Потом, оглянувшись по сторонам, спальник с опаской добавил.
— Его нет в претории.
— Где же он?
Долговязый раб вновь улыбнулся и приложил указательный палец к губам — мол, о том молчок.
Ларций не сдержался, крепко обнял раба за пояс и буквально волоком потащил к окну, подальше от двери. Здесь взял за шиворот и хорошенько встряхнул.
— Выкладывай, что случилось?
Раздосадованный, никак не ожидавший подобного обращения Флегонт вырвался, подергал узкими плечиками, расправил тунику, принял независимый вид и укорил префекта.
— Если бы я не знал тебя, Лонг, я решил бы, что ты сошел с ума. Ты ведешь себя как дикий варвар.
— Кончай риторику! — повысил голос Ларций. — Мы с тобой старые приятели, за мной не пропадет. Скажи, что здесь творится?
Флегонт глянул налево, направо, потом, склонившись к уху префекта — раб был высоченного роста — шепнул.
— Только ради Эвтерма, он обучил меня философии, — он прокашлялся и, не скрывая ликования, добавил. — Император вручил моему господину алмазный перстень.
Глаза у Ларция расширились. Флегонт пояснил.
— Наилучший объявил, если по какой‑то причине боги не позволят ему возглавить поход, главнокомандующим назначается мой господин. Представляешь, Лонг, я скоро стану важной шишкой! Рабом императора, а то, может, и декурионом рабов!..
Он неожиданно помрачнел и с укором добавил.
— А ты меня в охапку! Ай — яй — яй!..
Ларций несколько мгновений усиленно прикидывал, что могло выйти из подобного решения. Действительно, теперь в ставке не до переговоров с бедуинами!
Он холодно глянул на Флегонта.
— Ты плохо усвоил философию, которой обучал тебя Эвтерм. Мудрец в любой обстановке сохраняет невозмутимость, а ты обрадовался, как мальчишка. Что Лузий Квиет и Цельз?
— Еще и Пальма. Он вчера утром примчался из Петры. Втроем они закатили скандал императору, отчего Траян почувствовал недомогание. Все попрятались. Ждут.
— Чего ждут? — спросил префект.
Флегонт укоризненно глянул на патриция, потом развел руками.
— Говори, — настоятельно приказал Ларций.
— Ну… как оно все обернется?
— Что обернется?
— Ну… приступ.
— Адриан у Марка?
— Да.
— Где Квиет, Цельз, Пальма?
— Пальма еще затемно отправился назад в Петру. Цельз в ставке, а Квиета собираются направить в Мавританию. Там, говорят, крупные беспорядки. Говорят, он сам просил об этом.
Он сделал паузу, потом нерешительно добавил.
— Еще говорят, что тебя метят на место Квиета. Не забудь, я первый сообщил тебе об этом.
— Не забуду. Скажи, Флегонт, ты всегда был искренен со мной — и когда уводил Зию, и когда встретил меня в Антиохии, — чего ты ждешь от этого решения?
Раб вмиг посерьезнел, напрягся, поиграл бровями — глаза у раба голубые, холодные, рыбьи, — и отчетливо выговорил.
— В дело вступили частные интересы, префект. Струна натянулась, а что будет, знают только боги.
На том и расстались.
Дома Лонг, срывая раздражение на Таупате, устроил ему выволочку за то, что тот проморгал такое важное событие, как назначение молокососа главнокомандующим.
Красивый, мордастый парень усиленно поморгал глазами, потом обиженно заявил.
— Господин, я здесь ни при чем. Я молод и глуп. Надо было предупредить, чтобы я не спускал глаз с императора, наместника и верховных полководцев.
— Дурак! — схватился за голову префект. — Не вздумай следить за императором или наместником? Твое дело подружиться с их рабами — с подавальщиками еды, банщиками, конюхами, возницами, обязательно с форейторами — они все слышат, все подмечают. С их любимчиками, наконец.
— Вот еще! — хмыкнул Таупата. — Они все страшные гордецы и зануды. Каждый метит в вольноотпущенники. Мне с ними неинтересно. К тому же ни у императора, ни у наместника сейчас нет любимчиков.
— С кем же тебе интересно, чтоб тебе пусто было? — удивился хозяин.
— С гладиаторами! — признался мальчишка, затем восхищенно добавил. — С Марциалом — похабником, Евменом — грязнулей, с Клектором и Германдом. Они кучкуются в старых казармах за домом наместника. Адриан отдал их в наем ланисте Петрицию.
— Интересно, как они допустили тебя в свою компанию? Где ты с ними встречался?
— В городских банях. Вчера там был сам Марциал и фракиец Целад. Они приглашали меня на завтрашнее представление. В город пригнали сотню диких львов, все голодные. Просто жуть, какие кровожадные!
Таупата отличался исключительной силой, красивым телосложением. Умению обращаться с оружием его лично обучали Ларций и Эвтерм. Младенцем он пережил смерть матери — дакийки, взятой в полон за Данувием. Мать Ларция, старенькая Постумия собственными руками выкормила и выходила его. Таупата и прежде увлекался гладиаторскими боями, скачками и цирковыми представлениями, других разговоров у него не было, но в Антиохии он буквально пропадал в цирке. Сколько Эвтерм не убеждал мальчишку, что в настоящем бою от таких, как Марциал или Германд, толку немного, все было напрасно. Мальчишка грезил героями арены, пусть даже все гладиаторы, как отзывался о них господин, кривляки, напыщенные пустозвоны, способные произвести впечатление только на бесстыжих девиц и распущенных матрон, для которых всякий негодяй, взявший в руки оружие и вышедший на публику, царь и бог.
Лонг вздохнул, с жалостью глянул на малого и приказал.
— В следующий раз подбирай для бани более достойную компанию, а не липни ко всякому сброду.
* * *
Официального подтверждения произведенных перемен в командовании армией так и не последовало. Весть о состоянии императора, о назначении Адриана тщательно скрывали от публики, и все‑таки уже на следующий день эта новость стала известна в Антиохии и кругами побежала по Азии, по вновь покоренным землям.
Вечером из пустыни на вязку со Снежным спешно доставили кобылу шейха. Это было неопровержимым доказательством, что соседние бедуины определились, и дело теперь за скорейшим оформлением соглашения. Однако удовлетворение, которое испытал Ларций, омрачалась тем фактом, что теперь, после возвышения Адриана, никому не было дела до бедуинов. Более того, о самом Лонге тоже забыли. Желающих навестить скрытного, так до конца и не прояснившего свою позицию префекта, официально считавшегося недругом будущего главнокомандующего, не нашлось.
Несколько дней Ларций безвылазно просидел на предоставленной ему вилле. Отсыпался, по три раза на день мылся в термах, много ел, налегал на неразбавленное вино и с тоской прикидывал, чем обернется решение императора? Теперь даже приближаться к императорскому преторию было страшновато. Глупо после такого взлета его давнишнего врага лишний раз привлекать к себе внимание, однако сидеть в неведении тоже было невмоготу.
На соседних виллах, на которых после возвращения ставки в город поселились важные военные чины, тоже было тихо. Впечатление такое, будто вокруг все вымерли. Было пусто и на соседнем дворе, который был предоставлен Квиету. Раньше там постоянно толкались до десятка темнокожих всадников, было шумно, по вечерам слышалась музыка, женский смех, визг, отчаянная африканская брань, теперь же только ветер шелестел в кронах деревьев, да гадкие крысы бегали по двору.
Легионеры из сторожившей берег Оронта когорты объяснили, что «загорелый» проконсул предпочитает ночевать за городом в окружении своих мавританцев. Говорили, что Цельз тоже обзавелся многочисленной охраной и на территории дворцового комплекса старается не появляться.
Зимой 117 года состоятельные жители Антиохии вдруг страшно озаботились собственной безопасностью.
Будто поветрие на Азию накатило.
Мало того, что высшие армейские чины, причем не только сторонники «замшелых пней», но и приверженцы «молокососа», спешно перебиралась в военные лагеря, под защиту надежных людей, но и вполне далекие от дворцовых интриг граждане начали спешно разъезжаться по окрестностям.
Слухи пошли один страшнее другого — будто арабы только и ждут момента, чтобы устроить резню в городе. Убивать будут всех, кто хотя бы раз скверно высказался об Адриане. Поговаривали, что некий, жуткого вида, однорукий мошенник, верный прихвостень Адриана, уже не раз замеченный в колдовстве и увлечении астрологией, по приказанию наместника передал бедуинам гору золота. Немало оказалось таких, кто, бросив собственность, прямиком мчался в порт и отплывал в Италию. Очень скоро это новомодное веяние перекинулось на африканские и придунайские провинции. Тихо было только в Греции и Испании. В Риме же началось что‑то подобное панике. Знатные патриции толпами разбегались по сельским усадьбам, те, кто побогаче, отплывали в дальние путешествия, причем все, как один, запрещали слугам даже упоминать о маршруте и пункте назначения. Большей нелепости, удивлялся Ларций, выдумать невозможно, ведь если понадобится, длинный, с тонким лезвием сирийский кинжал достанет до сердца и в военном лагере, и в императорском претории, и в собственном нужнике.
Насмешки над искалеченной рукой, даже астрологию и колдовство, Лонг еще мог принять и простить, но зачисление его в прихвостни того, кто обманом выманил у него Зию, выводило из себя.
Злые языки, нет на вас управы или темницы!..
Нигде от них не спрячешься!
Разве что в Риме, но, чтобы отправиться в столицу, требовалось разрешение Траяна, а его к нему не пускали. Куда бежать, тем более что префект был убежден, после возвращения Квинта Марция Турбона, вновь возглавившего сингуляриев, ему вряд ли отыщется место возле императора. Признание Флегонта, что его якобы метят в начальники вспомогательной конницы, Лонг воспринимал как издевку. Пока в ставке маячат наглые подпевалы Адриана, тот же Турбон или Юлий Севéр, путь на высшие командные должности ему закрыт.
С тем и засыпал. По вечерам на грани сна часто вспоминалась беспросветная холодная ночь, пустыня, по которой он плутал после переговоров с варварами. Ларций терзался страхом за Снежного, за себя. Его пугало брезгливое равнодушие звезд, свысока поглядывавших на него, жалкого префектишку, не ведающего, что его ждет, к чему следует стремиться. Снилась Зия, он истекал от страсти, от этого стано