— В основном вечером. Нужно как-то коротать время… Лоранс держат в больнице уже почти два месяца…
— Когда она вернется, тебе некогда будет скучать!
— Надеюсь…
Вернувшись из кухни, он нарезал польскую колбасу и выложил кружки в деревянную плошку:
— Поужинаете со мной? Рис и фаршированные кабачки. Соблазнитесь?
— Лакомство! Сюзанна иногда готовила. Каждый раз, когда мы ездили на север, моя мать давала ей кабачки со своего огорода. Такие бомбы, артиллерист бы побледнел от страха! Потом несколько недель мы ели суп из кабачков, фаршированные кабачки, кабачковую икру или паровые кабачки!
Держа бутылку пива в руке, Сиберски бросил взгляд в окно:
— Помните кюре, который воровал пожертвования из церковных кружек?
Я захлебнулся пивом, и пена чуть не брызнула у меня из ноздрей.
— Да, конечно! Совершенно вылетело из головы! Полиция нравов попросила помочь им в поимке церковного грабителя, и мы, точнее, ты перехватил этого типа, потому что, увидев нас, он бросился бежать! Парень, переодетый священником, потрошил церковные кружки! Каждый раз он наскребал около двух сотен франков, чтобы кормить свою семью. Бедолага, оказавшийся в дурном месте в дурное время… С чего вдруг ты о нем заговорил?
Сиберски, не моргнув, допил польское пиво.
— С прошлой недели этот церковный воришка — мой сосед. Только что въехал с женой и двумя детишками.
— Ты шутишь?
— Он маляр на стройке.
— И он тебя узнал?
Лейтенант принес упаковку с шестью бутылками свежего пива «Живец» и, прежде чем взять себе, предложил мне. Я проглотил половину польской колбасы, так что мой холестерин, наверное, уже зашкаливал. Сиберски продолжал:
— Еще бы! Видели бы вы, каким затравленным взглядом он на меня посмотрел!
— В общем-то, он был славный малый… Но у закона души нет. А мы представляем закон…
Сиберски снова бросил взгляд за штору:
— Скажите, комиссар, когда вы сюда ехали, у вас не было ощущения, что за вами следят?
Я поставил пиво на низкий столик и подошел к нему:
— Дай взглянуть.
Продолжая говорить, Сиберски посторонился:
— Парень в машине, в глубине тупика… Он приехал одновременно с вами, я видел. Он за вами следил, потом некоторое время оставался внизу и вернулся в машину. Теперь он вас ждет. Что ему от вас надо?
— Можешь разобрать номер?
— Нет, отсюда нет. Подождите, у меня в спальне есть бинокль…
Когда он вернулся, от принесенного им пива осталась только пустая упаковка.
— Записывай номер! — торопил я. — 2185AYG92!
— Дайте мне!
Я протянул ему бинокль.
— Хорошо, что я проверил! Глаза подвели вас… Это 2186, а не 2185! 2186AYG92! Какая-то связь с нашим делом?
— Скажем, я влез туда, куда не следовало бы. Помнишь татуировку Розанс Гад? BDSM4Y?
— Конечно!
— Это тайное общество, состоящее из фанатиков боли. Что-то вроде секты, испытывающей свои открытия на животных и клошарах.
Сиберски отпрянул к стене:
— Вы думаете, убийца из них?
— Допускаю. Есть возможность выйти не через вестибюль, а как-нибудь по-другому? Очень хочу взять его на месте.
— Можно вызвать подкрепление.
— На каком основании?
— Задержание подозреваемого по делу…
— Ты думаешь… Нет, я должен решить этот вопрос один на один, между нами двоими. У меня есть идея, как заставить его выдать сообщников.
— Идея цвета вашего кулака?
— Точно. Итак, как можно выйти, чтобы остаться незамеченным?
— Нужно подняться на крышу и спуститься со стороны двора по пожарной лестнице. Как вы думаете, он вооружен?
— Ты когда-нибудь видел пчелу без жала? Конечно вооружен…
Месяц залил сиянием крыши соседних квартир. С прошлой недели заметно похолодало, северный ветер обжигал лицо. Металлическая винтовая лестница привела нас на первый этаж, мы, пригнувшись, пробрались по улице и оказались в двадцати метрах от автомобиля. Сквозь листву, в призрачной тьме, смутно виднелась какая-то тень. Тип, похоже, чего-то ждал, не сводя глаз с окон квартиры. Он подготовился к слежке, выбрав место в глубине тупика, вдали от заливающего асфальт прямого света фонарей.
— Дальше нельзя, — прошептал Сиберски. — Чтобы взять его, пришлось бы перепрыгнуть через ограду и обнаружить себя.
Крепкая решетка, идущая перпендикулярно оградам, мешала нам двигаться дальше. Приблизиться, не обнаружив себя, невозможно.
— Надо заставить его выйти из машины… Можешь что-нибудь придумать?
Сиберски опустился одним коленом в траву, приняв позу снайпера, и отрицательно покачал головой:
— Нет…
— Вот черт! Ладно, не будем рисковать. Возвращаемся… Пусть поскучает… Пойдем есть фаршированные кабачки. У меня слюнки текут.
— Но…
— Не спорь! Вечером спокойно дождусь его дома…
Идеальное время для приготовления пирога с дичью — три часа. Впрочем, чтобы убедиться, что выпечка готова, пирог протыкают спицей и смотрят, не налипло ли на нее тесто и начинка.
Тот тип, потомившись в машине, должен был стать таким же нежным, как пирог с дичью. Бесконечное ожидание непременно должно было извести его, что давало мне психологическое превосходство.
Так что я пустился в обратный путь около часу ночи. Преследователь оказался отменно скромен: свет его фар лишь изредка отражался в моем зеркале заднего вида.
Не желая менять своих привычек, я въехал в подземный гараж. Электронные ворота вынудили преследователя остаться снаружи. Припарковавшись, я бросился к выходу, а потом в лифт. В квартире я сразу разобрал постель и положил подушки под одеяло, придав им форму тела. Тут я задумался, не лучше было бы вызвать подкрепление, взять этого типа и привести его для допроса? Но я ведь хотел провести допрос сам, здесь, вдали от законов, вместе с моим «глоком», приставленным к его виску.
Как обычно, я запер дверь на ключ, чтобы не вызвать подозрений, затем взял стул, поставил его у стены в углу спальни и, напряженно прислушиваясь, стал ждать, когда этот кретин попадется в мои сети. Куколка сверлила меня грустным стальным взглядом, очевидно недовольная, что под вечер ей не удалось погарцевать…
После часового ожидания я заметил, что разговариваю с паровозом…
Три часа ночи… Может, он подрядился только на слежку? Может, вторжение намечено позже, когда я не буду его ждать? Горестное тиканье часов в прихожей действовало мне на нервы. Сквозь полуопущенные жалюзи пробивались лучи искусственного освещения и шрамами ложились на стены моей спальни, нашей спальни. Глаза мне заволокло туманом, и я задумался, не сплю ли я и не унесет ли меня усталость на своих серебряных санях…
Когда телефонный звонок разорвал пелену безмолвия, я испугался, что мое сердце выскочит из груди. Я схватил аппарат, но услышал лишь сдавленный хрип. На экране высветилось имя Сиберски.
— Сиберски, что случилось? Говори, черт возьми!
Прерывистое дыхание, а потом больше ничего.
Набрав номер скорой, я бросился к лифту.
Еще никогда в жизни я не проезжал пятнадцать километров в предместье Парижа за столь короткое время. Я не обращал внимания ни на светофоры, ни на разделительные полосы, ни на предупредительные знаки. В голове у меня стучали слова жены Сиберски, и я молился, молился изо всех сил… «Теперь у нас настоящая семья. Вы должны его беречь… Теперь у нас настоящая семья. Вы должны его беречь…»
Свет в его квартире на третьем этаже выключен. Я перескакивал через ступени лестницы со скоростью, от которой готовы были лопнуть мои жилы и легкие. «Скорая» еще не приехала. Дверь не сдерживала никакая задвижка. Я открыл ее ударом ноги. Держа перед собой «глок», я осмотрел прихожую, бросился в кухню, потом в спальню.
Я обнаружил его распростертым на полу, с мобильником в окровавленной руке. Слюна, пузырясь, стекала из открытого рта, глаза смотрели в потолок. Я не знал, кого благодарить, когда кончиками пальцев уловил трепет его сердца. Пульс ровный, дыхание размеренное. Я осторожно подсунул руку ему под затылок, из правой ноздри вытекла струйка крови. Его отделали так, что лицо стало почти неузнаваемым, но специально оставили в живых. Я вывалил все из висящей в туалете аптечки, нашел перекись водорода, антисептик, бинты. От запаха антисептика он пришел в себя.
— Не пытайся говорить, — приказал я. — «Скорая» будет через несколько минут.
Я смочил ему лоб холодной водой:
— Сейчас полегчает.
Спустя пять минут появились трое в медицинских халатах.
— Он сильно избит, но жив, — сообщил я.
Один из них дал Сиберски кислородную маску.
— Горло отекло, но он дышит… Пульс — восемьдесят. Артериальное давление — сто двадцать на восемьдесят. А что тут произошло?
— На него напали.
Сиберски вцепился мне в запястье:
— Двое… застали меня… спящим… лиц не видел… в черных масках… дайте что-нибудь… челюсть болит…
— Поехали! — бросил врач «скорой».
Выходя, я позвонил комиссару местного отделения полиции и осмотрел замок. Ничего не было сломано…
Я добился разрешения сесть рядом с Сиберски в медицинском фургоне и сопровождать его в больницу.
— Чего хотели эти люди? Зачем напали? Это воры? — Он с трудом шевелил распухшими губами, но слова можно было разобрать. — Они спросили… меня… зачем мы совались… в их дела… Это было… предупреждение… Мне страшно… комиссар… Я боюсь… за жену… и сына…
Электрокардиограф показывал пульс сто пятьдесят. Врач знаком велел мне не беспокоить раненого.
— Что еще они тебе сказали?
— Ничего… Я спросил… у них… знают ли они… что ослы… писают на водочную траву… — Он улыбнулся, и я увидел окровавленные десны. — Тогда… они меня страшно избили…
— Тебе удалось что-нибудь заметить?
— Было темно… И они… светили мне в глаза… своим фонарем…
— Как они вошли?
— Не закрыл дверь на ключ… после вашего ухода…
«Теперь у нас настоящая семья. Вы должны его беречь… Теперь у нас настоящая семья. Вы должны его беречь…»
— Обещаю тебе, завтра утром я схожу к ней…