы повытаскивали все кусочки фольги так что все в порядке.
Робби читает «На Западном фронте без перемен». Говорит суперская книга. Он хочет прочитать все книжки что ты прислал. И «Уловку-22» и «Поэзию Первой мировой войны».
От «Певых шагов в греческом» толку мало папа. Я пытался чего-то сказать по-гречески но здесь местные говорят по английски лучше моего.
Говорят нас скоро зашлют в Кувейт. Я учусь на техника-связиста. Дело интересное. Написал Уильяму, что вот скаплю денег и проведаю его в Нигерии в следующим году.
Мама написала что она каждую ночь плачит. Боится что меня отправят в Ирак Папа сходи к ней вместо меня ладно? А еще она собрала мне посылку но почта в ее районе закрылась, потому что там пенсий больше не выдают. А очередь на главпочтамте в Лестере мама отстоять не может из-за вен на ногах.
Завтра вечером мы с Робби играем парный матч в дартс с командой воено-воздушных сил особого назначения. Пожилай нам удачи папа. Эти сволочи – крутые ребята. Если мы выиграем они нас побьют, а если проиграем они все равно нас побьют.
С любовью
Несколько минут я в отчаянии спрашивал себя: как может дитя, порожденное мною, делать такие кошмарные орфографические и синтаксические ошибки? Однако я поборол желание исправить письмо красными чернилами и отправить обратно.
Нашел в магазине Атлас мира, отыскал Кувейт. Вид крошечного пятачка, зажатого меж огромными пятнами Саудовской Аравии и Ирака, вселил в меня страшное предчувствие.
Позвонил Шарон и договорился встретиться с ней, когда Райана не будет дома.
Шарон ждала меня, сидя в дверях с круглолицым, безволосым младенцем, лежавшим на ее необъятном колене. Ребенка «назвали в честь Донны Каран», сообщила Шарон. Я выдавил улыбку:
– Значит, это девочка. Привет, Донна.
– Не-а, мальчик. И звать его Каран. Ка-ран, – повторила Шарон по слогам, словно учила иностранца английскому.
Мы прошли в гостиную. Будь эта комната человеком, она перерезала бы себе вены. Все вокруг покрывал толстый слой уныния. Шарон не следовала заповеди Уильяма Морриса[50] о том, что обстановка в доме должна быть либо красивой, либо практичной. Пожитки Шарон были либо уродливыми, либо никчемными.
Она положила Карана в детское автомобильное сиденье перед телевизором, чтобы младенец посмотрел, как британские солдаты в Кувейте облачаются в костюмы химзащиты. Когда они натянули противогазы, Каран заплакал.
Шарон достала из сумочки письмо и протянула мне.
Дорогая мама.
Интиресно ты еще думаешь о том чтобы вам с папой снова зажить вместе. Я знаю что папа иногда бывает несносный и часто жалуется на вещи которые изменить не может но в глубине души он хороший человек.
Я знаю ты считаешь его снобистом но на самом деле он просто любит чистоту и порядок Насчет Пандоры не пириживай. Папа ее никогда не заполучит. Он ей теперь не пара. Мы вот с Робби влюблены в Бритни Спирс но мы же знаем, что мы ей не пара.
Слыхал вы с папой периспали после моего выпускного парада. Я чуть ни рухнул когда Райан мне сказал. Это значит что шанс еще есть, мама. Почему бы тебе не прегласить папу в гости, накормить обедом и вообще?
Знаю папе одиноко из-за всех этих книг которые он читает. Поэтому стоит попытаться, мама. Поцелуй всех малышей и скажи что я им прешлю по настоящей кипрской губке.
С любовью
твой сын Гленн.
P. S. 27 февраля день рождения Робби. Пожалуста пришли ему открытку. У него нет родных, потому что его отправили в приют когда его мама трахнулась с китайскими матросами, а папа потом трахнул ее по голове.
Я сложил письмо и вернул его Шарон, не в силах вымолвить и слова. Уже на выходе я сумел прохрипеть несколько прощальных слов. Думаю, мне удалось скрыть свои чувства, хотя чуть позже Шарон позвонила и спросила: «Ты как, в порядке?»
Напомнила, что я забыл у нее посылку для Гленна и поздравительную открытку для Робби.
Отправил Робби две открытки «С днем рождения!», а Гленну – посылку.
После работы в магазин зашел Даррен, чтобы оштукатурить камин. Он дал мне мобильный телефон мужика по прозвищу Зверь.
– Он два и два сложить не может, – сказал Даррен, – зато кувалду тягает, как мешок с перьями.
Писательская группа опять собралась в Крысиной верфи. Присутствовали кроме меня Гэри Вялок, две унылые девицы, Кен и Гленда Тупс. Жаловались на то, что я беру по пятьдесят пенсов с каждого за чашку кофе. «Голубой Дунай» стоит 3,20 фунта за пачку, возразил я.
Вялок написал стихотворение о слепоте. Хочет, чтобы я передал его Найджелу.
Здравствуй, тьма, мой добрый друг.
Счастлив ничего не видеть я
В этом пошлом зримом мире.
Третий внутренний мой глаз
Видит зорче глаз обычных,
В души проникает он как нож.
Одна из девиц воскликнула:
– Гениально, Гэри. Какая глубокая поэтика!
– Первую строчку ты спер из песни Саймона и Гарфункеля, – сказал Кен Тупс.
– Ее еще Дастин Хоффман поет в том чудесном фильме «Выпускник», – поддакнула Гленда и пустилась в разглагольствования о блестящей карьере Дастина Хоффмана.
Чтобы вернуть дискуссию в русло поэзии, я заговорил о своих попытках написать опус под названием «Беспокойный головастик», но Гленда заглушала меня, фонтанируя биографическими сведениями о Дастине Хоффмане.