– Сразу видно: конспиролог со стажем. Все продумал, все взвесил.
– А то! Юристы – народ ушлый. С ними не пропадешь.
– Слушай… – Я замолчала и несмело продолжила: – А почему меня освободили?
– Берн забрал свое заявление о похищении ребенка.
– Берн?! – Мои брови взлетели вверх. – Не очень-то это на него похоже! Он был бы рад засадить меня за решетку, и надолго. Феликс, скажи мне все. Умоляю! Не скрывай ничего.
Ф. Ф. явно колебался, но я взяла его за руку.
– Пожалуйста!
– Понимаешь… твоя версия насчет компромата оказалась верной. У Берна имеется какой-то криминальный бизнес. И мне пришлось сблефовать, cказать, что у меня кое-что есть против него. Хотя некоторые факты я уже установил и примерно знаю, в каком направлении копать дальше. Но этого еще очень мало. Короче, Берн струхнул. Значит, дело тут действительно серьезное, и твой рассказ насчет типа, предложившего сделку, правдив.
– А ты сомневался?! – возмутилась я.
Но вместо ответа Феликс притянул меня к себе и закрыл мой рот поцелуем.
Из аэропорта мы сразу поехали к Феликсу на дачу. Но сначала он заехал на работу – разведать обстановку, а заодно и взять машину, которую он оставил там.
Мы доехали быстро, пробок на дорогах не было. Стоял серый безветренный день: деревья уже почти все оголились, и вид черных веток, протянувшихся к небу, не улучшал настроение. В последнее время солнце стало в Москве редким гостем, и такие серо-тоскливые дни обычно усиливали мою депрессию. Сейчас же я ощущала глубокое чувство покоя и уверенность, что все будет так, как надо. И этим чувством я была обязана Феликсу.
На дачу мы приехали, когда уже стемнело. Он остановился у ворот и сказал мне:
– Посиди пока в машине.
Я согласно качнула головой.
Ф.Ф. закрыл ворота, я вылезла из машины и осмотрелась:
– Холодно.
– Уже замерзла? – Он взял в свои ладони мои руки и растер их. – Пальцы ледяные.
– У меня руки вечно мерзнут.
– Сейчас согреем.
Он целовал мои пальцы, cначала едва к ним прикасаясь, а потом стал их слегка покусывать, глубоко погружая их в свой рот, и я ощутила, как ровное тепло разлилось по моим рукам, а затем и по всему телу.
– Ну как? – шепнул он.
– Так бы и стояла здесь!
Ф.Ф. фыркнул и опустил мою руку:
– Иди к дому, я машину в гараж загоню. Нет, лучше я тебя в дом сопровожу, а уж потом машиной займусь. А то ты совсем окоченеешь на этом ветру.
– Одна я в доме не останусь.
– Почему?
– Боюсь, – призналась я. – Я часто сплю с ночником. Почему-то мне не по себе, когда я остаюсь в сплошной темноте. Наверное, виноваты в этом какие-то дурацкие детские страхи. Но ничего поделать с собой я не могу, хоть ты тресни.
– Не можешь – и не надо. Только… подожди. – Феликс снял пальто и накинул его на мои плечи поверх куртки: – Так тебе будет теплее.
– А ты?
– А я – товарищ закаленный.
Потом мы бежали к дому, держась за руки, а ветер гнался за нами по пятам, издавая оглушительный разбойничий свист.
– Вот непогодка разыгралась!
В доме Феликс сразу прошел в гостиную, к камину, и принялся возиться с ним. Вскоре неровные язычки пламени весело заплясали за решеткой.
– Скоро станет совсем тепло.
– Ты куда? – встрепенулась я, скидывая куртку и забираясь с ногами в кресло.
– На кухню. Что-то проголодался.
– А я совсем не хочу есть.
– Захочешь, когда я все принесу.
Дом был деревянный, изнутри стены покрыли прозрачным лаком, так что были видны все жилки необработанного дерева, и это придавало дому дополнительную прелесть и уют. В гостиной было очень хорошо. На полу лежал овальный бордовый ковер, кресла тоже были темно-бордовыми, цвета спелой вишни, бархатными. Я провела рукой под подлокотнику – мне все здесь нравилось, до всего хотелось дотронуться, ко всему прикоснуться. Кроме кресел, в гостиной стояли диван-кушетка, стол с ножками «под старину», инкрустированный красным деревом, старомодная этажерка и большие напольные часы с боем. Еще был книжный шкаф с тремя полками книг и большая картина с лесным пейзажем. Я хотела встать и пойти к Феликсу, но мной овладело состояние странной дремоты, я словно бы спала наяву: с одной стороны, все мои чувства были обострены, с другой – во мне зрело ощущение, что сейчас может произойти что-то необычное, cтранное, почти волшебное. Я несколько раз отдавала своему полусонному телу команду встать, но оно бастовало, погрузившись в ленивую дрему.
Очнулась я от прикосновения Феликса. Он сидел рядом со мной на корточках и держал в руках бокал с темно-красной, почти черной жидкостью.
– Спишь? – спросил он шепотом.
– Нет, – так же шепотом ответила я. – А почему ты шепчешь?
– А ты?
Мы рассмеялись.
– Я тебе принес пунш. Сразу согреешься. – И Полынников протянул мне бокал. Я взяла его, и наши пальцы встретились.
– Знаешь, Феликс, я, кажется, влюбляюсь в тебя все больше и больше.
– Смотри не разочаруйся потом. Вдруг я окажусь не идеалом? И ты скажешь себе: е-мое, где мои гляделки раньше были? Кого я выбрала?!
– А мне идеалы не нужны. Мне нужен ты!
Внезапно мы разом замолчали, Феликс выпрямился и, потрепав меня по волосам, снова ушел в кухню. Я отпила глоток пунша: блаженное тепло разлилось по всему телу. Уставившись на пламя в камине, я наблюдала за игрой его ярких быстрых язычков.
Через полчаса передо мной вырос Феликс:
– Готово! Оцени ужин.
Куриные котлеты в луково-сливочном соусе были очень вкусными, а картофельные биточки с румяной поджаристой корочкой таяли во рту.
– М-м-м… – протянула я.
– То-то и оно, – усмехнулся Ф.Ф. – А ты еще сопротивлялась: не хочу, не хочу!
– Беру свои слова обратно.
Феликс взял второе кресло и придвинул его почти вплотную к моему. Поднос с едой стоял на столике на колесиках, который он прикатил из кухни. Я вытянула ноги и положила их на колени к Феликсу.
– Ты почему не ешь?
– Уже наглотался, пока готовил. Как всякий настоящий повар.
Он снял носок с моей правой ноги и стал растирать мою ступню. Этот массаж привел меня в сильное волнение. Я поставила тарелку на столик.
– Аппетит пропал?
– Не совсем…
Рывком я села к Феликсу на колени, и он провел рукой по моему позвоночнику, cловно играя на клавишах пианино. Я слегка откинулась назад, но он притянул меня к себе.
– Думаешь cбежать?
Я запрокинула голову и рассмеялась:
– И не подумаю! Да и бежать мне некуда. У вас такой очаровательный дом…
– Здесь многое осталось от бабушки. Эта мебель – старинная… Она была дворянкой, и кое-что ей удалось сохранить, вещи из ее родительского дома…
Он давал мне эти пояснения с невозмутимым видом, а в это время его руки освобождали меня от одежды и гладили мою грудь. Я все еще была в том состоянии блаженной расслабленности и покоя, когда каждая ласка кажется бесконечно длинной и хочется, чтобы она не прерывалась, а отдавалась в теле нежным эхом, переходящим в тонкую звенящую струну.
Мы никуда не торопились. Отблески огня в камине играли бликами на наших обнаженных телах. И я вдруг подумала, что именно вот такие моменты и запоминаются в жизни ярче всего, как бы она потом ни сложилась и что бы в ней ни случилось…
Эти мгновения счастья – как вспышки озарения и просветления; в такие минуты весь мир предстает перед тобой удивительно цельным и незыблемым – как елочный шар на новогодней елке. И кажется, что скоро Новый год, хотя до него еще далеко. Просто в само€м воздухе разлито что-то таинственно-волшебное, и все словно пронизано ожиданием чуда.
Я закрыла глаза и прислушалась к своим ощущениям. Иногда любовный партнер – как камертон, который настраивает твое тело на нужный лад. Он важен, но еще важнее собственные чувства и эмоции. Это можно понять только в медленной любовной игре, похожей на ритмичный лунный блюз. Когда каждое прикосновение, каждый поцелуй многократно усиливают наслаждение. И только сейчас я поняла, что подлинное глубокое наслаждение можно получить только с любимым человеком, когда ты открыта для него, а он – для тебя, и нет никаких запретных тем и нарушенных ритуалов.
Приливы-отливы… Резкий удар во мне – и волна отхлынула обратно, мое тело затрепетало, готовое вобрать в себя еще большее наслаждение и дойти до того предела, где стирается грань между бытием и сном. Где-то в глубине сознания мелькала мысль, что это не взаправду и происходит не здесь и сейчас, а где-то в другом мире и в другом месте. Когда радость и удовольствие слишком сильны, всегда есть искушение списать это на случайно выпавшую карту, а не признать заслуженным подарком судьбы.
Я с удивлением прислушивалась к своему телу. Я даже не подозревала раньше, что мне так нравится, когда целуют мочки ушей и – нежно – шею, туда, где при напряжении обозначается ямочка. Я открывала себя и свое тело заново. Когда Феликс вбирал в рот мочки моих ушей, они представлялись мне маленькими нежными раковинами, которые трепетали и вздрагивали от прикосновений его губ и языка, посылая импульсы наслаждения в мозг.
Вот мы сидим лицом друг к другу, и я, касаясь тела Феликса, скольжу по нему руками; мне надо удостовериться, что он – рядом и что он – мой.
Феликс движется во мне, медленно, и это сводит меня с ума! А когда он замирает во мне, мне кажется, что сейчас мое тело взорвется, я не в силах вытерпеть эту утонченную муку. Я делаю движение бедрами, но он не откликается. Я двигаюсь сильнее, сжимая мышцы, и тогда Феликс устремляется мне навстречу, как охотник, который ловко подстерег дичь. Я не взрываюсь – я просто тону в океане наслаждения: эти волны, набегающие одна за другой, не давая мне опомниться, эта влага, которая источается из меня, бьет через край… я растворяюсь в бездне удовольствия, и только поцелуи его твердых губ постепенно возвращают меня к жизни.
– Согрелась?
И вот мы оба смеемся…
– Принести вина?
– Принеси…
Мы пьем вино, потом идем в комнату Феликса и забираемся под толстое одеяло. Я обожаю такие толстые одеяла, под которыми чувствуешь себя ужасно уютно – как в норке. В детстве у меня было такое любимое одеяло – нежно-оранжевое: я ныряла под него и сразу засыпала, согретая этими килограммами спокойствия и нежности.