[96] Три месяца гремят пушки, а уже такие потери… Сыщик читал списки с тяжелым сердцем. Как там сыновья, капитан Брюшкин и штабс-капитан Чунеев? Оба ребята смелые, протирать галифе в штабах не захотят. Пришло их время драться, а его, отцовское, – бояться и надеяться. Хотя спокойной жизни у сыщика никогда не было, все ж его служба – это не фронт.
Еще на станциях бузили пьяные мобилизованные, и жандармы боялись с ними связываться. Азвестопуло в Челябинске пошел за папиросами и получил по морде. А в соседнем купе камнем разбили окно. Империя примеряла новое обличье – все против всех… Не сразу питерцы поняли, что уехали в горы из одной страны, а вернулись в другую.
В Вологде на запасных путях сыщики впервые увидели военнопленных. Германцы мрачно высовывались из вагона, их стерег часовой с винтовкой с примкнутым штыком. По шпалам бегали мальчишки и пели неприличную песню:
– Немец-вестфалец
Обкакал свой палец,
Подумал, что мед,
И взял его в рот!
После челябинского происшествия коллежский асессор редко выходил из поезда. Он прогуливался только до салона-вагона, где читал газеты или составлял пузели[97]. А потом возвращался в купе и вываливал на шефа ворох слухов:
– Караул! Говорят, штаб-офицерам, едущим на войну, выдают – всем поголовно – подъемные: три тысячи пятьсот рублей! И жалованье они будут получать тройное. Конечно, им выгодна такая война. И она никогда не кончится!
Или:
– Казак Крючков заколол пикой одиннадцать германских кавалеристов! Если вся наша армия будет так воевать, мы возьмем Берлин к Рождеству. Алексей Николаич, вы были в Берлине – какой там самый лучший ресторан?
У Сергея имелись и специфические заботы. Он стерег свои богатства, время от времени их пересчитывая. Грека беспокоила мысль: как ему легализовать такую прорву деньжищ? Положишь в банк, начальство прознает и станет тягать на дыбе. Уезжал в Якутию нищий, а вернулся капиталист – откуда разбогател? Утаил золото от властей?
Алексей Николаевич предложил план. Помощник пишет ему долговую расписку, что взял заимообразно двести тысяч рублей, сумма прописью. После ликвидации лесного имения такие средства у статского советника водились. Долг сроком на пятьдесят лет – раньше никак не вернуть. Дети и внуки будут рядиться из-за этого долга… Но тут частное дело сторон, начальства не касается. В тайне от всех Лыков выдаст помощнику бумагу, что долг погашен в полной мере и он к заемщику претензий не имеет. План был хороший, и на этом сыщики сошлись. И Сергей опять начал фантазировать насчет открытия в Петербурге, точнее теперь уже в Петрограде, ресторана греческой кухни.
Наконец, с опозданием на тридцать часов, поезд прибыл на Николаевский вокзал столицы. Там загостившихся в Якутии господ встретил сам «иван иваныч». Он расцеловался с братом, а потом подошел к сыщикам. Поклонился обоим в пояс, до земли, и сказал всего одну фразу:
– Я ваш вечный должник!
Братья Рудайтисы ушли, а полицейских подхватил присяжный поверенный Аванесян. Погрузил их с вещами в новое шикарное авто с номером 222 (как прежде у извозчика!) и развез по домам.
Через день, когда Алексей Николаевич возвращался из департамента, у парадного ему встретился посыльный с чем-то большим и плоским в руках. Он как раз спрашивал у швейцара, дома ли ихнее высокородие. Статский советник принял посылку. В гостиной разорвал оберточную бумагу и обнаружил картину Кустодиева «Пасхальные гуляния».
Алексей Николаевич помнил эту работу – она экспонировалась на выставке весной. Отличная вещь, как все у Кустодиева! И явно недешевая. Сорокоум отблагодарил сыщиков по-царски. Сергей в тот же день получил от него золотую спичечницу с орнаментом из цейлонских рубинов.
В Департаменте полиции, как и в Министерстве внутренних дел в целом, все стояли на ушах. Первые самые трудные недели прошли, чиновники кое-как приноровились к новым условиям, однако дел на них валилось все больше и больше. Полицейское ведомство тонуло в переписке. Появились первые дезертиры. Новой проблемой стал всплеск тайного винокурения как ответ народа на сухой закон.
В таких условиях никого не интересовали подвиги двух сыщиков в далекой Якутии. Только трофейный пулемет несколько сгладил историю – о нем упомянули в «Царском листке», и Лыков с Азвестопуло удостоились очередной монаршей благодарности.[98] На прибывших тут же взгромоздили огромное количество дел. Тема колымского золота была благополучно забыта…
Лыкову поручили дознавать махинации «Центрального союза германских обществ флота за границей» («Флотферейн»). Союз уличили в распространении идей пангерманизма и в шпионаже. В ночь на 29 августа были арестованы 107 членов союза в Москве, 76 – в Одессе и 80 – в Петрограде. Подобный ферейн имели в России и австрийцы. Статский советник взялся за обе столицы, а Сергей, не пробыв дома и недели, отправился в родную Одессу. Едва-едва он успел поместить в банк свои приобретенные капиталы.
Еще Алексею Николаевичу досталась вся переписка по делам враждебных иностранцев. С началом войны подданные воюющих с Россией держав в возрасте от 18 до 45 лет, способные держать оружие, были объявлены военнопленными. Их начали высылать в отдаленные местности. Исключения делали лишь для эльзасцев и итальянцев из Южного Тироля – эти считались угнетенными Кайзеррейхом народностями. Многие германцы, чтобы спастись, подали прошение о принятии российского подданства. Вопрос этот решал Департамент общих дел МВД, но требовался отзыв от Департамента полиции. Лыкова завалили просьбами знакомые и незнакомые, хлопоча за русских немцев. Приходилось тратить кучу времени для выяснения репутации людей, часто виноватых лишь в том, что они носили неудобные фамилии…
Повесили на Лыкова и историю с ревизией русской администрации в Лифляндии. Начальник губернии гофмейстер Звегинцев попал под влияние местных баронов и шел им на значительные потачки. Так, своим распоряжением он принял в русское подданство 16 пруссаков. Когда стали разбираться в столице, выяснилось, что шестеро из новых россиян могли получить такой подарок исключительно с высочайшего соизволения! А остальные десять – с разрешения министра внутренних дел. Вице-губернатор князь Кропоткин при проведении конской мобилизации регулярно браковал лошадей тех же баронов. А дети его учились в немецкой школе. В результате расследования губернатор был отставлен от должности, а вицек уволен вчистую…
Алексею Николаевичу при исполнении новых обязанностей пришлось увидеть много грязи. В стране началась эпидемия доносительства. Завистники стали сводить счеты со своими недоброжелателями. И лучше средства, чем ложные обвинения в измене, не нашли. Нагнеталась шпиономания, контрразведчики сделались вдруг всесильны. И многие из них упивались властью, рушили судьбы людей, ломали карьеры, обогащались на взятках…
Улучив момент, Лыков вырвался к барону Таубе. Тот находился под Барановичами, в ставке Верховного Главнокомандующего, великого князя Николая Николаевича. Алексей Николаевич обнаружил друга в казарме бывшего железнодорожного батальона в удрученном состоянии.
– Что такой кислый, Витя? Воевать трудно, как говорил Клаузевиц? А вы, генералы, этого не знали?
– Эх, Леша… Воевать действительно трудно. Однако если бы не было столько дураков и лизоблюдов! Наши разведывательные данные указывали, что михели[99] начнут кампанию в пятнадцатом году. Лишний год нам на подготовку. Так бы и случилось, но австрияки их поторопили. Воспользовались выстрелом в Сараево. Германцы сказали союзникам: дерзайте! Мы вас не бросим. И началось…
Генерал подумал и добавил:
– А тут еще бароны…
– Что бароны? – удивился гость. – Ты у нас сам из них.
– В этом и проблема, – ответил Виктор Рейнгольдович. – Ты был в Лифляндии, сколько там русскоподданных немцев убежало воевать против нас?
– Барон Тизенгаузен у всех на слуху.
– Всего один? А в Курляндии больше. Два барона Радена, Ашенберг, бароны Засс и Фиркс – только те, о ком известно. Многие пропали бесследно – видимо, тоже скоро всплывут на той стороне. Латыши и эсты в ярости, вот-вот опять заполыхают поместья, как в тысяча девятьсот седьмом году. Слышал последнюю новость? Из имения Финн Везенбергского уезда Эстляндской губернии были выселены семьи мобилизованных запасных чинов! Мужья ушли на войну, а их жен и детей управляющий-германец выгнал на улицу.
– В Сибирь надо дурака! – завелся Лыков. – Передай мне его дело, и очутится он в Средне-Колымске. Я недавно из тех мест, выпишу улус погрязнее…
Друзья выпили чаю, и статский советник спросил у генерала:
– Скажи, как прошла мобилизация? Мы с Азвестопуло застряли в горах…
– В целом неплохо, – ответил Таубе. – Без эксцессов, правда, не обошлось. В Барнауле были даже серьезные волнения. Мужики не явились на призывные пункты, а стали громить винные лавки. В Сабунчах, это под Баку, убили пристава.
– Убили представителя власти? – опешил сыщик. – В газетах не писали.
– Сейчас много о чем не пишут. Военная цензура не дозволяет. Запасные явились к сборному пункту, ехать в Баку, им подали теплушки. Знаешь? «Сорок человек, восемь лошадей». А пьяные все в доску. И начали орать: не поедем в телячьих, давай классные! Пристав сгоряча полез в толпу выдергивать зачинщиков. И получил камнем по голове.
– Нашли, кто кинул?
– А не искали, – сокрушенно вздохнул генерал-майор. – Погрузили всех в поезд и отослали на фронт.
– Водку поэтому запретили? – уточнил Лыков.
– В том числе. Когда мобилизованные ехали, ломали все казенки[100] по пути. И власти сперва вывезли спирт из трехверстной зоны вокруг железных дорог. А потом государь вообще запретил продажу водки в военное время. Министр финансов и Государственный совет на коленях умоляли этого не делать – бюджет рухнет. Но не убедили. Теперь у нас сухой закон