– Я на вас не в претензии, – отвечал Самуил.
– Ну, так ешьте, говорите и не забудьте мне улыбнуться!
Не отвечая ей, Самуил повернулся к г-же Трихтер:
– А вы чего дожидаетесь? Не пора ли подать чай?
Госпожа Трихтер вышла и почти тотчас возвратилась с чайником и чашками.
– Вот и прекрасно, – сказал Самуил. – Мы больше не нуждаемся в ваших услугах.
Оставшись наедине с девушкой, Самуил тотчас грозно спросил:
– Фредерика, почему вы мне ни слова не сказали о некоем молодом человеке, явившемся сюда два дня назад?
Фредерика покраснела.
– И почему вы краснеете? – прибавил он.
– Ну как же, друг мой, – попыталось спасти положение дрожащее бедное дитя. – Я же упоминала, что, как раз когда вы отправились с визитом к господину графу фон Эбербаху, за вами прибыл молодой человек в посольском экипаже.
– Все так, но вы ни словом не обмолвились, что он задержался здесь и говорил с вами. Как он мог войти, когда я был в отъезде? Почему беседовал с вами, а не с госпожой Трихтер? И что он вам сказал?
Горечь и раздражение, прозвучавшие в голосе Самуила, смутили Фредерику еще более, чем суть его вопросов.
– Так ответьте же! – продолжал он. – Ах! Вас удивляет, что я об этом узнал?.. Но, видите ли, рано или поздно все тайное становится явным. Усвойте хорошенько: отныне и впредь вы не сможете ни пошевельнуться, ни выговорить хоть одно слово без того, чтобы я об этом не услышал. И не для того я взял на свою совесть заботы о душе моей подопечной, чтобы терпеливо взирать, как первый встречный заходит сюда, будто на рыночную площадь, и говорит о вас на людях, бахвалится знакомством с вами и тем самым компрометирует вас по своей прихоти!
– Компрометирует меня? – воскликнула бедная девушка. – Я не могу поверить, чтобы господин Лотарио…
– A-а, вам уже известно и имя этого господина! – гневно прервал ее Самуил.
– Да, он, естественно, сообщил мне свое имя, чтобы передать вам о его приходе. Друг мой, не надо преувеличивать размеры случившегося. Человек пришел, чтобы увидеть вас, вы только что ушли, и он задержался всего на несколько минут. Есть ли от чего гневаться? Да и что было мне делать? Я была здесь, когда он вошел, – так неужели мне следовало спасаться бегством? Такой поступок вовсе не скромен и походит на какую-то глупую выходку. Что ж, вы этого желаете от меня? Вы требуете, чтобы я сидела в своей комнате и не выходила из нее никогда? Тогда прикажите, я обязана вам всем, я подчинюсь. Хотя я и без того вижу не так уж много людей и, как мне кажется, веду достаточно уединенную жизнь.
– Здесь, увы, нет большой вашей заслуги, – возразил Самуил. – Если бы могли, вы бы ходили всюду, вам ведь нравятся празднества, вы полюбили бы балы, развлекались бы собственным кокетством. Дело тут не в недостатке желания, а просто в том, что не было случая.
– Но тогда в том, что я обхожусь без развлечений, – моя заслуга, и тем большая, что я делаю это охотно. А кокетство мое до сих пор ограничивалось уединенными беседами с госпожой Трихтер.
– И с господином Лотарио, – вставил Самуил.
– Вы изволите шутить? – воскликнула девушка.
– Отнюдь, – грозно отчеканил он. – Госпожа Трихтер не осмелилась скрыть от меня, что он оставался здесь более четверти часа. Не надобно так много времени, чтобы ответить: «Господина Самуила нет дома». Так о чем вы говорили с этим человеком более четверти часа?
– Ну, прежде всего, – отвечала Фредерика, – я говорила не с ним одним. Вместе с ним пришла…
Она запнулась, сообразив, что может выдать свою безымянную посетительницу, хотя обещала держать ее визиты в тайне.
– Кто еще? – спросил Самуил.
– Так… одна дама, она явилась поговорить о делах благотворительности и оставалась все время здесь же.
– Наверняка какая-нибудь сводня, – пробормотал сквозь зубы Самуил. – Однако, если вы чувствуете себя в полном смысле невиновной, – продолжал он громко, – тогда почему вы что-то мямлите и путаетесь в объяснениях, словно желаете солгать?
Но тут у ворот зазвенел колокольчик. В саду раздались чьи-то голоса, он выглянул в окно и, увидев Юлиуса, вошедшего под руку с Лотарио, в ярости обернулся к своей воспитаннице.
– Отправляйтесь в свою комнату, – повелел он тоном, не терпящим ослушания, – и ни под каким предлогом не покидайте ее без моего прямого указания. Вы поняли меня?
– Я повинуюсь, – со слезами на глазах ответила бедная девушка. – Но никогда раньше я не видела вас таким жестоким.
– Извольте, наконец, выйти! – повторил он, схватил Фредерику за руку, чуть ли не поволок ее в комнату и захлопнул за ней дверь.
Не успел он с этим управиться, как выходившая в сад дверь гостиной распахнулась.
– Чуть не опоздал, – вздохнул этот слывущий железным человек и, совершенно разбитый, ослабевший, рухнул на стул.
Явилась г-жа Трихтер спросить, примет ли он господина графа фон Эбербаха с племянником.
– Пусть войдут, – устало ответил он и встал, чтобы пойти навстречу Юлиусу.
Несколько придя в себя, Самуил как мог горячо пожал руку товарищу своей юности. А вот Лотарио встретил весьма холодно.
– Мой дорогой Самуил, с сердечной улыбкой заговорил Юлиус, – я явился сюда, движимый только желанием пошпионить за тобой.
– А-а! – откликнулся Самуил, внимательно глядя на Лотарио.
– Ну, конечно, Бог ты мой! – продолжал Юлиус. – Я пришел собственными глазами посмотреть, как обошлась с тобой фортуна и так ли широк твой образ жизни, как обширны помыслы и силы души. Ты ведь знаешь, Самуил, я богат, слишком богат, моего добра хватило бы на двоих, да что на двоих – на многих.
– Остановимся на этом, – прервал его Самуил. – Благодарю тебя за предложение, но я еще не доведен до того, чтобы им воспользоваться. Мне прекрасно известно, что все зависит от суммы: каждого оскорбит небрежно брошенный ему экю, но почти любой без всяких угрызений примет в дар состояние, равное твоему. Однако я не похож на других. К тому же, – весьма многозначительно добавил он, – ты ведь знаешь: я из породы тех, кто говорит: «Все или ничего!»
– Не горячись так, – дружелюбным тоном произнес Юлиус. – И не сердись на то, что я говорю с тобой как с родным братом. Хорошо, оставим в покое мои деньги; ну ты ведь знаешь, я занимаю такое положение, что могу пригодиться в любых обстоятельствах, позволь же поставить его тебе на службу; не забывай: свое доброе имя я в любой час отдам во имя нашей старинной дружбы.
– Принимаю предложение, – ответил Самуил, протягивая ему руку, – и не премину им при случае воспользоваться. Что до денег, я отказываюсь от них не из гордости, но потому, что моих мне хватает. У меня здесь ни в чем нет недостатка. До сих пор я не жертвовал собой ради благ житейских и, при всех прочих обстоятельствах, устроен в жизни не хуже других. Хочешь, покажу тебе мой дом?
– Поглядим! – воскликнул Юлиус.
При этих словах Лотарио вскочил с такой живостью, что Самуил метнул в его сторону косой взгляд, не обещавший ничего доброго. Без всякого сомнения, молодой человек так воспылал желанием осмотреть дом только в надежде повстречать где-нибудь Фредерику.
Однако если в этом и заключались его подлинные надежды, им не суждено было осуществиться. Он исходил вдоль и поперек дом и сад, но ни шуршания платья за поворотом аллеи, ни белокурого локона в переплете окна – не было ничего, что бы напомнило ему о прошлой встрече.
Что касается Юлиуса, то он вспомнил об отсутствующей юной особе, быть может, совершенно случайно и спросил, когда вся компания вернулась в гостиную:
– Кстати, как поживает молодая девушка, о которой мы говорили прошлой ночью? Кажется, ее зовут мадемуазель Фредерика? Мы не увидим ее?
– Она нездорова, – ответил Самуил.
– Она нездорова! – прошептал Лотарио.
– Да, – отозвался Гельб, счастливый предоставившейся возможностью помучить молодого человека. – Ее недомогание довольно серьезно, и она не может покинуть свою комнату.
– Но она не больна чем-то опасным? – спросил Юлиус.
– Надеюсь, – ответил хозяин дома, не желая сказать «нет».
– Ты привязан к этой девушке? – продолжал Юлиус.
– У этой бедной сиротки нет в мире никого, кроме меня, – отвечал Самуил, – и она бы немало удивилась, узнав, что ее персона так сильно занимает графа фон Эбербаха. Я приютил ее малым ребенком и дал ей воспитание. Так что все просто. Ты доволен?
И он внезапно перевел разговор на другое:
– А что ты скажешь об Олимпии теперь, когда ты ее видел?
– Олимпия! – с живостью отозвался Юлиус, и произнесенное имя вызвало в его душе волнение. Он уже не думал больше о Фредерике. – Я как раз хотел поговорить с тобой о ней, притом серьезно.
– Вероятно, это будет разговор наедине? – спросил Самуил и взглянул на Лотарио.
– Нет, Лотарио может остаться, – запротестовал Юлиус, – он для меня одновременно и друг и сын. В том одиноком существовании, на какое осудил нас обоих рок, мы обретаем в нашей дружбе и утешение, и помощь. Мы не таим друг от друга ни малейшей мысли, ни самого мимолетного чувства. Кстати сказать, здесь я виновен перед ним и тобой. Он, естественно, говорил со мной о мадемуазель Фредерике, как и обо всем, что он обычно находит прекрасным, добрым или примечательным. Я совершил глупость, произнеся недавно это имя вслух, и тотчас заметил, как ты недоволен тем, что оно упоминается всуе. Ты был совершено прав, и теперь я прошу у тебя прощения. Но Лотарио здесь вовсе ни при чем. И он очень желал бы, чтобы ты об этом знал. Это я, один лишь я, в приступе какого-то неуместного зубоскальства захотел подшутить над ним и над тобой и поинтересовался некоей таинственной красавицей, по алчности сокрытой от чужих глаз и по прихоти случая обнаруженной. Не копи зла за это на Лотарио, прости ему мою невоздержанность.
– Так ты хотел поговорить об Олимпии? – отозвался Самуил.
– Да, я хотел бы, чтобы ты получил для меня у лорда Драммонда позволение навестить синьору в ее апартаментах.
– О, я думаю, ты не нуждаешься ни в чьем позволении! Насколько могу судить, вы необычайно быстро поладили, и весь вечер она говорила только с тобой.