– Что, Серега, красивые места? А вдруг сейчас медведь из кустов выскочит – что будешь делать?
– Я его табаком угощу, – отвечал коллежский асессор.
– А он спирту попросит, медведи некурящие.
– Ну, их высокородие, конечно, разрешит. Они после того случая с медведями на короткой ноге.
Чиновник в пятом классе тащился сзади и резонерствовал:
– Эх, дети мои… Хотя бы можно ехать! У меня в ваши годы на Южном Сахалине и пешедралом идти не получалось, приходилось топором в джунглях дорогу прорубать…
С седла статский советник часто мог видеть медвежьи тропы. Их отличительная черта – точечная натоптанность. Мишки выбили своими широкими лапами пятна и утрамбовали их. Похоже, звери гуляли тут десятилетиями, ступая след в след…
Горы делались все выше, сосны – все ниже. Скоро деревья сменились низким кедровником, через который ехать почти невозможно. Из ущелья Нижнего Харылаха караван перебрался в долину Верхнего Харылаха. Лучше от этого не стало: такие же мрачные отвесные скалы, забитые снегом ямы, всюду следы косолапых… Наконец через два дня такой угрюмой дороги они пришли в урочище Кюель-сибиктя. Здесь пришлось отабориться аж на два дня – дать отдых и лошадям, и людям. Озеро, окруженное лугами, уютно лежало в долине все той же Менкюле. Трава была такой высоты, что почти скрывала лошадей! Сергей с Иваном отправились ловить рыбу запасенными сетками и добыли много мелочи незнакомого Лыкову вида. Зеленая спинка, золотистые бока в веселых пятнышках… Проводник сказал, что рыбка называется у якутов мундушка[72]. Весной она первая появляется из-подо льда и открывает рыболовный сезон. Инородцы едят ее сушеной и вяленой. Однако путники обваляли мундушку в муке, нажарили и благополучно слопали.
Отдохнув, караван отправился дальше, вверх по надоевшей уже всем Менкюле. Монотонная дорога вверх-вниз по убогой тропе выматывала силы. Ходовые дни чередовались с дневками. Лошади опять пристали и едва двигались. Можно было облегчить их лишь одним способом – идти пешком, тратя последнюю энергию. Алексей Николаевич спрашивал сам себя: стоят ли поставленные цели таких мытарств? И утешался: если им повезет, несколько десятков несчастных горбачей останутся живы. Ну и помощник с коммерческой жилкой перестанет наконец клянчить у него деньги, сделается обеспеченным человеком. Для русского чиновника это очень важно, если вспомнить, какое дерьмо у нас пробирается в начальство. Еще Ермолов сто лет назад говорил Аракчееву, что репутация офицеров зависит от скотов… И финансовая независимость – лучшая управа на дурное руководство.
Широкая долина Менкюле была покрыта пересекающими ее параллельными валами, между которыми в пять-шесть рядов вытянулись длинные узкие озера. Лыков видел похожие канавы на торфоразработках, а здесь это были следы древнего ледника, сползавшего с Верхоянского хребта. Сама река, при значительной ширине, оказалась неглубокой, но с сильным течением, и ее кое-как перешли вброд. Вода била под седло, норовя свалить коня с ног…
Волкобой назначил дневку на правом берегу, в урочище Бахсы-аттыга. Отсюда отряд свернул в долину притока Менкюле – Теберденя. Верховья этой реки находились уже вблизи перевала.
По новой долине они двигались четыре дня почти без отдыха. Горы все выше и выше лезли вверх, нависали над тропой. Плоское дно долины оказалось сплошь завалено галечником. Прежде река была шире, и следы былого величия теперь мешали лошадям идти. Хоть и подкованные, они то и дело поскальзывались на окатышах. Во время отдыха приходилось снимать с них вьюки вместе с ханками[73] и потниками и отпускать налегке щипать траву. Неприхотливые якутки умели разыскивать ее даже зимой под снегом. Найдя корм, лошадь ржанием подзывала к себе остальных, и живой инвентарь подкреплял силы. Иногда травы не было вовсе, и тогда приходилось развязывать саквы с овсом. Люди в это время грызли сухари, запивая их водой.
Здесь же питерцы впервые близко столкнулись с тарынами, которыми их пугал Березкин. Тарыны образуются зимой, когда узкие и мелкие горные реки промерзают до дна. Текущая без остановки вода ищет себе обходные пути. Струйки ее расползаются вширь, схватываются, образуют корку льда. На нее намерзают новые и новые слои, наледь растет и в ширину, и в высоту. В результате огромный ледяной барьер перекрывает долину поперек, от края до края. Весной баррикада начинает таять, но большие тарыны не успевают до начала следующей зимы превратиться в воду.
Лыков ехал и не верил своим глазам. Август! Долина залита светом. Солнце жарит, как в русской деревне средней полосы. Склоны покрыты зарослями вороники, морошки и княженики, усыпанными спелыми ягодами. А на реке глыба льда, через которую надо как-то перескочить.
К удивлению командированных, лошади охотно взбирались на лед. Тот оттаял на солнце и не препятствовал движению.
Так, шаг за шагом, в удивительных декорациях первобытных гор, путники двигались на восток. И в конце концов оказались на перевале. Здесь растительности не было совсем, исчезли даже мхи. Зато отыскалось озеро – они почти обязательны в седловинах. Галька под ногами сменилась крупными глыбами песчаника. Усилился ветер, который сдул всю мошкару. Взобравшись кое-как наверх, русские осмотрелись вокруг. На западе открылись острые, покрытые снегом вершины – главная ось Верхоянского хребта. На юге вытянулся Колымский хребет. А на востоке раскинулась плоская серая долина, иссеченная невысокими горами. Леса на ней тоже не было, зато бросалось в глаза зеленое море травы. Уставшие кони, соскучившиеся по хорошим кормам, весело двинули вниз. Это был Чыстай – место, где тунгусы выкармливают своих оленей. Чыстай выводил к долине Индигирки. Спуск был крут, приходилось тормозить, а кое-где и спешиваться.
На ходу питерцы смотрели вниз, словно с балкона амфитеатра. То тут, то там тайга курилась дымами – это бушевали лесные пожары. Огонь в лесу – страшное дело, от него не убежишь, и даже широкая река не спасет – пламя легко перепрыгивает через нее. По счастью, в той стороне, куда им предстояло идти, тайга не горела.
Дневка внизу, на лужайках с тучной травой, вернула силы и людям, и животным. К уставшему отряду пришли инородцы и принесли кумыс и масло. Волкобой поговорил с ними на смеси трех языков и сказал питерцам:
– Один хребет перевалили, остался еще один – Тас-Кыстабыт. За ним уже Колыма.
– А что за река перед нами?
– Томпо.
– Как Томпо? Мы же были на ней месяц назад!
– Мы были в низовьях, а это верховья.
Проводник знал свое дело и повел сыщиков дальше. Через день пути они через незаметный перевал с очередным неизбежным озером спустились в долину Индигирки. И взяли путь на Оймякон.
Тропа шла по левому берегу полноводной реки Брюнгадэ. Резко изменился характер леса: окончательно исчезли сосны, их сменили лиственницы. Ехать было относительно легко в сравнении с предыдущими болотами или горами. Болота имелись и здесь, между склонами долины и прибрежными рощами. Их было видно издалека по скоплениям засохших деревьев. Однако путники не отдалялись от реки и выбирали для дороги толоны – ровные участки местности. Травы росло вдоволь, а тут еще Лыков неожиданно подстрелил на водопое лося. Теперь и мяса у них тоже хватало. Статский советник часто был за кашевара: варил шурпу, жарил потроха, научил молодежь фабриковать шашлык на ивовых прутиках. Еще он собирал и добавлял в пищу масленики[74], что делало сохатину особенно вкусной.
Караван двигался по толонам якутской рысцой, делая шесть верст в час. Через три дня такой езды Брюнгадэ влилась в еще более крупную реку Кюёнтя – левый приток Индигирки. Здесь уже начиналась обширная долина Оймякона. Сначала путники прибыли в урочище Мойнобут, где у Ивана отыскался очередной кунак. Их накормили знатным обедом и отпустили с добрым напутствием. Затем последовали урочища Чангычаннах, Ют-урбыт и Ебугэ-кюеля, густо, по здешним меркам, заселенные. Между разбросанными балаганами бродили обширные стада лошадей, оленей и коров. Якуты возили сено на санях, запряженных быками. Многие запасали рыбу, длинные гроздья которой развешивали на сушилах. Рыба предназначалась и для людей, и для ездовых собак. Каждая псина за зиму съедает по пятьсот штук!
Наконец караван вышел на берег реки Куйдуган, очередного притока Индигирки. Якуты называют главную водную артерию просто Улахан-юрях – Большая река. Индигирка открылась путникам издали – до нее было не менее пятнадцати верст. А долина Куйдугана поразила давно забытым зрелищем – наезженным трактом. Река текла с юга. Оттуда в Оймякон шла старая дорога с морского побережья, от города Охотска.
Экспедиция неуклонно двигалась к цели и к вечеру въехала в Крес-томтор (Церковное место) – административный центр всего Оймяконского улуса. Действительно, столица: две церкви, балаган священника, больница, школа, соляная стойка, дом мирового судьи и целых десять якутских юрт. Имелись даже лавка с различными товарами и пушная фактория купца Кушнарева. Всего в поселке, если брать с прилегающими урочищами, проживало более пятидесяти человек. Из них десятеро русские! Одичавшие путники с удовольствием закупили в лавке мятных пряников, а на керосиновую лампу в больнице смотрели как на чудо из чудес…
Отдых в Оймяконе растянулся на четыре дня. И то сказать: экспедиция длилась уже полтора месяца. Вышли из Якутска в начала июля, а теперь уже август катился под горку. На стоянках вода в котелке к утру замерзала. Трава от холодов пожелтела. За ночь и тропа леденела: того и гляди поскользнешься и улетишь в ущелье… Иван торопил компаньонов. Если в сентябре ляжет снег, то он не растает до июня! Ведь в якутской тайге не бывает ни весны, ни осени, только лето и зима… Но всем требовался перерыв. Лошади сбили спины, еще они нуждались в перековке. Да и люди устали. Особенно мучился Азвестопуло, едва ли не впервые севший в седло – и сразу так надолго.