[60]. У него было необычное строение губ – казалось, конь все время улыбается. И статский советник дал ему кличку Весельчак. Себе он приобрел сурового савраску с лихим зачесом гривы и назвал его Пессимистом.
Далее несколько дней ушло на закупку необходимых снаряжения и провианта. Выяснилось, что трех вьючных лошадей им не хватит, пришлось покупать четвертую. Волкобой, как наиболее опытный, взялся вести в поводу сразу двух, а питерцы кое-как могли управиться с одной.
Перед самым отъездом Лыков собрал совещание в кабинете губернатора. Присутствовали Нарышкин, Березкин, Рубцов и начальник местной команды подполковник Попов.
Статский советник в очередной раз изложил причину своей командировки и принятое им решение: напугать банду Македонца и заставить уйти из области. «Воевать с отчаянными людьми – занятие опасное, – сказал он. – Лучше действовать тактикой выдавливания».
Подполковник, как человек военный, начал с ним спорить. Чего нянькаться? Пойти на злодеев походом и перебить всех до единого. Он готов сделать это со своей командой, если питерцы дрейфят…
– Я вижу у вас на шашке аннинский темляк, – ответил сыщик. – Воевали где, в Маньчжурии? Вот, мне тоже довелось, вольнопером[61]. Правда, давно, много лет назад, с турками. Солдатский Георгий, медаль «За храбрость» и аннинская медаль. Светло-бронзовая за войну. Еще Анна второй степени с мечами, за секретную командировку от Военного министерства. Владимирский крест четвертой степени за ликвидацию опаснейшей банды, полученный в двадцать два года от роду. Станиславская лента. Две коронационные медали за охрану государей. Высочайших благодарностей – со счету сбился. Побольше, чем у вас?
– Виноват, господин статский советник, – сконфузился Попов.
– То-то. Начать пальбу – дело нехитрое. Но есть несколько препятствий. Во-первых, доставить в верховья Колымы полуроту стрелков – это трудное и дорогостоящее занятие. До зимы никак не успеем, а зимой там пусто. Во-вторых, узнав об опасности, разбойники могут перестрелять горбачей, чтобы избавиться от свидетелей. Поэтому я и предлагаю обойтись без кровопролития. Господин губернатор напишет Кожухарю-Македонцу письмо с ультиматумом. Мол, убирайся, сукин сын, с моей земли куда хочешь, иначе осержусь, и тогда тебе крышка… Или «эн бюттюн!»[62].
Нарышкин на этих словах чихнул и потер нос кулаком:
– Да уж…
Алексей Николаевич продолжил:
– Если вдруг Сашка не испугается и по весне объявится на Кухумане вновь, тогда придется готовить настоящую военную экспедицию. Такой приказ уже отдан. Комендант Владивостока генерал-лейтенант Брант снарядит для этих целей сильную колонну…
Попов повеселел:
– Какой Брант? Виктор Адольфович?
– Да.
– Я воевал под его началом! Боевой генерал, не кабинетный.
– Отряд прибудет морем в Олу и двинется в горы не как мы сейчас, в середине лета, а в начале мая. И тогда варнакам точно бюттюн.
На этом совещание закончилось. Нарышкин сочинил, как он сказал, послание турецкому султану, на бланке и с подписью. Там он грозил атаману головорезов всякими ужасами, если тот не покинет Якутскую область.
Еще Лыков с глазу на глаз обговорил с начальником губернии важный вопрос. Он сказал под большим секретом, что сыщикам помогает некий золотопромышленник Петр Акимов (такова была фамилия Рыбушкина по подложному паспорту). Когда бандитский прииск будет ликвидирован, он унаследует местность и оформит в областном правлении заявку законным образом. Нужно будет помочь ему с формальностями.
Напоследок Александр Петрович спросил:
– Когда выступаете?
– Завтра.
– А когда вас ждать обратно?
Настала очередь Лыкова тереть нос:
– Трудно сказать… Видимо, к зиме.
– Желаю успеха! Когда вернетесь – я уже буду вице-губернатором, как прежде. Вот, получил телеграмму: фон Витте приплывает завтра. Не знаю, сработаемся ли мы с ним? Э-хе-хе… Говорят, у Кияшко, начальника Забайкальской области, появилась вакансия вице-губернатора. Может, туда податься?
Простившись с Нарышкиным, статский советник отправился пешком на край города, в Николаевскую церковь. Было 4 июля – день рождения близнецов, Николки Чунеева и Павлушки Брюшкина. Лыков помолился за сыновей, поставил самые дорогие свечи за здравие. Все, пора!
Назавтра караван из трех всадников и четырех вьючных лошадей выступил в поход. Пристань была украшена флагами – ждали нового начальника губернии. Через Лену путники переправились на паровом катере. Перевоз обошелся в шестьдесят копеек с человека и по восемьдесят копеек за лошадь. Следующие по казенной надобности пользовались переправой бесплатно, однако Алексей Николаевич счел правильным заплатить как за частный рейс. Катер высадил их не в Буор-Ыларе, а чуть выше, в Ярманской – полицейские начали запутывать следы.
Оказавшись на правом берегу Лены, они двинулись Охотским трактом по направлению к реке Амге. За поймой дорога поднялась на возвышенность и шла так до самого Алдана. Широкая ровная степь с рощами лиственных лесов, в лугах изобилие пасущихся коров и лошадей. Много озер, в которых беззаботно плавали утки и расхаживали цапли. То тут то там в полях попадались маленькие огороженные кладбища. Еще в деревнях обнаружились какие-то деревянные ящики с окошками, похожие на гробы, с крестами сверху. Они помещались возле домов, на околице, и резали глаз.
Питерцев удивили странные бугры, скученные, навалившиеся друг на друга, – словно земля покрылась большими пупырышками. Это оказались быллары – следствие мерзлоты. Азвестопуло проявил начитанность и назвал их «пузыри земли», заимствовав выражение из знаменитого стихотворения Блока «Она пришла с мороза…».
Через шестнадцать верст появился первый алас. Командированные с удивлением обнаружили посреди густого леса впадину овальной формы, дно которой было покрыто заболоченным озером. Иван объяснил, что это местная особенность. Впадины образовались от вытаивания подземных льдов и просадки грунта. Теперь они будут попадаться вдоль всего тракта до самого поворота на север. Так и случилось. Часто аласы лежали в несколько рядов, то круглые, то эллипсообразные, и очень оживляли лесную дорогу. Возле них стояли якутские юрты, а внизу паслась в изобилии скотина. Аласы представляли собой идеальное пастбище с водопоем. Считалось, что у каждой семьи должен быть собственный алас, переходящий по наследству.
Тракт был хорошо накатан. Расстояние до Амги составляло сто семьдесят восемь верст. Прежде эта дорога была частью аянского тракта. Сейчас на ней еще оставалось семь станций, на которых путники и почтовики могли менять лошадей. Где же те ужасы, которыми якутские чиновники пугали питерцев? Азвестопуло кричал едущему впереди Волкобою:
– Вот так бы до самой Колымы!
Тот отвечал со смехом:
– Береги сахарницу[63], собьешь раньше времени, а она тебе еще пригодится!
Сергей вел себя как подросток: вырывался в голову каравана, скакал в обход, приставал к инородцам с расспросами. Алексей Николаевич не стал его приструнивать: пускай порезвится. Он ехал рядом с проводником, благо широкий тракт позволял это, и вел занимательные разговоры.
Сорок верст они осилили за четыре часа и оказались в первом селении – Мячин. Оно состояло всего из нескольких юрт и расположилось на берегу длинного извилистого озера Тюньгюлю. Путники дали лошадям время передохнуть, угостились у якутов кирпичным чаем и двинулись дальше. Еще через сорок верст приехали в Чуранчу – большое по здешним меркам селение. Там путники расположились на ночлег в юрте зажиточного саха. Он оказался приятелем Волкобоя и угостил экспедицию приличным ужином.
Алексей Николаевич с интересом осмотрел непривычный быт инородческой деревни. Якутская юрта (иначе балаган) отличалась от тех, что он встречал в Туркестане. Это был низкий и длинный по фасаду дом, выстроенный из наклонно поставленных тонких бревен. У каждого хозяина имелось сразу два строения: летнее и зимнее, часто стоящие дверь в дверь. Летнее – побольше и менее утепленное – опиралось на четыре вертикальных бревна, выставленных по углам квадрата. На них лежал другой квадрат, сбитый из четырех бревен потоньше; к нему выходили потолочные матицы. В стенах виднелись маленькие оконца, собранные из обломков стекла. Там, где стекол не хватало, окна заложили берестой.
Крыша была сложена из жердей с едва заметным наклоном. В центре балагана стоял камелёк с прямой трубой, скроенной из тех же жердей, обмазанных глиной. Земляной пол кое-где покрывали волосяные половики, а вокруг очага хозяева разложили кумаланы – коврики из белых и черных обрезков шкур, довольно изящной работы.
По углам жилища были расставлены нары – орон. Правая от входа половина предназначалась гостям, левая – хозяевам. На хозяйской половине стоял шкаф с посудой и висели иконы – почему-то в мешках. У входа, вдоль передней стенки, находилось место для дров. Алексей Николаевич заметил, что они нарублены из сухостоя. Якуты берегут лес и никогда не пускают на растопку живые деревья.
Самые почетные места – бирилик – располагались справа в дальнем углу: там сажают священника и шамана. Лыкову уступили именно бирилик. Азвестопуло и Волкобой уселись ближе к двери, но тоже не в обиде. Хозяин с женой и двумя сыновьями расположились напротив, на своей половине. Столов тоже оказалось два: для своих и для чужих. Якутка угостила статского советника халком – смесью масла с молоком и водой, которую подала в чороне – деревянной чашке на трех ножках. Еще принесли большущих жареных карасей. После еды выставили кирпичный чай и пресные лепешки. Все было вкусно, но питерцев смущала антисанитария – обычное явление в инородческих жилищах.
Устав за первый день пути, русские быстро уснули. Поднялись утром, вновь угостились кирпичным чаем и двинулись в путь. Денег за постой хозяин не взял, но с удовольствием принял в подарок пачку листового табака.