Хозяин кивком головы пригласил гостей выйти из берлоги. Они опять последовали за ним, обескураженные и расстроенные.
— И давно это с ней случилось? — спросил Никола, едва вдохнув свежего воздуха.
— Два дня тому назад.
— Сдаётся мне, без нечистого и тут не обошлось, — высказал предположение Савелий. — Я не эксперт из криминального отдела, в почерках не силён, но…
— Правильно говоришь, — оборвал его Леший, и в двух словах описал свой разговор с чёртом. — А что из этого вышло, вы и сами видели, — закончил он.
Тяжёлая тишина повисла над поляной. Только сопение Николы разносилось вокруг. Всё, решительно всё предусмотрел его соперник. Нанёс удар не в бровь, а ниже пояса. Повалил, осталось лишь добить…
— Поговаривал брат твой, что более ты сведущ в колдовстве-то, — немного погодя произнёс Савелий, обращаясь к старику. — Можешь показать, где находятся ворота, ведущие в ад? Намекнул он про Степаниду — мол, это ей как стакан воды выпить. Но раз такое с бабой приключилось, вывели её из строя, не разъяснишь ли сам?
Леший покачал головой:
— Я хозяин только в своём лесу. Спросите, где какая трава растёт, под каким кустом заяц нору вырыл, сколько волков в каждой стае обитает — отвечу, не задумываясь. Потому как новостями владею всеми. А про чёртово логово вообще мало что знаю. Никогда не надобно мне было это. Слышал, конечно, о воротах-то, только не видел их никогда.
Ещё гуще тишина нависла. Даже кузнец сопеть перестал. Отчаяние и обида улетучиваться стали, а место их в душе пока не заполнилось ничем.
— Степанида, думаю, скоро в себя придёт, — наконец нарушил молчание хозяин. — Сама она говорит про завершение, будто намеки даёт. Может, дождётесь?
— Нет у нас времени ждать, — отозвался Никола, понурив голову. — Дети пропадают.
— Ну, что ж… — Леший вздохнул. — Коли сам я ничем помочь не могу, и, вышло так, мать твою одурманил, покажу дорогу до супруги своей бывшей, Кикиморы болотной. Может, она что подскажет. Но сам я не в ладах с нею, уже, почитай, лет десять. Встречаемся, бывает, но из разговоров только «здравствуй» да «прощай». Поэтому, извини — провожать не стану. Но предупредить хочу по-доброму: не любит она людей, поэтому назад вернуться шансов мало. В топи сгноить или гнуса лесного натравить — это её любимое занятие. Много у Кикиморы забав, только все они для человека плохо заканчиваются. Поэтому подумай прежде семь раз, а затем уж режь.
Тотчас звук раздался со стороны трясины тягучий — похоже, газ выходил. Посмотрел Никола в ту сторону и сказал твёрдо, словно давно решение принял:
— Всё к тому выходит, что мимо Кикиморы не пройдёшь. Надобность в ней у меня имеется. Но один я отправляюсь, дядя Савелий. Не резон обоим смерть искать. У тебя жена на сносях.
— Может, и так, хлопец, — кивнул тот, и лицо его сделалось серьёзным, даже трагичным. Да и соответствовало моменту, надо сказать!
— Что ж, коли определились, покажу тропу самую короткую, — кивнул и Леший. — Не впервой мне по ней людей направлять. Кто-то сам гибели ищет, им и терять нечего. А другие, вроде, и пожили бы ещё, да страсти не дают покоя. Как вам, например. Против судьбы восстаёте, слово своё хотите вперёд высказать. Может, и получается у кого такое, Кикимора доклада не делает, только сдаётся мне, утопленничков у неё всё прибывает…
Поёжился Никола от этих слов, впору хоть решение меняй. Но характер ему достался от матери, а та Лешим помыкала, не то, что людьми. Поэтому скрипнул зубами, чертыхнулся, не к месту будь помянуто — и будто в холодную воду бросился:
— Показывай тропку заветную. Кроме жизни, терять мне уж нечего. Ни жены, ни детей, ни матери не оставил мне враг поганый.
Леший, повернувшись к лесу, махнул рукой — и тотчас расступились деревья, открыв взгляду неширокую просеку.
— По ней иди. Недалеко тут.
— Прощайте. Не поминайте лихом, если что… — Была бы у кузнеца шапка, бросил бы о землю, а теперь просто повернулся и зашагал, как мог твёрдо, потому что ноги сами несли в другую сторону. Да и вправду, чего размусоливать с расставанием? Не девки красные — каждый понимает, на что человек идёт. Коли слёзы лить да сопли по щекам мазать — легче умирать не станет. Это в театре сцену разыгрывают, чтобы драматизму нагнать.
Оставшись на полянке, посмотрел Леший ему вослед и сказал обыденно, будто с привычкой уже:
— Помолись за него, поп. Смерть за ним по пятам увязалась. Косу, знать, вострит.
Кивнув, принялся Савелий читать святые тексты, крестясь через каждую строчку. А когда закончил, спросил у него старик:
— Сам-то куда думаешь?
— Домой хотелось бы, если не возражаешь, любезный хозяин, — отозвался Савелий, будто с соседом через забор общаясь.
— Чего же мне возражать. Ступай вот к тому дереву, — и ткнул пальцем в недалеко стоящую сосну. — Там дом твой.
— Благодарствую. — Савелий, постояв немного в раздумьях, крякнул и направился к сосне. Но, по дороге остановившись, оглянулся и произнёс по-мужицки откровенно:
— Обманул тебя чёрт. Официанткой Степанида смотрелась бы лучше. — И пояснил свою мысль: — Юбки те короче носят, да и сговорчивей по натуре.
Осмыслил Леший его слова, кивнул:
— Учту в другой раз.
— Тогда привет ей передавай, когда в себя придёт.
Сказав так, Савелий сделал ещё пару шагов — и пропал, будто не было его на поляне никогда. Только следы на траве остались.
10
В последние годы жизнь Кикиморы сделалась скучнее. Народ к ней дорогу почти позабыл. После развала социализма был он поставлен в тяжёлые условия, и чтобы выжить, стал вводить в рацион подножный корм. Это и грибы, и ягоды лесные. Клюква считалась лучшим средством против всех болезней, собирали её не в пример больше обычного. Соответственно, и людишки во владения старухи заходили охотнее. Случались годы засушливые, даже пожароопасные. Выгорали леса сотнями гектаров. Лешие не могли с огнем справиться, хотя магией соответствующей владели. И останавливали пожар только рвы с дорогами, а особо — болота. Там и грибочки в самую сушь слой-другой выбрасывали, и гонобобель с черникой интерес поддерживали. Словом, клиент шёл.
Случались в те времена дни, когда удавалось старухе приют дать сразу целым семьям. То мужа в трясину загонит, а тех, кто с ним приехал, ночь для своего развлечения по кочкам таскает, а под утро всё-таки утопит. То детишек миражом заманивала — родители сами следом ползли. Весело жилось!
А потом и вовсе гражданская началась. В партизаны народ подался. По лесам скрывались деревнями — чтобы чумовые армейские не спалили вместе с избами. Известное дело, где можно прожить-то легче: возле озер. А оттуда до болота рукой подать, ведь из одного источника питаются водоёмы.
К слову, имела всегда Кикимора особую привязанность до людей в погонах. Подневольные они. Ещё в спокойные годы чуть лето наступает — солдатики размещаются по лесным квартирам. С техникой окапываются. А это самое подходящее дело, чтобы прибрать их к рукам. Танки-то, хоть и водоплавающие считались, по болотам ползали условно. А провалится в топь — сложно к нему подступиться, чтобы обратно вытянуть. Рискованно и даже чревато. Так что иной раз к танкистам и техперсонал прибавлялся.
Пехотинцы с автоматами полюбились старухе. Дадут им направление, куда идти, а тропку-то безопасную никто не покажет. Десятками гибли. Кикиморе с молодыми даже интересно — задор из них ещё не вышел: ерепенились, права качали, когда она их навещать приходила. Не знали ведь ещё, что утопленников даже в аду особо не жалуют. И если не пошлёт она заявку в Высший суд, никто за них и на том свете беспокоиться не станет, не только на этом. Вот и приноровилась старая народ у себя оставлять. Во-первых, вечера коротать есть с кем, во-вторых, что она за царица, если подданных не имеет.
Вторая гражданская понравилась ей даже больше, чем первая. Люди в стародавние времена были тёмными, поговорить не о чем. А потом цивилизация рывок сделала: и оружие изобрела любопытное, и побочные средства самоуничтожения внедрила. Так Кикимора честно своим утопшим говорила: избавились, мол, вы от напасти гораздо большей. Радуйтесь! Скоро времена настанут — резать брат брата начнет. Грызть землю народ будет, как в Великую Отечественную. За ржаной колосок смертью лютой угрожать. Только мёртвого, понятно, этими страхами не проймёшь. Ему — пусть мучиться, лишь бы небо коптить. Рады были вернуться, но не прокрутишь жизнь назад, это не киноплёнка.
Опять же, если рассудить здраво, люди к ней попадали не с бухты-барахты. Грешники, в основном, да такие, что жарь их на сковороде тридцать лет и три года, а всё равно дурь не выкоптишь до конца. Но осознание собственной греховности до новичков долго доходило, потом каялись они, наверно. Впрочем, цель-то старухина — не столько им насолить или перевоспитать, сколько потребность душевную в смертоубийстве удовлетворить да одиночество скрасить. Не собиралась она тащить с собой весь этот мусор на Страшный суд. Думала так: придёт ей черед ноги протянуть — отпустит всех разом. Пущай черти разбираются, кто есть кто, а с неё взятки гладки.
Вечерами опускалась она в топи, и, пробираясь между сплетениями трав, как между могилками на кладбище, заглядывала в лицо своим трофеям. Каждого ведь по имени знала, из историй их могла книжку написать. Бормотание слушала, в разговоры вступала. Но не любила проповеди читать. Её дело — суд Божий вершить, а с душами пусть потом другие занимаются. Тем более что сама отъявленная убийца и кровосос. Случалось, младенцев варила да ела. Но не со зла, конечно, а по природе своей сволочной. Уродилась она такою, и в факте своего существования тоже видела высший промысел.
Вообще, к старости потянуло Кикимору на философию, и сделала она неожиданный для себя вывод. Не зря были созданы по одну сторону люди, а по другую — нечисть разная. Для равновесия всё. Про этот закон слышала она неоднократно, даже в книжках, случаем добытых, читала, но сути не понимала. А потом вдруг прочувствовала — и будто глаза открыла. Не численностью людей призвана управлять нечисть. Совсем иное предназначение её. Дело в том, что принципы бытия у тех и других разные. Одни служат для созидания, а другие — для сохранения. И только в том случае равновесие работать начинает, когда каждая сторона свою миссию честно исполняет. Дело людей — создавая