Будь что будет!
Так прошел день, другой. Скрывая утомительное, лишающее способности рассуждать здраво, беспокойство прогуливался по Дафне. заглянул в святилище Аполлона. Не пожалел сотню сестерциев на полновесный оракул. Пророчица, словно в насмешку, предрекла ему долгую и безмятежную старость. Пока ждал предсказание, святилище посетила укрывшаяся под темным покрывалом Матидия. Племянница императора явилась в храм в сопровождении двух молчаливых преторианцев. Она долго молилась, потом, сделав вид, что не заметила префекта, удалилась.
Ларций не решился подойти к ней. И зачем, когда все сказано.
Утешался с Тимофеей, развлекался с ней. Чтобы отвлечься, расспрашивал о том, о сем. Как она попала в храм Астарты? Кто такая Астарта, и почему ее изображают полуженщиной — полурыбой? Какое участие в священнодействии принимают храмовые блудницы? По какой причине жрецы решили принести ее сына в жертву? Какой проступок она совершила, если наказание было таким жестоким? Женщина отделывалась малозначащими объяснениями, слова из нее приходилось тянуть клещами. Впрочем, Ларций не настаивал. Радовало, что Тимофея сама взялась за хозяйство, перестирала все грязное белье, скопившееся на вилле, затем взялась за починку одежды. Сразу видно римскую гражданку! Зию палкой не усадишь за работу. Ей бы только командовать!
В двенадцатый день до апрельских календ (21 марта), ранним утром Таупата примчался с известием, что государь почувствовал себя лучше. Раб, запыхавшись, выложил, что первым к могучему прорвался Ликорма. Не отстал от него и Адриан, который, как рассказывают свидетели, пинками разогнал рабов и вольноотпущенников, выставленных начальником канцелярии у порога императорской спальни. Сейчас они там с Помпеей Плотиной…
Ларций встрепенулся, снова отправил парня к императорскому дворцу. Приказал — если что‑то важное, извести немедленно, однако до полудня ничего не случилось, кроме того, что во второй половине дня прилагающую к императорскому дворцу территорию внезапно заполнили толпы тыловых вояк, спесивых вольноотпущенников и наглых рабов.
Это было так необычно! Ларций, не смея выйти и спросить, откуда вдруг такая прыть, во все глаза следил за ними. Один из императорских рабов, ворвавшихся к префекту и бесцеремонно осмотревший все помещения на вилле, объяснил — август приказал «назначенным людям» обследовать территорию.
— Вообрази, префект, как в такой момент можно оставаться в стороне, ведь через три дня начнется поход.
Ларций Лонг от удивления открыл рот — что творится на белом свете! Последний раб знает, когда начнется война, а он, начальник императорской конницы, остается в неведении.
Весь день, прогуливаясь, Лонг с презрением следил за разгоряченными, испытывавшими неподдельный энтузиазм отпрысками знатных семейств, слетевшимися в Азию за добычей и чинами, отъевшимися вольноотпущенниками, рабами, вплоть до кухонных и вывозящих мусор, толпами сновавшими по аллеям парка и заглядывавшими во все жилые и нежилые строения и романтические, во вкусе Адриана, уголки. В толпе разглядел брылястую рожу старшего квестора и нарумяненную младшего — эти были полны самого неподдельного энтузиазма.
Даже святилище Аполлона не избежало наглого и дотошного осмотра. В этом чрезмерном, лихорадочном усердии было что‑то отвратительное, какая‑то насмешка над здравым смыслом и, как ни горько говорить об этом, над самим императором, когда‑то признавшимся ему, что вся деятельность правителя, конкретное, ежедневное исполнение им своих обязанностей, должна сводиться к постоянному, пусть и малозаметному улучшению нравов подданных.
Неуемное рвение придворных невольно подтолкнуло Лонга к несъедобной, с привкусом святотатства мысли — может, война не самый лучший способ привить толпе склонность к добродетели?
Он с гневом отогнал от себя подобное кощунственное сомнение.
Примчавшийся, набегавшийся на свежем воздухе, Таупата с восторгом объявил, что на конюшне все, даже пригревшиеся при дворцовой кухне нищие, только и твердят, что некоторые важные сановники, прежде всего, «сам» Ликорма, попали в немилость. Никто из возниц, кучеров, конюхов и носильщиков — лектикариев, правда, не верит, что опала продлится долго — вольноотпущенник настолько прочно прирос к императору, что сама мысль о том, что кто‑то другой возглавит государственную канцелярию, казалась совершенно нелепой, тем более что против Ликормы не было выдвинуто никаких обвинений. Ему просто отказано сопровождать императора в поход на Гатру.
— Значит, дата выступления уже определена?
— Да, господин. В точности через три дня.
Лонг многозначительно хмыкнул и поинтересовался, кого же еще возницы и конюхи считают лишенным милостей?
— Тебя, господин!
Ларций даже привстал с кресла.
— Ты… думай, что говоришь!
— Зачем, господин, мне думать. Задуматься стоит тебе, иначе, утверждают на конюшне, может случиться непоправимое.
Лонг сдержал гнев.
— Что значит «непоправимое»?
— Кое‑кто на конюшне утверждает, что тебя могут бросить в темницу или в цепях отправить в Рим для разбирательства.
— Куда?!
— В Рим, в столицу, — пожал плечами Таупата.
Ларций прикрыл глаза ладонью, затем не выдержал и рассмеялся. Хохотал долго — даже когда встал и начал расхаживать по комнате, время от времени прыскал.
Наконец совладал с собой и спросил.
— По какой же причине я попал в немилость? — спросил он.
— Посыльной госпожи Матидии утверждает, что ты связан с христианами.
Заявление было настолько оскорбительным, что Лонг онемел от гнева, однако затевать выволочку рабу не стал.
Успокоившись, поинтересовался.
— Почему же?
— Покушение на нас, — снисходительно объяснил Таупата, — это, по общему мнению, всего лишь видимость. Говорят, мы просто не поделили Лалагу.
— Кто это мы? — грозно спросил префект.
— Ты, я и еще какой‑то Епифаний. Он, оказывается, старейшина какой‑то секты. Очень могущественный разбойник! Что там конюшня, господин! — воскликнул мальчишка. — Два квестора, прибывших из Рима с грузом золота — помните, мы с ними плыли в Азию, — вслух назвали мое имя! — восхищенно воскликнул Таупата. — Милостью императрицы я стал знаменит. Я тоже соучастник! Пусть теперь, — он погрозил кулаком, — кое‑кто попробует отказать мне в любовной утехе.
— Никогда больше не вздумай повторять подобную глупость! — вышел из себя хозяин. — Ступай!
Вечером посыльной доставил Лонгу приказ — день на сборы и утром следующего дня командующий конницей Корнелий Лонг должен отправиться в лагерь панцирных сарматов и там принять командование над сборным корпусом и вспомогательными конными отрядами, набранными в провинциях.
Утром, в день отъезда, Лонг простился с Тимофеей, сдал ее людям Адриана — они появились ровно за полчаса до намеченного срока. Женщина проводила его, уже сидевшего на Снежном, до ворот виллы. Там Ларций остановил коня — видно, заметил какой‑то непорядок со сбруей, а может, соринка попала к глаз. Он поправил уздечку, глянул сверху на прижавшуюся щекой к его сапогу женщину, на пробор, разделивший ее прекрасные, чуть свивающиеся в локоны волосы. Вид тончайшей, нежнейшей полоски кожи увлажнил глаза префекту.
Тимофея подняла голову.
Лонг откашлялся, помедлил, потом пообещал.
— Я позабочусь о тебе в Риме.
С тем и отправился в путь.
Глава 11
В начале апреля римские легионы пришли в движение. В тот же день союзные арабы совершили набег на малочисленное племя, сохранявшее верность Хосрою, и угнали у них косяк отборных лошадей. Мужчины из пострадавшего племени бросились в погоню и неожиданно наткнулись на крепкий заслон. Они дали знать соседям, те подняли вооруженных мужчин и устремились на похитителей. В течение нескольких дней вражда разделила все арабские племен в Сирийской пустыне. Скоро из Гатры выдвинулся крупный отряд арабской и парфянской конницы, еще зимой переброшенный Хосроем на помощь крепости в виду ее неизбежного штурма.
Как только лазутчики донесли, что войско вышло из крепости, римские легионы ускорили ход и начали занимать заранее намеченные пункты, разбросанные по Северной Месопотамии. Первым делом Траян наглухо перекрыл переправы через Тигр, за которым в неделе пути стоял с войском Хосрой… Три легиона заняли позиции на высотах вблизи Гатры. Вспомогательные части, а также конница во главе с Лонгом преградили неприятельским арабам доступ к источникам воды и скудным пастбищам. Римская военная мысль и на этот раз оказалась на высоте — покинувшее стены крепости вражеское войско оказалось в ловушке. Стратегический маневр, спланированный Траяном, заставил врага разделить силы и резко ослабил гарнизон Гатры. Окруженное войско бросалось то в одну, то в другую сторону, однако римляне с арабскими союзниками настойчиво и непреклонно сжимали кольцо.
Через несколько дней объединенное войско парфян и арабов в виду нехватки припасов и истощения запаса воды, вынуждено было принять бой в невыгодных для себя условиях. Возглавляемые Лонгом тяжело вооруженные сарматы и римская кавалерия смяли строй арабов и панцирных всадников — парфян. Разгром довершила легкая мавританская и испанская конница.
Такое начало кампании резко изменило ситуацию в пользу Рима. Победа обнадежила Траяна и заставила Хосроя отступить. Парфянские отряды, маячившие за Тигром, уже не пытались переправляться через реку и двинуться на помощь Гатре. Теперь дело было за малым — надо было захватить Гатру.
При первом же осмотре крепости всем сопровождавшим императора военачальникам — будущему главнокомандующему, консулу следующего 118 года, Публию Элию Адриану, «штурмовой башне» Луцию Публилию Цельзу, Марцию Турбону, Корнелию Лонгу — стало ясно, что взять ее в ближайшее время не было никакой возможности.
Гатра возвышалась на высокой скале, сохранившейся здесь с незапамятных времен. Рвов вокруг крепости не было, вполне достаточными были высота откосов и возвышавшихся на их кромках стен. Вход в крепость осуществлялся через широкий проход, пробитый в обрывистом склоне. Снаружи главные ворота были защищены вынесенными в пустыню, двумя каменными башнями. За ними располагался внутренний двор, замыкавшийся двумя еще