лнительно подтянул связанные ноги каждого к рукам...
Светлана не могла никак придти в себя от всего происшедшего, -- оно пор казалось ей чем-то нереальным, происходящем не с ней, а с кем-то другим. И только стон пришедшего в себя Алексея, затуманенным взглядом глядевшего вокруг, вернул ей равновесие. Для него весь "боевик" закончился с ударом Шварца и теперь он тупо смотрел на лежащие тела, Светлану, окровавленное, но улыбающееся лицо отца, не понимая, что произошло. Только когда Светлана присела около него и мягко провела рукой по разбитому лицу, он дернулся от боли и все вспомнил... Но воспоминание это было настолько тяжелым, что он снова застонал, на этот раз от стыда. Отец снова улыбнулся. Улыбка была стpашноватой. Так, наверно, улыбается лев, сваливший антилопу-гну...
Первым пришел в себя Стас, но почувствовав себя связанным, затих и не подавал признаков жизни. На Шварца Павел вылил кружку воды и тот захлопал глазами, соображая, почему лежит он, а не этот мужик, и почему именно он не может свободно двигать ни рукой ни ногой. Рванулся распрямиться, но связанные вместе ноги и руки дали о себе знать резкой болью в спине. Шварц понял все и успокоился. Семен, очнувшись, сразу оценил обстановку и тоже застонал от злобного бессилия.
Павел никак не реагировал на проявления жизни у рекетиров. Он стоял молча, а Светлана рыдала, уткнувшись ему в грудь. Павел легонько гладил ее волосы и уговаривал, как маленькую.
-- Тихо, тихо... Все уже прошло... Все хорошо... Успокойся...
Постепенно Светлана затихла, только изредка вздрагивали ее плечи. Алексей уже поднялся, так же молча сходил умыться на кухню и теперь сидел, подперев больную голову руками, и старался не глядеть на лежащих "друзей". Он постепенно вспоминал их шуточки, намеки и только теперь понял, какой он был лопух и тетеря. Светлана затихла, присела на краешек дивана. Павел прочитал мысли сына и незлобиво сказал:
-- Понял, с кем связался? То-то...
Хотел еще что-то добавить, но сдержался и промолчал, понимая, каково сейчас сыну. Алексей тихо кивнул.
-- Ладно, как ты себя чувствуешь? У этого бугая лапа крепкая... Ну-ка встань, пройди по одной половице. Э-э, да ты в полном порядке, хоть все снова начинай...
По той быстроте, с которой сын вскинул голову, Павел понял, как тот был напуган и что шутка вышла грубой и неудачной.
-- Ладно, ладно... не буду. Давай-ка вытащим их на веранду, пусть свежим воздухом подышат, а ты, мать, убери тут...
Павел и Алексей вдвоем быстро оттащили всех троих на веранду. Тpоица кpотко помалкивала, никто не издал ни звука, решили, что безопаснее быть вырубленными...
Когда отец с сыном вышли во двор, первым подал голос Семен.
-- Шварц, ты еще дышишь, сука?
У Анатолия в голове сильно шумело, но на оскорбление он отреагировал.
-- Кто из нас сука, еще вопрос. Это ты нам мозги полоскал: мужик, деревня, голыми руками возьмем... Тебе и Стас сказал, что он воевал, так что мужик крутой будет.
-- Когда он мне сказал! Ты, жлоб белобрысый, почему раньше не сказал?
Относительное добродушие и даже жалость к Лемешонку сменились теперь у Стаса мрачной решимостью отомстить за унижение. Зачем он сам приехал сюда, Стас уже забыл, все вытеснила ненависть. Коротко и зло бросил, признавая вину:
-- Промашка вышла.
-- У, сука, промашка... Погоди, я еще тебе припомню.
Шварц, несмотря на сильно болевшую челюсть, гоготнул:
-- Припомнишь... Только когда? Этот мужик сейчас ментов выэовет и тогда н другом месте считаться будем.
-- Не каркай, чую, что другое он задумал, только не пойму, что. Ты, Шварцнеггер, освободиться не сможешь?
-- Не, связал он нас классно; я и не знал про такое...
-- Ты много чего не знал, как я понял. Видел, как ты летал по хате, как воздушный шарик...
При этом упоминании Шварца передернуло, он сделал отчаянную попытку освободиться от веревок, впрочем совершенно бесполезную. Катаясь в углу, он рычал от натуги, пока Семен не прикрикнул на него:
-- Заткнись! А то он снова тебя успокоит. Лежите тихо, надо ждать.
Тяжелое, пропитанное ненавистью молчание, воцарилось на веранде...
Отец с сыном возились в сарае: Павел отпилил две доски, вытесал в них три полукружья и теперь примеривал доски между столбами пустого стойла. Алексей помогал отцу, не понимая, что тот задумал сделать, и не решаясь спросить. Доски ровнехонько укладывались в пазы, надежно закреплялись длинными болтами. Все было просто и надежно, так, как и любил все делать Павел. Он в последний раз оглядел сооружение и довольно крякнул:
-- Вот и стойло для гостей дорогих готово. А то что получается: приехали, поесть не успели, давай руками махать... Нет, сначала подкормить их надо...
Алексей начал догадываться о назначении странных досок, но молчал, опять робея отца. Павел вытащил из соседнего помещения тачку, в которой обычно они вывозили навоз, и бросил коротко сыну:
-- Пошли за новыми свиньями.
Вчерашних друзей грузили, как бревна, один на одного, с трудом дотолкали тачку к двери хлева и, просто перевернув ее, вывалили всех на испачканный свинячим дерьмом пол. Павел первым приподнял и поволок Семена, затем в середину -- Шварца, и замкнул троицу Стас. Никто из троих не произнес ни слова -- действия Павла казались им непонятныии и потому зловещими. А он, насвистывая, уложил их головами между досок, закрепил концы болтами, отчего все сооружение стало походить на групповую гильотину. Вытирая руки, Павел Алексеевич почти весело сказал:
-- Ну, вот и все, приехали. Ночуйте, ребята, завтра поговорим, а нам еще поработать надо.
Троица угрюмо молчала. Необычность ситуации заставляла задуматься, а решительность Павла, в которой они убедились не так давно, позволяла фантазии предполагать все, что угодно... Павел плотно прикрыл дверь и загремел висячим замком. В хлеве было темно и тихо, потревоженные за стенкой свиньи успокаивались на ночь.
У Павла с Алексеем еще была работа в темноте и когда немного встревоженная долгим отсутствием мужчин Светлана вышла на крыльцо, в неясном свете звезд она увидела, что они заканчивают складывать здоровенную копну соломы на том месте, где стояла чужая машина. Павел умудрился заметить ее в темноте и тихо успокоил.
-- Все, на сегодня закончили. Идем, Светлана. Кончай, Леша, пойдем в дом.
Мужчины мыли руки, раздевались в молчании, так же молча уселись на кухне за стол, где их ждал чай. Павел продолжал молчать и смотреть в стену, только губы изредка подергивались, как будто он вел с кем-то давно начатый разговор. Светлана уже не раз замечала такое и знала, что сейчас с ним говорить бесполезно, он где-то очень далеко... Сыну же очень хотелось поболтать. Такая безудержная болтливость была Павлу хорошо знакома -- она всегда приходит после перенесенной и уже прошедшей опасности. Он усмехнулся, вспомнив, как орал песни в воздухе, когда впервые прыгал и после бесконечно долгих секунд падения над ним раскрылся купол, как он сам трепался и без конца травил анекдоты после первой обезвреженной мины... И как потом, привыкнув к этой опасности и глубоко уважая ее, никогда больше не позволял себе балагурить или просто много говорить о ней -- только самое необходимое, что было важно для дела. И он прощал сейчас сыну эту болтовню, не слушая ее, глядя только на тревожные глаза Светланы, которая тоже слушала Алексея, но не вмешивалась в поток вопросов и восторгов.
-- Здорово все у тебя получилось, я ничего не понял даже.
Здесь Павел не выдержал, рассмеялся.
-- Да как же тебе понять! Ты только вскочил, как тебе сразу этот амбал и врезал. Небось до сих пор башка трещит?
-- Трещит... Да, и тебе не помог и сам нарвался...
-- Ну, это ты не горюй, что не помог. Оно даже и лучше. А то бы я еще и за тебя беспокоился.
-- А ты научишь меня драться, как ты?
-- Ладно, ладно, посмотрим, Аника-воин, иди спать.
Алексей все еще взбудораженный, все-таки встал и пошел в комнату.
-- С ними-то как, не убегут, может дежурить надо?
-- Иди спи, никуда они не денутся до утра, а потом посмотрим.
Светлана осталась сидеть у стола, молча и настороженно наблюдала за Павлом. То, что она увидела пару часов назад как-то даже заслонило ее собственные переживания, волнения и страх. Таким она видела мужа впервые и понимала, что неожиданно для себя приоткрыла в его жизни и характере такое, о чем бы никогда и не догадалась в обычных, будничных условиях. Она испытывала любопытство и какой-та страх перед его прошлым. То, что он скупо рассказывал о жизни ТАМ, на войне, выглядело чем-то обыкновенным, ничем не привлекательным и уж, конечно, не страшным. Тем более, что он обычно вспоминал какие-либо смешные случаи.
-- Сегодня я как будто первый раз тебя увидела.
-- Я и сам себе удивляюсь, тоже первый раз,-- попробовал отшутиться Павел, но посмотрел внимательно на жену и понял, что шуточками не отделаться.
-- Ты был -- не ты. Другой человек, незнакомый, чужой. Ты же ничего не видел, не слышал...
-- Успокойся, никого чужого не было, это был я. Должен же был я как-то выкручиваться их этой паскудной истории, не отдавать же им деньги в самом деле...
-- Да я не о деньгах, а о тебе. В тебе будто пружину какую спустили, ты был, ну как тебе это объяснить, как инопланетянин: все, что вокруг тебя вдруг престало существовать, ты стал какой-то машиной уничтожения. Как ты их бил...
-- Что, жалко стало? А что они с тобой сделали, с Алешкой -- не жалко?
-- Да не жалко мне их, подонков, я за тебя тревожусь -- да разве можно все это в себе носить, Паша? Родной ты мой, я же не их жалею, а тебя...
Светлана вдруг заплакала и, обнимая Павла за шею обеими руками, стала истово целовать. Павел стоял неподвижно, не убирал голову от ее поцелуев, мокрый от ее слез...
Ранним утром Павел отпер двери сарая. Внутри было довольно светло и прохладно. Три пары горящих ненавистью глаз встретили его появление.