вилось еще нестерпимей. Сил больше не было оставаться в этой вонючей Азии, в этом городе греческой, иудейской, христианской, высокопоставленной и всякой прочей черни.
С рассветом брал себя в руки. В поисках новостей отсылал Таупату на задние дворы выспрашивать императорских рабов, легионеров, всякого встречного дрянного вольноотпущенника, что же происходит в императорской резиденции. Сам тем временем упражнялся с оружием, гулял по берегу Оронта. От него по — прежнему шарахались, на этот раз, по — видимому, по причине его пристрастия к магии и астрологии. Как‑то он с досады продемонстрировал встретившейся на дорожке и показавшей ему язык, молоденькой рабыне железную лапу. Та буквально помертвела от ужаса и с воплем бросилась в кусты. Боялась, как бы не околдовал, не затащил на свою виллу, не начал обучать астрологии?..
Кто их знает, молоденьких рабынь, чего они более опасаются, колдовства или астрологии?
Прогуливался подолгу, восстанавливал невозмутимое состояние духа.
Территория, занимаемая резиденцией наместника Сирии, была огромна. Правительственный комплекс располагался на живописном берегу Оронта, стекавшего с гор Антиливана, рядом со знаменитым парком Дафны* (сноска: парк в предместье Антиохии со святилищем Аполлона, названый в честь нимфы Дафны), устроенном возле святилища Аполлона.
Ансамбль включал два дворца, Большой и Малый, несколько вместительных зданий, в которых помещались канцелярии и другие учреждения, а также многочисленные виллы, почти все в греческом стиле, которые были предназначены для расселения и увеселения гостей. Адриан привык жить на широкую ногу. Поклонник красоты, предпочитавший свежесть наслаждения всяким другим наслаждениям, он каждую следующую любовную встречу старался проводить на новом месте, для чего порой за день в укромном уголке обширного парка внезапно возникали обвитые плющом стены лабиринта или прелестный водопад, или расписной портик, рядом с которым прятался уединенный павильон или беседка. Случалось, за день в парке выкапывался водоем, над его поверхностью вставали привезенные из Египта лотосы, на берегу устраивались живописные развалины вполне в буколическом духе.
Между этими «уголками удовольствий» и бродил Лонг.
Прикидывал, какими безумными, в духе Нерона, прожектами украсит Рим этот бородатый молокосос?
Поставит себе золотую статую, размерами превышающую колосса Родосского? Распорядится переловить всех христиан и бросить их на съедение диким зверям? Прикажет поджечь Рим или все города Италии сразу? Какие иные бедствия обрушит на головы жителей Вечного города этот поклонник красоты?
В канун мартовских ид, (14 марта) к вечеру, Таупата принес известие, что «кризис миновал», и император пошел на поправку. Лонг так и не сумел добиться от парнишки, что означает фраза «кризис миновал». Таупата отделался легкомысленным объяснением, что «все так говорят». Еще болтают, что Плотина и Матидия ни на минуту не отходят от Марка, что никого пока к императору не пускают. Вот и пойми, то ли речь идет о здоровье императора, то ли о новых назначениях в ставке?
Самому высовываться не хотелось.
После радости, испытанной в день возвращения из пустыни, бремя неизвестности казалось совсем неподъемным. Что из того, что не по своей воле он взгромоздил на спину этот вьюк, уже который год, не испытывая радости, скуля и постанывая, везет его. Из редких встреч, скудных разговоров, которыми, случалось, обменивались оставшиеся на территории комплекса армейские чины, Лонг узнал, что сторонники Адриана в армии и органах государственного управления тоже испытывали недоумение. Они открыто выражали недовольство непоследовательностью высшей власти — если дело сделано и перстень вручен, почему до сих пор нет официального распоряжения о назначении нового главнокомандующего?
Много пищи для разговоров дала прибывшая в Антиохию делегация сенаторов, в большинстве своем состоящей из недругов Адриана. Возглавляли ее Деций Гомулл и Цивика Барбар, известные крикуны и сторонники Нигера. Отцы народа с кислыми физиономиями выразили одобрение замыслу императора, но прежде они посоветовали императору поберечь здоровье. Один из самых непримиримых и авторитетных нобилей предостерег Траяна от поспешности в подобного рода решениях. Благо государства, заявил он, несовместимо с суетой. Сенат предпочитает преемственность, и претендент должен доказать искреннее уважение к величию Рима.
Император согласился с отцами, и в тот же день было объявлено, что Публий Элий Адриан назначается консулом на следующий 118 год. В этом назначении тоже было много двусмысленности. Опытные политики, старавшиеся не ввязываться в дворцовую схватку, пытавшиеся вникнуть в смысл происходящего и нащупать вектор, в котором двигались события, задавались вопросом — консулом назначен, а цезарем нет. В чем причина подобной непоследовательности? Прежде, во времена Республики, консульство являлось самым важным, верховным магистратом, теперь, начиная с Августа, оно давным — давно утратил реальную власть, и представлялось более почетной, чем обладающей действительным влиянием должностью.
Ларция вызвали в преторий, когда вполне определилась судьба Лузия Квиета. Проконсула назначили наместником провинции Мавритания и приказали навести там, в самом дальнем западном углу империи, надлежащий порядок. Перед отъездом Квиет заглянул к себе на виллу.
Стоя на ступенях пропилона — крытого украшенного колоннами преддверия, устроенного перед входом в жилище, Лонг с недоумением наблюдал за невысоким, кривоногим, темнокожим, но обладавшим вполне европейскими чертами лица, мавританцем.
Квиет был непохож сам на себя. Странная для такого решительного и жестокого человека робость одолела его. На виллу зашел не сразу, сначала некоторое время задумчиво постоял перед входом, несколько раз глянул по сторонам, затем послал вперед вооруженного человека. Был Квиет в тоге, однако под ней проглядывала тончайшая кольчуга. Седая голова непокрыта, курчавые волосы коротко пострижены. Такие же темнокожие, пестро одетые воины в полном вооружении сопровождали его.
Заметив наблюдающего за ним Лонга, Квиет подозвал префекта. Поинтересовался, как прошла поездка к бедуинам? Отвечая, Ларций неумеренно заторопился, тут же выругал себя за ненужную, припахивающую подобострастием, исполнительность. Он помедлил, взял, как ему показалось, нужный тон, доложил, что кочевники вполне отдают себе отчет в мощи Рима и сознают необходимость дружбы с таким сильным соседом.
Квиет поморщился.
— Спокойней, префект. Сохраняй невозмутимость. С чего вдруг ты заговорил на птичьем языке? — спросил он и принялся разглядывать высокое сирийское небо.
Разговор увял.
На горах собирались тучи. Оттуда тянуло прохладным ветерком. Аромат цветов, обильно высаженных в парке, был густ и многослоен.
Наконец, словно вспомнив о собеседнике, переспросил.
— Говоришь, сознают необходимость?.. Может и так, только полностью доверять им нельзя. Как, впрочем, и новому главнокомандующему. Ты слыхал, Ларций, у нас скоро будет новый главнокомандующий. Не знаю, сживешься ли ты с ним? Разве что научишься гнуть спину? Я смотрю, ты спокоен, может, уже спелся? Я же стар для подобных упражнений. Кстати, моих конников собираются передать под твое попечение. Не знаю, как ты с ними управишься? Они привыкли ко мне, слушаются только меня.
— Конечно, Лузий, — поспешил согласиться Ларций, — они готовы пойти за тобой в огонь и в воду, но они уже пятнадцать лет в строю. Из них получились отличные кавалеристы, дисциплинированные, знающие цену присяге. Я ни в коем случае не стану жертвовать ими ради… скажем так, молодого человека, которому улыбнулась фортуна.
Квиет нарочито громко, с презрением рассмеялся.
— В этом ты ошибаешься, Ларций! Впрочем, как и мы все. Мы всегда считали его молокососом, а щенок успел подрасти. У него теперь длинные и острые клыки. Он попробовал вкус крови, так что остерегайся. Я сам попросил отправить меня подальше. Скоро здесь начнется мясорубка… Кое — кому очень не по нутру возвышение стихоплета. Мне, собственно, плевать. Я противодействовал ему исходя из интересов государства. Может, вдали обо мне забудут? Может, дадут прожить еще пару годков, чего и тебе желаю. Надежда слабая, но как без надежды? Как справедливо заметил Вергилий: «для побежденных спасение одно — не мечтать о спасении».
— Тебя еще позовут, Квиет, — попытался успокоить его Ларций.
— Кто? — снисходительно усмехнулся Квиет. — Старая развалина, которым крутит его добродетельная жена? Племянник, который спит и видит, как бы поскорее сдаться на милость Хосроя?
Конечно, ему удобнее в Риме, в Палатинском дворце. Там и развлечений побольше, и сучек, и юных виночерпиев, и богатеньких всадников, которых стоит только потрясти, как из них тут же посыплются денежки.
Ты, префект, полагаешь, я боюсь за собственную жизнь? Что дрожу, как кое‑кто из проворовавшихся вольноотпущенников? Нет, Лонг. Мы всегда были с тобой соперники. Я обошел тебя. Я шире мыслю, дальше вижу, к тому же мне всегда везло. Только на этот раз фортуна отвернулась от меня. Только не думай, что она повернулась лицом к тебе. Этот ничего не забывает и ничего не прощает. Впрочем, дело не в молокососе. Вернее, не только в нем. Смена вех — жестокое время. В такую пору особенно обильно льется кровь. Чья? Это на усмотрение богов. Так что, будь здоров, Лонг!
На том и простились.
Глава 9
На следующий день в пределах правительственного комплекса вдруг засуетились, забегали люди. По берегу Оронта, в парке, возле опустевших вилл, между дворцами во множестве появились рабы. Рысью примчались к Лонгу, ворвались в дом, попросили — нет, потребовали! — распоряжений.
Ларций, справившись с оледенившей сердце оторопью, гневно прогнал их всех. Отправил на разведку Таупату. Не прошло и нескольких минут, как тот стремглав вернулся, доложил ликуя — ходячий труп ожил! Старик почувствовал себя лучше!
Хозяин окончательно вышел из себя — как ты смеешь, неуч, называть императора ходячим трупом! Какой он тебе старик?! Плетей захотел попробовать? Мальчишка обиделся — все так называют. Потом сделал обиженное лицо и добавил — если не хотите выслушать главное, то и не надо.