Когда студенты покинули аудиторию, я подошел к кафедре. Профессор снял очки и убрал их в бархатный футляр.
— Чем могу быть полезен? — поинтересовался он, складывая карточки в черный кожаный кармашек.
— Комиссар Шарко, из уголовной полиции. Я хотел бы задать вам несколько вопросов касательно студентки, посещавшей ваш факультет пять лет назад. Ее звали Мартина Приёр.
Спокойствие легким дуновением распространялось по большому амфитеатру, и наши голоса уносились между рядами сидений к дальней стене.
— А да, Приёр… Помню… Блестящая студентка… Необыкновенно обязательная и умная… У нее какие-то неприятности?
— Да, небольшая неприятность… ее убили…
Он положил свой кармашек на кафедру и обеими руками оперся на нее:
— Боже! Что я могу для вас сделать?
— Ответить на мои вопросы. Перед вами за год проходит тьма студентов, да?
— Более тысячи восьмисот в год. Вскоре мы сможем принимать на семьсот больше.
— И всех вы знаете лично?
— Нет. Разумеется, нет. Во время двух ежегодных бесед я со всеми встречаюсь, но для многих все этим и заканчивается. Продолжение зависит от результатов выполненных заданий.
В глубине аудитории хлопнула дверь, показалась и исчезла какая-то голова. Я продолжал:
— Как Мартине Приёр удалось настолько выделиться из общей массы, что по прошествии пяти лет вы о ней еще помните?
— Вы даже представить себе не можете, сколь жалкими анатомическими знаниями обладают интерны хирургического отделения. Я лектор и профессор анатомии, мсье Шарко, и я в отчаянии от издержек технического прогресса. Нынешняя молодежь искушена в информатике, компьютер стал необходимым средством. Практику заменили фильмами. Однако вы можете просмотреть сколько угодно видео, но никогда не узнаете, как пальпировать печень, если у вас не будет руководителя или шефа, который вам скажет: «Руки следует положить вот так» — и покажет, как именно, на настоящем животе настоящего больного. Положите перед ними настоящий труп, половину тут же затошнит, и они сбегут. Приёр была не из этой категории. Она обладала скрупулезностью, точностью, она одним движением могла препарировать труп. Очень скоро я назначил ее главой анатомической группы. Завидное, привилегированное место, знаете?
— В чем заключалась ее работа?
— Она каждый день читала первокурсникам лекции по препарированию.
— То есть, если я правильно понимаю, Мартина Приёр гробила свою жизнь, изучая трупы?
— Можно и так сказать. Только «гробила» неправильное слово…
— Как она вела себя с товарищами? Какое мнение было у вас по поводу ее личности вне медицины?
Его взгляд затуманился.
— Я не особенно в курсе личной жизни моих студентов. Их подноготная меня не интересует. Важны только результаты. Лучшие остаются, остальные уходят.
Я вдруг ощутил, что он как-то весь скукожился, как смятый листок.
— Почему она вдруг все бросила?
Он осторожно спустился с кафедры и направился к двери по широкому центральному проходу.
— Не знаю. Случается, кое-кто разочаровывается — по разным причинам, на разных курсах. Мне неизвестно, что творится у людей в голове, и я никогда этого не узнаю, даже если бы один за другим препарировал их нейроны… У меня через несколько минут важное совещание, господин комиссар, так что, если вы позволите…
Всем видом выражая решимость действовать, я спрыгнул с возвышения, на ходу подхватив свою куртку.
— Я не закончил с вопросами, господин профессор. Будьте добры, останьтесь, пожалуйста, еще ненадолго.
Он недовольным движением сбросил мою руку со своего плеча.
— Давайте, — процедил он. — И побыстрей!
— Похоже, вы не совсем поняли. Так что я разъясню. Приёр была обнаружена с отрезанной головой, вырванными и вставленными обратно глазами. Подвешенная на стальных крюках, она долгие часы терпела истязания. И очень может быть, это вертится вокруг одного персонажа, которым она была вопреки видимости. Доктор Джекил и Мистер Хайд, если хотите. Так что теперь мне бы хотелось, чтобы вы объяснили мне, почему она так внезапно прекратила учебу!
Он опять повернулся ко мне спиной, прямой, с квадратными плечами:
— Идемте, комиссар… Шарко…
Мы спустились по наклонному коридору, ведущему в недра факультета. В глубине оказалась массивная дверь. Он выбрал нужный ключ, отпер ее, и мы вошли.
Зажглись три галогенных светильника, и тьма отступила, открыв нашему взору молчаливых обитателей прозрачной жидкости. В ней вертикально плавали лишенные пигментации существа с одутловатыми лицами, пустыми глазницами, замершими в крике ртами. Мужчины, женщины, даже дети, обнаженные, зависшие в резервуарах с формалином… Жертвы несчастных случаев, самоубийцы, чистые и одновременно грязные, тряпичные куклы во власти науки… Профессор прервал молчание:
— Вот мир, в котором существовала Мартина Приёр. За всю свою карьеру я не видел ни одного студента, столь увлеченного препарированием. Приближение к смерти — это порог, который довольно тяжело переступить нашим студентам. А вот ее ничто не пугало. Она могла проводить здесь целые часы, даже ночи. Производить приемку трупов из морга, вводить им формалин и готовить к вскрытию.
— Неплохо для человека, который не в состоянии возиться с трупами…
— То есть?
— Это причина, которой она объяснила своей матери уход с факультета. Скажите, профессор, ведь ее обязанности ограничивались контролем над практическими работами первокурсников?
— Обычно наши студенты подменяют друг друга, чтобы сделать то, что они называют грязной работой. Приёр настояла, что сама будет следить за выполнением этого задания. В конце концов, это тоже входило в ее обязанности.
— Зачем вы привели меня в это жуткое место, профессор?
— После вскрытия тела́ отправляют в печь для сжигания отходов, она в другом помещении. В то время кремацией занимался мсье Тальон, служащий факультета. После препарирования Приёр передавала тела ему. Роль Тальона сводилась к тому, чтобы снять этикетку с ноги трупа, зарегистрировать его, а затем отправить в разогретую печь. Однажды вечером в том самом знаменитом тысяча девятьсот девяносто пятом году было так холодно, что замерзла наружная канализация. Ночью в интернатуре не работало отопление. Разумеется, печь не функционировала. Охваченный паникой, Тальон спрятал труп в холодильной камере, где мы храним тела перед обработкой формалином.
— Что-то я не улавливаю…
Он прислонился к чану, как если бы это была обыкновенная уличная стена. То, что плавало в жидкости, абсолютно его не смущало…
— У них с Приёр была чудовищная тайна…
— Какая тайна, черт побери, мсье Ланоо? У нас тут что, фильм ужасов?
— Приёр увечила трупы… — Он произнес это вполголоса, словно наши зрители могли разбить свои пластиковые стекла и придушить нас. — Она отрезала им пенисы, кромсала невскрытые части тела, отсекала языки…
— И вырывала глаза?
— Да… Она вырывала им глаза…
Человеческие аквариумы завертелись у меня перед глазами…
Эти истерзанные смертью тела, словно подвешенные в воздухе, этот витающий в резком белом режущем свете запах формалина заставили меня выскочить вон…
— Извините, господин профессор… Я не выспался и ничего не ел, только выпил кофе…
Он запер дверь на два оборота.
— Нечего стыдится. Вы бы не стали покупать билет в такой музей, верно? Хотя… — Он цинично усмехнулся.
— Почему этот служащий Тальон никогда ничего не говорил? — Мой голос прозвучал не совсем уверенно.
— Она с ним спала… Когда мы обнаружили этот истерзанный труп, Тальон, в надежде сохранить свою должность, все выложил.
— Что Приёр делала с отрезанными органами?
— Ничего. Тоже сжигала.
— А чем эта история закончилась?
— Мы попросили Приёр покинуть факультет…
— Самый легкий выход… Никакого расследования, никакой утечки информации, никакой дурной славы, так ведь?
Засунув руки в карманы и задрав голову, будто собирался сквозь стеклянную крышу созерцать звездное небо, он остановился перед фотографией сэра Артура Кизса.[34]
— Действительно, наименее болезненное решение для всех…
— Почему она занималась этими мерзкими делами?
— Чрезмерное влечение к патологическому. Очень сильная потребность исследовать, при столкновении с непониманием некоторых явлений ведущая, вероятно, к стремлению калечить. Что она искала в мертвых тканях этих тел? Неизвестно. Некрофилия, возможно, фетишизм. Анатом всегда стремится выйти за пределы видимого. Если он не контролирует свои ощущения, то представляет себя всемогущим… Легко, имея скальпель в руке и труп на столе, чувствовать себя Богом…
— Тальон поделился с вами подробностями своих отношений с ней?
— Что вы имеете в виду?
— Были ли это классические сексуальные отношения? Садо-мазо?
Он нахмурился:
— Да откуда мне знать? Вы принимаете меня за сестру Терезу?[35] Мы поспешили поскорей уладить это дело…
— Где я могу найти этого Тальона?
Он глубоко вздохнул:
— Погиб три года назад вместе с женой и двумя детьми в автомобильной аварии…
Мир Приёр рассеивался, как туман в лучах зари. Трупы сопутствовали ей в жизни, в смерти… во всем, чем она была… Голосом, в котором сквозила явная досада, я спросил:
— Были ли у нее друзья среди студентов? Люди, возможно осведомленные о ее некрофильских склонностях?
— Как я вам уже говорил, я не вмешиваюсь в личную жизнь моих студентов.
— Вы можете достать для меня список ваших учеников с девяносто четвертого по девяносто шестой год?
— Боюсь, он окажется слишком длинным. Спрошу у секретарши… Я вас покидаю, комиссар. Время мой главный враг, и с возрастом он становится все сильней.
— Может случиться, я приду снова.
— В таком случае назначьте встречу заранее…
Истина раскрылась. Приёр увязла в непристойности, замуровала себя в темных углах факультета, продолжая еще больше уродовать себя. Покинув стены факультета, она распрощалась с ужасом, изменила свою жизнь, внешний вид, отказалась от патологии, закопав ее в затененных глубинах своей души. Пыталась ли она тогда излечиться от недуга, который отравлял ее существование и заставлял жить с постыдной тайной?