ми, и тот повалился, качая головой и грозно вращая глазами. Впрочем, он мог ещё ругаться, чем сразу же воспользовался.
Кузнеца такой подвиг будто от сна пробудил. Всё, что накипело в нём за вечер, вылилось в одну минуту. С криком: «Наших бьют!» он бросился к насесту, забыв даже о чёрте, которого только что держал, ухватился там за самую толстую жердину, выдрал её из стены и без размаха ударил Матрёну по сгорбленной спине.
К несчастью для чёрта, он в ту же секунду пытался подняться на ноги, чтобы убраться подальше. Удар пришёлся ему по хребту. Нечистого перевернуло в воздухе и бросило на стену — там три бруса треснули вдоль волокон. Дальше нечеловеческая сила кузнеца продолжила движение жердины, набирая скорость и мощь… Но на её пути возникла щуплая фигура Матрёны — и палка с жалобным писком превратилась в щепу, словно ударившись в глухую бетонную стену. Старуха даже не покачнулась. Хмыкнула только озадаченно — откуда у мужика такая сила? А потом бросила и в его сторону заклинание. Почувствовал Никола, что опутываются его руки и ноги незримыми ремнями, затягиваются, так что крови по жилам тяжело бежать сделалось — и повалился на грязный пол рядом с Савелием.
— Вот, значит, какая твоя честность, старая карга! — рыкнул, стараясь перекричать товарища.
— Не я виновата, — ответила хозяйка дома. — Не присылал бы соглядатаев — исполнили бы, что задумано. — Она нёмного выпрямилась, охнув, потом подошла к святому отцу, подняла валяющуюся рядом с ним вторую бутылку, посмотрела на неё, вспомнила недавний конфуз Савелия, и снова затрясло её от смеха.
— Чтоб тебе под землю провалиться! — Поп был крайне раздосадован, но держался молодцом. — Поперхнётся тебе моя самогоночка!
Матрёна, продолжая ухмыляться, откупорила бутылку, и, как есть, без закуски, влила в себя содержимое.
Вдруг лицо её страшно повело в сторону, оно стало распухать, одновременно клонясь к земле, а из надувающегося, словно воздушный шар, тела вытянулись в разные стороны щупальца. Они беспрестанно шевелились, хватая всё, до чего могли дотянуться. Чёрт, не успевший забиться в угол и попавший под горячую руку, взвизгнул, когда одно вцепилось ему в ляжку. Два других потянулись следом, оплетая туловище и шею. Ох, рогатый и заёрзал!
Впрочем, Матрёне, похоже, было не до него. Она словно раздвоилась — глыбообразная голова, думающая о том, как быстрее завершить трансформацию, и конечности, живущие собственной жизнью. Всё вместе продолжало расти вширь и в высоту, подпирая потолок и превращаясь в уродливое создание, напоминающее не то осьминога, не то краба морского. Вместо рта у туши неожиданно выделился и открылся огромный клюв, попытавшийся сразу же кого-нибудь достать. Самым близким оказался тот же чёрт — он едва не получил по темечку. Правда, изловчился и с визгом выскользнул из одной петли. Две другие его так и не отпускали.
И в этот момент возле стены, где находилась тварь, послышался грохот, земля разверзлась, и открылась трещина. Небольшие языки пламени, вырывающиеся оттуда, сразу оплавили края надлома и подожгли соломенную труху на полу. Чудовище, напоследок сверкнув глазами величиной с хороший тазик, полезло вниз, круша затылком потолочную балку и утягивая за собой чёрта. С хрустом протиснулось оно в узковатый проход, и оттуда ещё некоторое время доносились крики о помощи.
Когда всё затихло, напрягся Никола, стараясь преодолеть путы, а те неожиданно спали сами. Вскочил он и бросился к Оксане. Та продолжала стоять возле насеста, равнодушная к происходящему.
— Оксанушка, ты не испугалась? — спросил он с тревогой.
— Нет, — ответила та.
— Слава Богу! Мы одолели их! — вставая с земли, произнёс отец Савелий. — С помощью святого слова, воды и веры, не иначе.
Они обнялись с Николой, как два товарища, переживших тяжёлую битву, и сели держать совет.
Разлом не пропадал. Свет из него продолжал струиться, освещая угол курятника и беспокоя птиц.
— Это и есть ворота, дядя Савелий? — спросил Никола, боясь ошибиться.
— Похоже, что так, — кивнул тот.
— Туда мне самая дорога. — Кузнец решительно поднялся на ноги. — Пока ещё не опомнилась нечисть проклятая.
— Я иду с тобой, хлопец, — ответил Савелий. — Или ты думаешь, что брошу прихожанина на погибель, когда дело касается врагов рода человеческого?
— Я тоже иду с тобой, — произнесла вдруг девушка, как-то странно хлопая глазами. Похоже, в них появились слёзы, и, Никола обрадовался: это был добрый знак.
— Может быть, подождёшь здесь, золотце моё? — ласково спросил, взяв жену за руку. — Не женское это дело — биться с бесами.
— Чувствую, что часть меня уже там. — Оксана показала рукой на трещину и попыталась через силу улыбнуться. — Я должна отыскать её…
— Что же, если тварь безбожная смогла пройти этим путём, то уж нам и подавно бояться нечего! — подбодрил всех Савелий, впрочем, сам не до конца уверенный, что всё обстоит именно так. — Воды у меня с собой больше не осталось, но, думаю, мы найдём внизу колодцы. Ведь и бесам поганым нужно что-то пить. Идёмте, братья и сестры!
Они обнялись, как перед дальней дорогой, в которой может случиться всякое, и подошли к краю расщелины. Оттуда тянуло жаром, но вполне терпимым. Свет мерцал весьма подозрительно. «Светомузыку включили, что ли, змеиные отродья?» — пробормотал отец Савелий, бывший электрик, подсчитывая периоды между вспышками. Потом они взялись за руки и одновременно бросились вниз, где колышущийся на глубине двух метров туман сразу принял их в свои объятия.
Герои уже не видели, как дымящаяся соломинка на полу курятника вдруг вспыхнула, передала эстафету соседней щепочке, та — ещё дальше, и вскоре огонь добрался до стены. Облизнув её своими языками, устремился к потолку, а там мгновенно полыхнул целый стожок. Куры, проснувшиеся и одуревшие от дыма, бестолково метались, проваливаясь в разлом или исчезая в щели под дверью.
Через несколько минут курятник бабки Матрёны пылал в ночи, освещая всю цепочку неправильно поставленных домов своего порядка.
20
Леший испугался не на шутку. Его охватил страх — не простой, как перед видимой опасностью, когда можно злость в себе распалить, или, для варианта, голову страусом под пенёк засунуть, чтобы схорониться.
Страх, который столетиями он вынашивал в душе — совсем другой. Тот не имел объяснения, не поддавался расчёту и абсолютно не контролировался умом, потому как природой своей вышел из непознаваемого. Это был страх от Сущего — наказание и проклятие всей его жизни.
Ещё в детстве отец Лешего сделал ему качели, перекинув пару верёвок через горизонтальный сук и приладив к ним дощечку для сидения. И надо же такому случиться, что малыш, подкинутый вверх, впервые понял, что это для него не удовольствие, а мучение. Отцепившись от верёвок, закрыл ладошками глаза — и полетел прямиком в соседнее дерево. Там, крепко ударившись о ствол, заревел коровой, но не потому, что больно — к этому лешаки имеют врождённый иммунитет, а от ужаса, испытанного в момент полёта.
Уже потом, повзрослев, возвращался он к пережитому во сне, просыпаясь в поту и мелкой дрожи. И понял со временем, что, наделив его силой великой, Создатель — для равновесия или же для развлечения своего — вложил в душу эту слабость. И нести крест придётся до самой смерти, потому как одолеть себя сложнее, чем целую армию врагов.
Даже лазая по деревьям, не решался Леший прыгать или, хуже того, планировать вниз. Делая вид, что торопиться ему некуда, карабкался по стволу, обдирая коленки, но не смел даже представить, как ноги вдруг оторвутся от опоры, и он спелой грушей, как в детстве, грохнется о землю.
Приглашение Степаниды Ивановны ввергло его в ужас. Они едва доплелись до берлоги, и женщине пришлось уже всерьёз тащить старика на себе.
— Отдохнёшь перед дорожкой, милый? — спросила она.
— Угу, — пробормотал Леший. Но, занятая своими планами, гостья пропустила тон его ответа мимо ушей. Она очень деловито осмотрела метлу, на которой несколько дней назад прилетела в лес, почесала лоб и быстро перевязала ей «хвост», вплетя несколько можжевеловых веточек — для увеличения грузоподъёмности. Потом, забравшись на скамью, ощупала и обнюхала каждый пучок травы, подвешенный для сушки и хранения, а некоторые по щепотке собрала в особый мешочек. Напоследок критически осмотрела себя, открыла сундук и надела сарафан, который нравился ей самой.
Приготовившись, вышла на воздух — и увидела старика бледным и осунувшимся, будто с момента их последней встречи прошло много лет, а не десять минут. Сидя прямо на земле с прикрытыми глазами, Леший держался за сердце и слегка постанывал. Впрочем, услышав шаги Степаниды Ивановны, сделал над собой усилие, изобразил боевую готовность и даже поднялся на ноги.
— Когда летал в последний раз? — спросила женщина, переворачивая метлу.
— М-м-м… давненько, — соврал старик.
— Тогда сядешь вперёд. Я буду поддерживать.
Он хотел выкрикнуть, что впереди будет ещё страшнее, и метла обязательно сбросит их, как чувствующая слабину лошадь, но ведьма не дала ему времени на размышления.
— Садись, дорогой! — произнесла нежно, словно поросёнку перед забоем, помогла закинуть ногу и решительно гаркнула, взмахнув рукой:
— Эге-гей, родимая! До села нас!
Леший, дыхание которого мгновенно остановилось, ухватился обеими руками за черенок и застыл каменным изваянием.
Они круто взметнулись над кронами ближайших деревьев, но, не расступись те вовремя, обязательно задели бы за них башмаками: метла не ожидала такой нагрузки, застонала и лишь за счёт силы духа превозмогла собственные возможности.
После, конечно, подъём сделался более щадящим, но самого факта полёта хватило бы Лешему, чтобы умереть геройской смертью от разрыва сердца. В обычном случае. Сейчас же его обнимала сзади чудесная и храбрейшая женщина, ради внуков готовая вступить в борьбу даже с самим дьяволом, не то, что с его слугами. Чувствовать себя трусом рядом с ней просто невозможно. Пыхтя, старик с трудом сделал первый выдох, потом встречный ветер вновь наполнил лёгкие — и следующий дался уже намного проще.