Когда ввели арестованного, подъесаул спросил его в лоб:
– Что ты там громить задумал?
– Не я, ваше высокоблагородие, а двое фартовых, Петруха и Ванька.
– А фамилии у них какие?
– Не спрашивал. Познакомились третьего дня в шланбое[54] на Малобазарной. Я личность в городе известная, а они приехавшие, народ не знают. Давай, говорят, вскладчину сообразим…
– Так о чем рядили, Хариус? Ты мне черта не строй, дело говори!
Самохвалов наморщил лоб, делая вид, что думает:
– Полагаю, Торговый дом наследников Громовой хотят они подломать. Там выручка хорошая. Или, может, Басова с Коковиным, там тоже ничего.
– Зачем же ты сдался Петрухе с Васькой?
– Говорю же, ваше высокоблагородие, людей они искали. Подходящих.
– У тебя в шайке четверо, сам видел, – напомнил Лыков.
– А! Мои жидковаты для такого дела. Железо ломать не обучены.
– И ты послал человека к беглым каторжникам?
– Ага. Располагал, что там мастаки на любое безобразие.
Для обоих полицейских было очевидно, что Васька врет. Тогда Алексей Николаевич выложил на стол козыри. А именно две вырезки из газеты «Якутская окраина».
– Взгляните, Илья Александрович, что я нашел в карманах у этого шелыгана.
Первая вырезка оказалась балансом Якутского Городского Общественного Н. Д. Эверстова банка. А вторая – объявлением, что этот банк из здания городской управы переезжает в новое помещение – в дом Соловьева на Николо-Преображенской улице, напротив Гостиного двора.
Полицмейстер прочел и изменился в лице:
– Ах ты, брандахлыст! Николая Дмитриевича, самого Сэрбэкэ хочешь подломить?!
После отделения Русско-Азиатского банка это кредитное учреждение шло вторым. Его создал Николай Дмитриевич Эверстов-Сэрбэкэ, коммерции советник и купец первой гильдии. В 1911 году он передал в распоряжение городской думы 60 000 рублей и выдвинул три условия: чтобы новый банк носил его имя, чтобы управляющим назначили его сына Ивана и чтобы на прибыль от деятельности был открыт дом призрения бедных. Дума добавила из своих 50 000, и получился общественный банк.
– Поняли, Илья Александрович? – спросил статский советник. – Кредитное учреждение переезжает. Это всегда суматоха, хлопоты, временный беспорядок. Не удивлюсь, если кладовая комната еще не до конца оборудована, сигнализация не проведена, стены не усилены железной полосой. И жулики хотят этим воспользоваться.
Подъесаул в очередной раз почувствовал себя обойденным. Командированный в крупных чинах и почтенного возраста – такому только мемуары рассказывать да чаи гонять. А он в одиночку взял четверых. Потом привез атамана шайки дергачей, которого местная полиция ловила целый год. Скатался на извозчике и доставил… Опять без подмоги. А сейчас выявил подготовку к ограблению банка. Чертовщина получается!
Рубцов попытался расколоть Ваську насчет сообщников, но тот не сознавался. Угрозы на него не действовали. Тогда по совету Лыкова полицмейстер допросил Мирона Тебенькова, уже отпущенного на свободу. Тот назвал поименно четверых членов шайки Хариуса, тех самых, что пытались налететь на питерцев. Двое из них, как ни странно, опять оказались башкирами.
– Откуда они у вас в таком количестве? – удивился Алексей Николаевич.
Рубцов пояснил:
– Их присылали сюда из Уфимской и Оренбургской губерний несколько лет подряд. Сотни две приехало. Все они конокрады. Здесь им воровать скот было неудобно, так они взялись торговать водкой. Кормчество доходнее оказалось, чем лошадок уводить! Они и спаивали инородцев почем зря. Туземцы на выпивку слабы, быстро привыкают. Готовы за чекушку отдать все что есть: оленей, шкурки песцов… Наконец правительство сжалилось над нашей областью и прекратило ссылать сюда башкир. Большинство переселили в соседние губернии, но многие остались. Шильники первый сорт!
Всех четверых арестовали и допросили, но пользы от этого не было. Дергачи отвечали одно и то же: атаман вел переговоры самолично, а с кем – мы не знаем. Наконец, когда Лыков пообещал некоему Ваньке Хмельному карцер на все время следствия, тот вспомнил прозвище: Тох-то, что по-якутски означает «подожди». Этот человек приходил несколько раз к Хариусу и долго с ним беседовал. Полицмейстер обрадовался: так кличут якута Белкина, живущего за городом возле военных лагерей. Белкин-Тох-то был известен полиции как скупщик краденого и тайный шинкарь. У сыщиков появилась ниточка, за которую можно было тянуть.
Арестовывать барыгу поехали двое: подъесаул и статский советник. Азвестопуло продолжал чахнуть над топографией. Обыск в балагане Белкина дал отличные результаты. Нашлись инструменты для взлома: фомки, коловороты, дрели и набор отмычек. Заодно отыскались предметы, похищенные еще весной у заведующего областной чертежной титулярного советника Карацупы. В их числе приметный набор из шести серебряных стопок с монограммой хозяина – абсолютная улика. Карацупа был счастлив получить свои стопки назад. Однако Тох-то молчал, особенно насчет фомок и дрелей. Дознание опять застыло.
И вновь выручил статский советник. Он заявил Илье Александровичу:
– Громить банк может не всякий фартовый, а только калиброванный. Много ли таких в Якутске и окрестностях?
– Сброда больше тысячи, я имею в виду тех, кто болтается в безвестной отлучке. Но ведь не все они убежали. Как разобрать?
Это была головная боль администрации. Ссыльные уходили из пунктов проживания толпами, наладить контроль за ними не было никакой возможности. Однако большинство не сбегало, а лишь искало занятия до зимы, пока есть спрос на рабочие руки. Осенью они возвращались. Только тогда можно было констатировать, что поселенец такой-то ударился в бега.
– Расскажите мне о новой ссылке, – потребовал питерец. – Сколько в год сплавляется этапов? Два?
– Верно, – подтвердил подъесаул. – Первый пришел в конце мая. Второй ждем через неделю. В нем должна была прибыть известная Брешко-Брешковская – мы с Александром Петровичем даже испугались. Только «бабушки русской революции» нам тут не хватало! Губернатор уже распорядился отослать ее подальше, аж в Нижне-Колымск. Но пришла телеграмма: бабушку посадили во владивостокскую тюрьму на целый год за попытку побега. Можем пока отдохнуть…
Лыков вернул Илью Александровича в правильное русло:
– Черт с ней, с бабушкой; расскажите о тех, кто приплыл в мае. Есть среди них фартовые?
Рубцов развел руками:
– Дай бог память… Много было новых скопцов, сразу человек тридцать, мужчин и женщин.
Лыков его понял. В России появилось и набирало силу религиозное движение, названное новоскопчеством. В нем участвовали свежие элементы. Рядом с теми, кто себя оскопил, в секту входили и физически полноценные люди. Они, будучи формально не выхолощенными, участвовали в радениях, принимали догматы учения, отрицали брак, не ели мяса и не творили плотского греха. Власти тем не менее судили их наравне с оскопленными. После манифеста пятого года, даровавшего старообрядцам свободу веры, осталась лишь одна эта секта, объявленная изуверской и подвергавшаяся гонениям.
– Ну, такие люди банк ломать не станут, – махнул рукой Лыков. – Еще кто приплыл?
– Политические, человек с полсотни, – припомнил Рубцов. – Так ведь и они банки не громят!
– Точно политические? По каким статьям?
– Почти все бывшие солдаты, стодесятники, осужденные за участие в восстаниях пятого-седьмого годов.
– Они-то нам и нужны, – развеселился командированный. – Нашли политических! Ребята были такими, когда офицеров на штык надевали. Отбыв каторгу бок о бок с фартовыми, большинство бунтарей превратилось в заурядных уголовных. А теперь их прислали к вам на поселение. Ждите всплеска бандитизма.
Стодесятники – солдаты, осужденные по статье 110 Воинского устава о наказаниях. Таких было много после военных бунтов в Севастополе, Кронштадте и Свеаборге в минувшее лихолетье. Сперва они создали сплоченную массу и дрались в тюрьмах с «иванами», а потом сами сделались фартовыми. Но по бумагам шли на поселение как политические, что и ввело в заблуждение полицмейстера.
По совету Алексея Николаевича все наличные стодесятники были предъявлены для опознания Ваньке Хмельному. И он указал на троих масалок[55], устроивших в 1906 году кровавую баню в Воронежском дисциплинарном батальоне. Все трое жили на правом берегу Лены, в перевозном пункте Буор-Ылар, и занимались переправкой людей и грузов через реку.
Обыск в их юрте подтвердил, что бывшие вояки готовили нападение на банк Эверстова. Они раздобыли где-то трехлинейку с запасом патронов и горную пироксилиновую шашку. Окончательной уликой стал план внутренних помещений банка с обозначением хранилища. План нарисовал сообщник внутри – младший кассир.
Глава 7В поход!
Было начало июля – лучшего месяца в году в этих местах. Якутск жил своей жизнью. В газетах обсуждали важный вопрос: как снабжать глухие углы области? Лена, старые тракты, убогие вьючные тропы – все имело свои недостатки. Или долго, или дорого, или вообще невозможно… И власти генерал-губернаторства задумали наладить снабжение северных округов морем через устья рек, впадающих в Ледовитый океан. Для этого фрахтовались большие пароходы и посылались за Полярный круг. Какие-то умники посчитали, что подобная доставка встанет дешевле и грузы дойдут до жителей быстрее. Из Владивостока вышли два парохода – «Колыма» и «Ставрополь», везя сразу 77 000 пудов казенных и купеческих грузов. Они должны были обогнуть Чукотку и зайти в Лену и Колыму. Там товары предполагалось перевалить на речные мелкосидящие баржи и поднять их в Булун и Нижне-Колымск. Опытные торговцы прикинули: такая доставка обойдется дороже, а не дешевле нынешней. И следующие запланированные рейсы не нашли заказчиков. Идея оказалась мертворожденной, однако два парохода упорно шли на север…
Второй важной новостью стал проект продления отпуска коронным служащим. Срок отпусков лицам, состоящим на государственной службе в Якутской области, составлял четыре месяца – из-за тяжелых условий передвижения. Чиновники жаловались, что этого недостаточно: если хочешь отдохнуть с семьей в том же Пятигорске, все время уйде