Алексей Николаевич с удовольствием прогулялся по настоящему поселку, где можно не бояться встречи с медведем, а ночевать на кровати в натопленной русской избе. Он поговорил с тойоном – вождем улусного правления[75], и попытался узнать у него что-нибудь о колымской золотодобыче. Знатный человек плохо говорил по-русски, и переводчиком выступил отец Николай, здешний священник. Аристократ оказался щеголем – красовался в куртке на сборном меху из голов лисиц и песцов, сшитых в шахматном порядке. Беседа закончилась ничем. Формально верховья Колымы входили в Оймяконский улус. Но туземное начальство не рисковало углубляться в дикие горы по ту сторону хребта Тас-Кыстабыт, довольствуясь разработанной долиной Индигирки.
В Оймяконе в 1892 году побывал знаменитый исследователь Сибири Черский. Именно отсюда храбрый поляк ушел в горы, где затем и погиб. Снабжал его поход здешний купец Кривошапкин, известный благотворитель. Именно он выстроил в селении за свой счет оба храма. Потомки Кривошапкина и сейчас проживали здесь. Лыков зашел к ним и увидел фотографическую карточку Черского с дарственной надписью. История словно ожила в его руках…
Еще статский советник вспоминал доклады окружного врача Афанасьева, которые он видел в Якутске. Эскулап приводил в них рецепты, которые местные жители используют для лечения болезней. Так, при головной боли оймяконцы прикладывают к затылку мокрый коровий кал! А если воспалились глаза, привязывают к ним ночную бабочку со вскрытым брюшком… Глазные болезни – трахома и бленнорея – вообще сильно развиты у якутов, а всему виной сырая вода для умывания и общее полотенце…
Путники отоварились не только пряниками. Следовало пополнить истощившиеся припасы. Так, последнее топленое масло из бочонка они доели неделю назад. В лавке было все необходимое, но по заоблачным ценам. Фунт сахара продавался за сорок копеек, а бутылка спирта – аж за семь рублей! Грек взывал к совести приказчика, но тот ответил:
– За морем телушка полушка, да дорог перевоз. Сами на себе испытали – чего шумишь?
Алексей Николаевич с Иваном, прихватив отца Николая, съездили на высокий берег Индигирки. Там стояла старинная часовня, окруженная погостом. Судя по сгнившим крестам, часовне насчитывалось сто пятьдесят – двести лет. В свинцовые рамы были вставлены заместо стекол кусочки слюды. Вид, открывшийся сверху, поражал своей мощной таежной красотой. Большая река неслась быстро; множество островов разделяли ее на протоки. Вдали белел заснеженными вершинами гигантский безымянный хребет[76]. До него отсюда было двести верст. Статскому советнику вспомнился Дагестан, как он, стоя на вершине волшебной горы Аддалы-Шухгельмеэр, разглядел Каспийское море[77]. Почти тридцать лет прошло с тех пор. Сыщик вырос в чинах, но и постарел. Скоро ему будет невмоготу лазить по диким горам. Скорее всего, это его последняя экспедиция такого рода. Надо довести ее до конца с честью. И при этом не погибнуть…
Еще Лыков почувствовал, что Волкобой хочет ему сказать что-то важное, но не решается. То ли присутствие священника мешает, то ли еще какие обстоятельства. Ну, в тайге посторонних не будет. Там и поговорим… Иван нравился питерцу, за полтора месяца скитаний они притерлись друг к другу. У человека есть тайна? Скоро схватка, все тайны должны быть раскрыты до нее.
Наконец люди и кони набрались сил, вьюки пополнились, пора было выступать в поход. Колонна спустилась по течению Куйдугуна к Улахан-юрях. Ширина Большой реки здесь была меньше версты. Пассажиров и грузы якуты перевезли на тот берег на лодках, а конский состав пересек водную преграду вплавь. Отдохнувший живой инвентарь справился с течением без особых проблем.
Оказавшись на правом берегу Индигирки, отряд двинулся вверх по реке. Люди шли старым Оймяконо-Сеймчанским трактом. Слева их поджимали отвесные склоны Тас-Кыстабыта, справа – ревущий поток. Но тропа пролегала по лесной полосе, где почти не встречались болота, и езда шла бойко. Через два дня такого пути они оказались на берегу Хатыннаха – большого правого притока Индигирки. Статский советник сказал своим молодым спутникам, ткнув в склон горы:
– Здесь Черский ушел на ту сторону хребта. Помните, как он потом погиб?
– Нет, – ответил за обоих грек.
– Смелый был человек, настоящий исследователь… Он взял с собой жену и двенадцатилетнего сына, представляете? Иван Дементьевич пробрался через горы в Средне-Колымск и там перезимовал. Это было двадцать два года назад. Из городка Черский выехал уже смертельно больным человеком и знал это. Скончался он на руках у жены, которая и похоронила его в устье Омолона. Никто ни до, ни после не сделал так много для изучения Якутии.
Отряд шел на юго-восток, пересекая на своем пути безымянные речки. На берегу очередной из них Азвестопуло пристал к проводнику:
– Вань, а Вань! Покажи, как моют золото. Вдруг оно сейчас у нас под ногами?
Волкобой осмотрелся, не слезая с седла, и покачал головой:
– Не похоже, что оно тут есть.
– Ну Вань! – продолжил канючить коллежский асессор. – Я никогда не видел, как моют. Что тебе, жалко?
Проводник посмотрел на начальника каравана. Лыков кивнул.
– Ладно, Серега, устрою тебе представление. Смотри и учись – вдруг пригодится?
Они быстро разбили лагерь, Иван вынул из боковика деревянный лоток и стал прохаживаться с ним по берегу реки. Грек следовал за ним, как хвост за собакой.
Выбрав подходящее место, Иван зашел в рукав по колено, черпнул лотком со дна и начал вращать его размеренными аккуратными движениями, одновременно раскачивая и потряхивая. Воду с легкой песчаной взвесью старатель постепенно выплескивал в реку. Шлих на глазах становился более темным. Промывая, старатель объяснял:
– Первым я убираю оглинившийся сланцевый щебень. Тяжелое золото, если оно там есть, должно отделиться и упасть на дно лотка. Далее выбрасываю светлую полоску, это зерна кварца и полевого шпата. Затем идет темно-серая – видишь ее? Это зерна магнезиально-железистых материалов…
– Каких-каких? – возопил Азвестопуло.
– Магнезиально-железистых. Запоминай, балбес, пригодится. Ну, и осталась последняя компонента – черная, она состоит из зерен магнитного колчедана.
В конце манипуляций на дне лотка остался черный песок.
– Вот, первый этап сделан. Легкие речные наносы я выкинул на твоих глазах. В результате сохранился только шлих. Он тяжелый, золото тоже тяжелое, оно прячется в шлихе. Надо его промыть. На дне лотка имеется углубление. Туда и оседает рыжье.
Иван пробултыхал лоток до конца и никакого золота не обнаружил. Он принялся ходить взад-вперед, беря пробы в разных местах. Кое-где старатель набрасывал породу лопатой с короткой ручкой, а кое-где даже ковырял ее киркой. Так прошло полчаса. Все пробы оказались пустыми.
Азвестопуло, сначала загоревшийся и не сводящий глаз со старателя, был сильно разочарован. Вдруг в последней пробе отыскалось несколько мелких блесток, размером не больше макового зернышка.
– Смотри, Серега: вот оно.
– Такое крохотное?
– А ты хотел сразу самородок с твой кулак? Подобные удачи крайне редки. Чаще попадаются крохи навроде этих. Называется: значки золота. Следовательно, где-то в верховьях нашего ручья вода размыла жилу.
Молодежь села на берегу и продолжила разговор. Волкобой рассказывал, а Сергей мотал на ус:
– Золотоносная жила, по-нашему дайка, проходит в горной породе, часто глубоко под землей. Металл спрятан в кварце. Бывают жилы толщиной в полвершка, а бывают – в сажень и более. Золото в них или чешуйками, или сгустками, реже – большими гнездами. Жилы выходят иной раз близко к поверхности, и речной поток разрушает породу, смывая золото в реку. Оно в виде зерен или самородков скапливается на месте размыва и несколько ниже по течению. Есть плотик – коренное дно, на которое и садится фикс[78]. Сверху его накрывает слой глины вперемешку с обломками сланца. К устью тянется шлейф из мелкого золота, подобного тому, что я сейчас намыл. Отыскал значки – лезь выше, ищи жилу.
– А как ее найти? – пожал плечами грек, кивая на ручей: – Вода и вода… Где тут плотик с самородками?
– Идешь вверх по реке и пробуешь. Ноги в ледяной воде, руки стынут, спина гудит – старательская доля тяжелая. Но вот ты, к примеру, обнаружил не значки, а сам металл. Размером уже не с маковое зерно, а с рисовое. Остановись и ковыряйся до плотика.
– В реке?
– Зачем в реке? Рядом, на галечнике. Или можно попробовать отвести воду. Закладываешь шурф, по-старательски закопушку. Сразу глубоко не получится – мешает чертова мерзлота. А надо опуститься на сажень, а то и на две. Приходится жечь костер, размягчать почву. Потом ждешь, пока угарный газ выйдет из ямы, спускаешься туда и копаешь, сколько получится. Как правило, за один костер удается оттаять землю на четверть[79]. Потом опять разжигать, и опять копать, и так много раз. Понял теперь, как дается аурум?
– Не понял одно – когда ты начинаешь промывать наносы?
Иван продолжил лекцию:
– Сначала надо снять торфа, в них ничего интересного нету…
– Погоди. Какие торфа? Ты имел в виду торф?
– Нет, именно торфа. Так называется аллювиальный слой пустой породы, что накрывает сверху породу золотосодержащую. Слово понятно?
– Наносной? – догадался коллежский асессор.
– Да, слой отложений постоянных водных потоков. Его надо убрать, а торфа бывают ого-го… саженные. Когда их срыл, начинаешь копать. Ставишь рядом бутару и бросаешь на нее глину. Черпаешь ведром из ямы и – на грохот.
– Покажи на пальцах! – взмолился Азвестопуло. – Какой еще грохот? Какая бутара?
– Бутарой называется переносной промывочный станок. Такой верстак, покрытый сверху листом железа с дырками. Лист и есть грохот. Дырки разного размера: маленькие и побольше. На грохот вываливается ведро с породой, взятой, как я сказал, из шурфа. Берешь гребень – это такая щетка с короткой ручкой, и начинаешь ту породу бутарить. Как бы втирать. Напарник в это время льет сверху воду. Мелкие частицы проваливаются в отверстия и падают на направляющую пластину. Так называется наклонная доска. Точнее, досок две: сначала короткая, она ведет к верхнему шлюзу, а затем длинная – к нижнему. Так вот, мелкие частицы породы проваливаются вниз, а крупные – так называемая галя – сбрасываются с грохота на землю, в отвалы. Там камни, осколки кварца, сланцевый лом… Верхняя направляющая пластина неподвижная, ее дело – направить эфеля на шлюзы…