Вошла Фредерика.
Лотарио пришлось опереться о спинку кресла, так бурно заколотилось его сердце.
Фредерика же бросилась к посетительнице и горячо сжала ее руки.
– Садитесь же, моя дорогая, моя добрая сударыня!
И она пододвинула ей кресло. Но крестьянка не села.
– Постойте, – сказала она, – дайте сперва поглядеть на вас, налюбоваться всласть. Все такая же… нет, еще красивей, еще веселей, а стало быть, по-прежнему чиста. Благодарение Творцу! Слава тебе, Боже! Я пришла издалека, но такая отрада стоит всех тягот пути.
Только теперь заметив Лотарио, Фредерика слегка покраснела.
– Этот господин с вами, матушка? – спросила она.
– Нет, – отвечала крестьянка. – Я встретила его по дороге сюда. Мы незнакомы.
Тут немного покраснел и Лотарио.
– Мадемуазель, – пролепетал он, – я прибыл к господину Самуилу Гельбу по поручению господина графа фон Эбербаха.
– Графа фон Эбербаха! – вскричала незнакомка.
– Мой друг уехал вот уж добрых полчаса назад, – сказала Фредерика.
– Граф фон Эбербах? – снова вмешалась крестьянка с необычайной живостью, глядя на Лотарио в упор. – Вы упомянули графа фон Эбербаха?
– Вне всякого сомнения, – улыбнулся Лотарио, не понимая, почему это имя ввергло немку в такое возбуждение.
– Так он в Париже? – спросила она.
– Да, он только что назначен сюда послом Пруссии.
– И как он себя чувствует?
– Благодарение Богу, мой дорогой дядюшка в добром здравии.
– Ваш дядюшка? Так вы Лотарио?.. О, прошу прощения… господин Лотарио?
– Вы меня знаете?
– Знаю ли я вас! – вскричала незнакомка.
– Откуда вы? Из Берлина? Из Вены?
– Я… Да какая разница? Вам нет нужды меня знать. Довольно того, что я знаю вас. И ее тоже.
И она окинула его и Фредерику одним взглядом:
– Что ж, дети мои! Бедная женщина, что сейчас говорит с вами, счастлива видеть вас обоих с такими красивыми, невинными лицами, она не устанет благодарить Провидение за то, что в тот малый срок, который ей суждено провести в Париже, ей было дано увидеть вас перед собой вот так, вместе, чтобы полюбоваться вами и вас благословить.
Молодые люди, смущенные ее странным поведением, попробовали было переглянуться, но тотчас оба потупились.
– Но мне представляется, что я никогда прежде не встречал вас, сударыня, – пробормотал Лотарио, только чтобы сказать хоть что-нибудь.
– Вам так представляется?
– О сударь, не спрашивайте ее, – ласково произнесла Фредерика. – Она таинственна, как запертая дверь. И нет такого ключа, что помог бы раскрыть ее секреты. Она мне клялась своей бессмертной душой, что мы с нею даже не родня, но каждый год она проделывает двести или триста льё, чтобы повидать меня всего на несколько минут. Она приходит в отсутствие моего опекуна, упорно избегая встреч с ним, спрашивает, здорова ли я, счастлива ли, – и удаляется.
– Она говорит с вами, только если вы одна? – спросил Лотарио.
– Ну да, одна, – сказала Фредерика.
– Мне пора уходить, – горестно вздохнул Лотарио.
– Нет, нет, – с живостью возразила незнакомка. – Вы – это совсем другое дело, вам можно остаться. Я не скажу ей ничего такого, что вам нельзя было бы услышать. Вы не такие уж чужие друг другу.
– О, так мы не чужие! – радостно вскричал Лотарио.
– Но я никогда прежде не видела этого господина, – возразила Фредерика.
– А я, – признался Лотарио, – впервые увидел фрейлейн вчера утром на террасе.
– Ах, так вы меня видели?
Лотарио осекся, сконфуженный тем, что так торопливо проговорился. Ему казалось, будто по его лицу легко прочесть все, что творится в его сердце.
Немка смотрела на них с улыбкой.
– О, – прошептала она, – вдвоем они могли бы создать рай, если бы Адская Бездна не пролегала между ними.
Затем она обернулась к девушке:
– Ну же, Фредерика, расскажите, что с вами случилось за тот год, что мы не виделись?
– Ах, мой Бог, да ничего особенного, – отозвалась Фредерика. – У меня неделя за неделей проходят, похожие одна на другую. Всегда то же существование, простое, мирное. Те же занятия, те же лица. Ничего нового не происходит. Я работаю, шью, читаю, музицирую, молюсь, думаю о своем отце и своей матери, хотя никогда их не знала.
– Совсем, как я, – промолвил Лотарио.
– А… тот, кого вы называете своим опекуном? – проговорила крестьянка, и ее лицо потемнело.
– Он всегда добр и предан.
– И вы с ним счастливы?
– Совершенно счастлива.
– Странно, – пробормотала неизвестная. – Это очень странно. Господень промысел неисповедим… Ну, да все равно! Не говорите ему ни слова о моем посещении.
– Вам бы не надо требовать этого от меня, – сказала Фредерика.
– Как так?
– Ну, послушайте! Эти ваши тайны… Мне порой бывает совестно, – сказала прелестная девушка. – Мой опекун вырастил меня, воспитал, так имею ли я право принимать кого-то без его ведома, таить от него то, что происходит под его кровом, не доверять ему? И если бы хоть у меня были для этого какие-то исключительные причины! Но когда я пробую выспросить их у вас, вы молчите. Вы даже не хотите мне сказать, кто были мои родители. Мой опекун говорит, что ничего не знает о моем происхождении. Умоляю вас, расскажите мне хотя бы о моей матери. Вы должны были ее знать! Вы знали ее!
– Нет, нет, не расспрашивайте меня, – взмолилась крестьянка. – Я не смогу вам ответить.
– Что же, раз вы не хотите говорить со мной о моей матери, я стану думать, что вы приходите сюда с дурным умыслом, что вас подослали какие-то враги, чтобы шпионить за мной и, может быть, даже меня погубить.
Крестьянка встала. Слезы навернулись ей на глаза.
Перед этим немым упреком Фредерика не могла устоять. Она бросилась на шею незнакомке и стала просить у нее прощения.
– Милое мое дитя, – произнесла крестьянка, – никогда не подозревай меня в злых намерениях. Это причиняет мне боль, но еще больше вреда это принесет тебе самой. Почему я так пекусь о тебе? Тому есть тысяча причин, но я не могу говорить с тобой о них. Некогда в час смятения я совершила поступок, который может очень дурно отозваться в твоей судьбе. До сих пор Господь нас хранил, и то, что могло бы тебя погубить, похоже, оборачивается к лучшему. Но как знать, что нам готовит будущее? Если с тобой стрясется беда, не кто иной, как я, буду в ней повинна. Вот почему моя жизнь посвящена тебе. Ты можешь взять ее, когда пожелаешь: она твоя. Как только я тебе понадоблюсь или просто возникнет что-то, о чем надо будет мне сообщить, что бы это ни было – перемена ли судьбы или перемена жилья, – напиши мне, как ты по своей доброте всегда делала прежде, по тому же адресу, в Гейдельберг. Чтобы в конце концов не вышло так, что я потеряю тебя из виду. О, молю тебя, верь мне!
Она повернулась к Лотарио и продолжала:
– Вы остаетесь в Париже, так вот, в поручаю ее вам. Приглядывайте за ней, не спускайте с нее глаз. Она со дня на день может оказаться в страшной опасности, о которой не подозревает.
– К несчастью, – проговорил Лотарио, – я не имею права покровительствовать фрейлейн.
– Да нет, вы имеете! – возразила незнакомка. – Я вам клянусь, что имеете.
– В самом деле? Однако фрейлейн Фредерика едва ли признает за мной такое право.
– Я от чистого сердца и всей душой признаю право каждого покровительствовать тем, кто находится в беде, – сказала Фредерика. – Но мне не нужна ничья защита, ведь у меня есть мой опекун.
Крестьянка с горькой усмешкой покачала головой.
– Но мы будем видеться, фрейлейн, – сказал Лотарио в восторге от возможности быть причастным к жизни Фредерики. – Ваш опекун старинный друг моего дяди, они возобновят знакомство, и мне будет позволено иногда бывать здесь. Дядя позволит, чтобы господин Самуил Гельб принимал меня у себя. В эту самую минуту господин Гельб находится в нашем посольстве, и возможно, что я еще застану его, вернувшись туда. Я попрошу, чтобы меня ему представили. Какое счастье!
– А, так они снова встретились? – пробормотала незнакомка так тихо, словно говорила сама с собой. – Так, стало быть, Самуил опять нацелил свои когти на Юлиуса? Тем хуже! Теперь жди новых бед. – И она, возвысив голос, обратилась к юноше: – Лотарио, оберегай ее и самого господина графа тоже. Я же возвращаюсь к себе домой, довольная настоящим, но в страхе за будущее. Прощай, Фредерика, я вернусь не раньше чем через год.
– Ах, – блаженно вздохнул Лотарио, – зато я вернусь самое позднее через два дня.
Незнакомка поцеловала Фредерику в лоб, прошептала слова благословения так тихо, что нельзя было расслышать, и вышла из гостиной.
Фредерика проводила ее до калитки, и крестьянка вместе с Лотарио удалились, оставив Фредерику во власти того мечтательного, неясного волнения, какого не могло не заронить в сердце юной девушки это неожиданное сближение с очаровательным, элегантным молодым человеком, чье появление впервые нарушило привычное течение ее уединенной жизни.
VIIУ Олимпии
Олимпия занимала апартаменты во втором этаже старинного особняка благородного и сурового вида, что находился на южной набережной острова Сен-Луи.
Войдя в ее покои, никто бы не подумал, что попал в обиталище актрисы. Здесь совсем отсутствовал дух новейшей легковесности, погони за самой последней модой, той, что родилась сегодня на рассвете, считается необходимой днем, а на следующее утро выглядит непозволительно устаревшей. Не было и нелепой роскоши, тяга к которой свойственна выскочкам, никакого особенного блеска и кокетства. Дверь из прихожей вела в столовую, обтянутую старинными гобеленами. Гостиная, сплошь отделанная дубом и украшенная резьбой, тут и там изображавшей розы и виноградные кисти, с потолком, расписанным Лебреном, гармонировала со строгой меблировкой.
Лишь большое черного дерева фортепьяно с золотой инкрустацией, стоящее напротив камина, могло напомнить о том, какой великой артистке принадлежат эти апартаменты; не будь его, никто бы и помыслить не мог, что здесь обитает певица, а не светская дама.