».
Действительно, герои Алексея Толстого, Михаила Булгакова, Ильи Эренбурга, Евгения Замятина как-то не задумывались над такими вопросами.
«В этой научно-беспредметной повести, – оценивал критик А. Ивич повесть Александра Беляева «Человек-амфибия», – нет ни социального, ни философского содержания. Роман оказывается ничем не загруженным, кроме серии средней занимательности несколько статичных приключений. Он оказался развлекательным романом, книгой легкого чтения, не имеющей сколько-нибудь заметного литературного значения».
И далее: «Беляев берет понравившийся ему физиологический опыт и доводит его либо до неоправданного целесообразностью чуда, либо до нелепости – практического бессмертия – противоречащей материалистическому пониманию природы».
Берет понравившийся ему физиологический опыт… Доводит до неоправданного целесообразностью чуда… Мало кто знал, что именно тогда сам Александр Беляев остро нуждался в чуде, он жил в надежде на такое чудо – тяжелая форма костного туберкулеза приковала его к больничной койке. В статье «О моих работах» Александр Беляев указывал: «Могу сообщить, что «Голова профессора Доуэля» – произведение в значительной мере… автобиографическое. Болезнь уложила меня однажды на три с половиной года в гипсовую кровать. Этот период болезни сопровождался параличом нижней половины тела, и хотя руками я владел, вся моя жизнь сводилась в эти годы к жизни «головы без тела», которого я не чувствовал…»
Берет понравившийся ему физиологический опыт…
V
Техническая фантастика, понятно, не привела, да и не могла привести к большим литературным открытиям. Радостный крик героя рассказа А. Палея «Человек без боли»: «Мама, мама, мне больно!» – говорил не столько о трагедии человека, сколько об еще одном техническом положении.
«Из-за деревьев показались пять допотопных птеродактилей – два самца и три самки с детенышами. Я посмотрел на них, повернулся и пошел дальше».
Что могли дать читателю такие описания?
А ведь «Всемирный следопыт» без всякой иронии цитировал приведенные выше строки. Не ради улыбки цитировался в том же журнале рассказ, в котором на берега озера Байкал совершал посадку в межпланетном аппарате некий, как там особо подчеркивалось, культурный марсианин.
Объяснять научные положения становилось дурным тоном.
«Я не мог получить ответа на свои вопросы. Ибо, если бы Яша или кто-нибудь другой сумел бы ответить на них, мой рассказ перестал бы быть фантастическим, и превратился бы в реальный».
(А. Палей).
– Но кто это будет читать? – удивился Гацунаев. – Про самку птеродактиля, про культурного марсианина, про химикаты и успехи агрикультуры?
– Не торопись, – предупредил я. – Мы еще не касались патриотической темы.
Международная обстановка в конце 30-х складывалась так, что любой непредубежденный человек понимал – война неизбежна. В Германии к власти пришел фашизм, итальянцы хозяйничали в Северной Африке, японцы приглядывались к юго-восточной Азии. В СССР после гражданской войны, НЭПа, коллективизации, массовых чисток постепенно угасала надежда на Мировую революцию. Последней, может быть, попыткой напомнить о Великой Цели была повесть А. Палея «Гольфштрем», опубликованная в библиотечке журнала «Огонек» в 1928 году.
К королю свиных туш (так у А. Палея) приходит военный инженер Том Хиггинс.
«Я предлагаю акционерское общество, – сказал он. – Цель – постройка плотины для изменения направления Гольфштрема. Климат Северной Америки изменится в сторону потепления. Расходы окупятся, самое большее, в три-четыре года. Европа, конечно, погибнет.
– Плевать.
Свиной король был прав: Европа уже десять лет ничего не покупала.
Она представляла собой союз социалистических государств».
Союз Советских Республик Старого Света, естественно, озабочен агрессивными планами короля свиных туш. А поскольку недавно к советским республикам присоединилась Япония, решено было дать простой и ясный ответ зарвавшимся сраным американцам. В Женеве собирается заседание ЦИК, там же в рабочем порядке создается Реввоенсовет Старого Света.
Итак, война.
Разумеется, последняя.
«Необходимо напрячь всю энергию, чтобы уничтожить всю постройку (плотину, воздвигнутую поперек Гольфштрема, – Г.П.) и раз навсегда сломать военные силы Америки». Союзником Реввоенсовета Старого Света становится в этом нелегком деле сознательный пролетариат Америки, а неоспоримую победу воздушному флоту приносит некий оранжевый луч, изобретенный инженером Владимиром Полевым. Подозреваю, что этот луч несколько раньше изобрел инженер Гарин, но в данном случае все это не имеет значения. «Страшная злоба против угнетателей выросла в сердцах рабочих за тяжелые годы порабощения. Уже раздавались возгласы проклятия и мести. Надо было найти русло, в которое можно было бы направить гнев трудящихся».
Такое русло было найдено – Гольфштрем.
Плотина, поставленная поперек знаменитого теплого течения, была взорвана.
Ну, скажем так, не «Фауст» Вольфганга Гете, но проблема хладотехники была поставлена хорошо.
Одна за другой выходят в 30-х годах книги рассказов, пьес, повестей, романов, посвященных будущей войне.
В. Курочкин – «Мои товарищи»,
В. Киршон – «Большой день»,
Я. Кальницкий – «Ипсилон»,
С. Диковский – «Подсудимые, встаньте!»,
Н. Борисов – «Четверги мистера Дройда»,
С. Беляев – «Истребитель 2Z»,
наконец, знаменитый роман Н. Шпанова «Первый удар», в одном только 1939 году выдержавший чуть ли не десяток изданий – от массовых в «Роман-газете» до специализированных в «Библиотечке красного командира». Всеми способами – лучами смерти и жизни, электроорудиями, суперскоростными штурмовиками, шаровыми молниями и потрясающими воображение танками – враги Советского государства уничтожались в первые часы войны, и разумеется, на собственной территории.
Известный фантаст Г. Адамов, например, беспреценденты в те времена переход фантастической подводной лодки «Пионер» («Тайна двух океанов») из Балтийского моря в Тихий океан обосновал реальной необходимостью устрашить японцев, слишком к тому времени активизировавшихся. Подразумевалось, что появление «Пионера» приведет агрессивных япошек в трепет. Переход, понятно, оказался непростым – опять враги, шпионы, диверсанты. Не случайно критики не уставали повторять:
«Книга должна учить бдительности!»
Душную патриотическую атмосферу тех лет хорошо передает небольшая заметка, служившая как бы вступлением к фантастическому рассказу А. Россихина «Неронит», опубликованному все том же героическом и приключенческом журнале путешествий «Вокруг света». «От неронита нет спасения? – спрашивал в рассказе профессор Энрико Марти. И отвечал: – Неправда. Любой член Осоавиахима (а их у нас миллионы) знает, как спастись от удушливого газа. Осоавиахим зорко следит за успехами военной химии за границей. На каждый новый газ мы отвечаем новым противогазом, новым противоядием. И, наконец, исход войны будущего решит не одна только блестяще поставленная техника вооружения. Если нас вызовут на новую бойню, мы противопоставим бронированному кулаку капитализма – стальную солидарность трудящихся всего мира!».
– Сергей Беляев! – сказали мы в голос с Гацунавым. – Какая может быть Антология советской фантастики без Сергея Беляева?
Из детских лет – роман «Властелин молний».
На обложке – лицо, странно озаренное отсветом шаровых молний, выкатывающихся прямо на читателя.
Биографию Сергея Беляева я узнал позже.
Москвич, как и его знаменитый однофамилец, родился в 1883 году в семье священника. Перепробовал массу занятий, пел на клиросе, служил в театре. Сотрудничал в РОСТА, закончил Юрьевский университет, никогда в жизни не оставляя профессии лечащего врача, даже ради литературы. До обращения к фантастике написал в соавторстве со знаменитым (позже репрессированным) Борисом. Пильняком документальный роман о бойнях – «Мясо», до революции издал «Семинарские очерки», после революции – «Записки советского врача», еще сборник рассказов, кажется, «Пожар», и повесть под интригующим названием «Как Иван Иванович от большевиков бегал». Но известность Сергею Беляеву принес роман «Радио-мозг», изданный в 1928 году тиражом в 5000 экземпляров. Послесловие к роману написал инженер Б. Кажинский, тот самый Кажинский, что проводил с известным дрессировщиком В. Дуровым опыты над изменением психики животных, тот самый, что послужил прототипом инженера Качинского в романе другого Беляева (Александра) «Властелин мира». Всегда склонный к игре, всегда жаждавший популярности, автор кое-где переигрывал, но следует отдать ему должное – роман читался.
Читается «Радио-мозг» и сейчас.
И при этом остается дитем своей эпохи.
В языке (все эти – наркомздравовец, лекпом, самоук), в героях (энергичный, преданный коллективному делу инженер Гэз, интеллигентный, а значит не всегда готовый к конкретным действиям доктор Тах, весьма решительный, все понимающий, умеющий разрешить любой конфликт главный начальник химической промышленности Союза Глаголев, наконец, Мишутка, рубаха-парень, самоучка, самостоятельно написавший пролетарскую симфонию для домр), в интонации, в тональности.
«Тах смотрел на залу, заполненную рабочими и работницами. Перед ним колыхался цветущий луг живой рабочей массы».
Но доктор Тах, совершивший великое открытие, как-то не торопился сообщать о нем людям. Ему хотелось все досконально обдумать, ведь, в конце концов, его открытие не так уж безопасно, его открытием могли воспользоваться внешние и внутренние враги. «И тогда… проснувшись, он (радио-мозг, – Г.П.) начнет думать. Он начнет прислушиваться к Парижу, Берлину, Копенгагену, все складывать в себе, все, что жалкие дипломаты пытаются утаивать друг от друга. И потом радио-мозг величественно по всему земному шару даст очередную порцию це-волн, которые вопьются в мозги людей, заразят их мыслями… и люди сойдут с ума, истребляя друг друга в последней войне