люди работящие, область обязана им успехами в земледелии. А таких трудяг выпустили из клетки. И сейчас в брошенных деревнях поселилась всякая нечисть: ссыльнопоселенцы, бродяги, беглые. Уголовная ссылка в виде поселения после каторги – она же осталась! Но особенно докучают бродяги, которых почему-то после закрытия Сахалина ссылают именно к нам. Их селят в Хатын-Арминском, в ста десяти верстах отсюда, и они поголовно тотчас же являются сюда, портить мне жизнь… Бывшие достаточные села превратились в притоны. От них нам, полиции, главная головная боль, особенно от пригородных. Все они административно относятся к Якутску. И я должен за ними смотреть… силами тридцати одного городового… Жуликам такое вполне удобно: сунулся сюда, провернул дело и опять юркнул в нору. Ищи его свищи…
– Почему же не делать там облавы? – удивился Азвестопуло.
– А бесполезно. Пока придем, все варнаки уже разбегутся. У русских взаимовыручка: сами они, или их отцы с дедами, сидели. Законы тюрьмы впитали с молоком матери: ни слова властям! Так что всегда предупредят насчет облавы.
– Только там воры прячутся? А в городе?
Подъесаул радостно хлопнул ладонью по столу:
– А как же! И здесь в наличии! Так, славится этим Залог – местность за логом, к югу, между реальным училищем и Богородицкой церковью. Но в Залоге еще куда ни шло: его населяют татары-извозчики, и жуликам не очень рады. А вот что творится вокруг базаров! Пивные-притоны, барыги и беспатентная торговля вином. Угол Малобазарной и Приютской – одна большая клоака. Кружало так просто кишит поддельными калеками, бродягами и пьяницами. Очень любят обыгрывать в карты якутов. Те народ увлекающийся, готовы спустить все до нитки. Проигравшийся в пух инородец обычно остается в ночлежке, тихо спивается и ждет, когда за ним приедет из наслега спасательная команда и отвезет домой. И в Заталоозерной части города ведутся темные дела, преимущественно спирто-водочные. По окраинам прячутся, если лето теплое. Вокруг кладбища Мучин-Крест, где хоронят арестантов, самоубийц и бездомных, подобранных мертвыми на улицах, – землянки накопаны. И в зимовьях вокруг брошенных кирпичных заводов нет паспортного режима никакого, селится всякая дрянь.
– Все же расскажите о криминальной обстановке подробнее. Громкие дела были?
– Насколько громкие? – Подъесаул взлохматил свою шевелюру. – Я, когда попал на эту должность, сразу влип. У епископа Якутского и Вилюйского Мелентия украли несгораемый шкап. Из дому вынесли, представляете? А там одних денег четыреста пятьдесят рублей. Еще акции на предъявителя… И почти одновременно подломили магазин Силина, через подкоп. Умыкнули золотых и серебряных вещей на шесть тысяч. Вот я покрутился… Но воров поймал, и тех и этих.
– Давно было?
– Уж два года прошло. Убийство ссыльнопоселенца Зубарева еще раскрыл, получил благодарность тогдашнего губернатора Ивана Иваныча Крафта.
– А что-нибудь посвежее? – потребовал статский советник. – Вот за последние три дня, к примеру, какие в городе случились преступления?
Полицмейстер раскрыл папку со сводками, зашелестел бумагой:
– Три дня? Сейчас, сейчас… Нынче у нас двадцать девятое июня. Позавчера было чрезвычайное по нашим меркам происшествие: из мелочной лавки Мутерперла за Талым озером утащили чугунную кассу вместе с выручкой. Денег похитили двенадцать рублей. Вчера у здешнего муллы Янгуразова угнали лошадь с тележкой средь бела дня, от магазина Никифорова. Что еще? У Хаима Шишленникова арестовали недоброкачественный квас, а у колбасника Будкевича – тухлую рыбу. Та-ак… Вот новость! За рекой появились в больших количествах фальшивые серебряные рубли, отличаются от настоящих синеватым блеском… Мало? Сегодня утром был случай: якуты избили на городском лугу сторожа. За что, спросите? За то, что арестовал их скот, зашедший без спросу на городской луг. Составлен протокол. Еще? С пивного заведения Жиркова на Никольской улице сняли цинковые водосточные трубы длиной две с половиной сажени, ценою в семь рублей пятьдесят копеек. Ну и дальше все в том же духе.
– А убийства? – настаивал грек.
– Про Зубарева я вам рассказывал, а новых давно не было, – обрадовал питерцев Илья Александрович. – Последний раз произошло весной. Ссыльнопоселенец Морозов зарезал двух якутов, которые мирно пили чай у дороги. И дочь одного из них, четырнадцатилетнюю девочку-подростка, изнасиловал. Она же его потом и опознала. Приезжал из Иркутска суд, дали двадцать лет каторги, так Морозов попытался сбежать на выходе из здания суда. Прыгнул с крыльца и деру…
– Убежал?
– Нет, слава богу. Караульный выстрелил, да столь метко, что продырявил негодяю плечо. Лечится сейчас в тюремной больнице. Как выздоровеет – отправится на каторгу в Александровскую тюрьму.
– Илья Александрович, как у вас с агентурой? – задал важный вопрос Лыков. – По отчетам она есть, средства сыскного кредита вы запрашиваете регулярно.
Подъесаул развел руками:
– Соглашаются сообщать сведения только якуты и объякутившиеся русские. Фартовые – нет.
Увидев в глазах питерцев вопрос, он пояснил:
– Чистых русских тут мало, разве что на ямщицких станциях по Лене. Вот еще были староверы, да сплыли. «Столыпинских» переселенцев раз-два и обчелся – холодно. А остальные славяне давно переженились на инородках и, как мы говорим, объякутились. Русского языка многие уже не знают! Вот они иной раз что-то важное и сообщат: насчет беглых или про банду разбойников по соседству.
– А сами якуты бывают замешаны в преступлениях?
Полицмейстер сообщил:
– Народ этот честный, особенно те, кто живут вдали от городов. Юрты свои не запирают, замков у них отродясь не было. Вдоль главных вьючных троп ставят балаганы, и в них принято класть запас провизии для путников. Если саха (это они сами себя так называют) взял что-то из такого запаса, он потом обязательно разыщет хозяина и расплатится. Как правило, пушниной – денег в тайге нет. Люди добродушные, хотя всегда не прочь схитрить. Еще очень упрямые! А вот те якуты, кто прижился в городах, – эти уже испорченные цивилизацией. Среди них попадаются воры, лошадей особенно часто воруют. Еще чисто инородческое дело – продажа детей из бедных семей в богатые. Особенно девочек.
– Детей продают? – удивился Азвестопуло. – Почему?
– Говорю же: от бедности. Называют таких – воспитанники. Девочки, когда вырастают, становятся наложницами. У богатых саха имеются целые гаремы. И ничего с этим власти поделать не могут, увы. Народ нищий, прокормить все потомство трудно, вот и…
– Конокрады, просто воры, – стал загибать пальцы статский советник. – Вот еще детей продают от голода. А преступления против личности, разбои и убийства?
– Нет, у инородцев это не в ходу. Тут отличаются наши, особенно беглые, а также ссыльные и их потомки.
– Беглых много?
– Хватает. На золотых копях есть законные старатели, а есть дикие. Часто они и есть беглые с ссылки или с каторги. Роют шурфы бок о бок с законными, хищничают. Их задача – намыть себе рыжья на зиму, чтобы пересидеть холода. По весне опять идут в горы. А если золотишка до весны не хватило, начинают безобразничать.
Лыков решил, что для первого разговора сказано достаточно, и приказал:
– Займитесь купцами, которые торгуют с Верхней Колымой. Таких не может быть много. Вызывайте их к себе на беседу. Мы с Сергеем Маноловичем будем сидеть в углу и слушать, а иногда и спрашивать. Начните прямо с завтрашнего дня.
Полицмейстер брать с ходу разбег не собирался:
– Сначала расскажите мне, кого мы ищем на Верхней Колыме.
Сыщики рассказали. Рубцов был поражен и выразил сомнение:
– Беглые захватили участок и моют там золото? А по осени убивают несколько десятков старателей? Куда они девают столько мертвых тел? Давно бы слух пошел по всей округе. Что-то здесь не то.
– Свои жертвы они прячут в отработанные шурфы. А слухи ходят, Березкин нам только что это подтвердил.
– Мало ли что он ляпнул! Может, Николаша в торговых банях Федосеева это подслушал?
Алексей Николаевич вынул открытый лист и показал собеседнику:
– Подъесаул! Делайте, что вам приказано. И начните расспросы с агентуры. Завтра вечером губернатор хочет заслушать наш с вами доклад…
– О чем, ваше высокородие?
– О том, как будем банду ликвидировать.
– Слушаюсь! – Рубцов подскочил, словно гуттаперчевый. – Сейчас же начинаю узнавать, кто у нас в городе связан торговыми отношениями с той местностью. Завтра утром надеюсь пригласить вас на первую беседу. Где вы остановились?
– Недалеко отсюда, в доме Кистрицкого.
– До завтра!
Сыщики первым делом отправились заселяться. Оба они еще в Петербурге перестали бриться. Теперь их бороды уже приняли благообразный вид. Не тащить же с собой в Якутию гримерное депо! А растительность на лице меняла наружность Алексея Николаевича радикально. Теперь, гуляя по городу в своих мундирах, командированные привлекали к себе ненужное внимание. Два незнакомца, сверкают орденами… Особенно выделялся статский советник. Нужно было срочно переодеться в партикулярное платье.
Идти из полиции до нужного дома было десять минут. Там гостей уже ждали. Хозяин находился на службе, гостей встретил пожилой служитель. Он разложил вещи, вскипятил воду в самоваре и сел на крыльце в ожидании приказаний.
Алексей Николаевич развесил в шкафу платье, осмотрел комнату. Годится! Уборная во дворе, рукомойник полон, висит чистое полотенце – для начала достаточно.
Питерцы немного передохнули и вышли погулять. Им хотелось осмотреть новый для них город, а еще купить на ужин булок и колбасы. И Якутск очень быстро показался гостям с неприглядной стороны. Стоило приезжим обойти Кружало и свернуть в Набережную улицу, как путь им преградили сразу пятеро. Вперед выступил атаман, громадного роста и с обветренной рожей ухаря:
– Ца-ца-ца… Кто такие?
Другие четверо обступили сыщиков по сторонам, в руках у них обнаружились крепкие деревянные рычаги.
Лыков с Азвестопуло были при оружии, а в кармане у статского советника дополнительно лежал кастет. Но драться в первый же день со всякой шелупонью ему не хотелось. И он ответил: