– Вы стали совсем взрослой, – сказал Желтовский после обязательных соболезнований, – взрослая, красивая барышня, – слукавил Сергей.
Зина только скривилась в ответ. Она знала, что слова кузена – лишь дань общепринятой любезности.
Желтовский выразил, как подобает, свои соболезнования вдове и несчастным осиротевшим детям, чей печальный вид его тронул до глубины души. Таисия Семеновна осталась в его памяти милой юной девушкой с кудряшками. Он и лицо-то ее тогда толком не запомнил, одни кудряшки. А теперь – одни слезы, и горе, и черная вуаль.
По кладбищу гулял ветер, разносил в воздухе последние слова священника, запах паникадила, постукивание падавших на крышку гроба комьев земли. Желтовский разглядывал присутствующих. В небольшой группе одетых в траур родственников и сослуживцев покойного адвокат заметил какого-то высокого белобрысого мужчину в узком сюртуке, стоявшего поодаль и занимавшегося тем же, что делал и сам Сергей. Внимательно разглядывал публику. Они встретились взорами и тотчас же отвели глаза. Желтовскому стало не по себе. Незнакомый господин почему-то внушал ему смутное чувство тревоги.
По окончании похорон присутствующие двинулись в дом покойного, к поминальному столу. Сергей хотел было откланяться, но Зина цепко ухватилась за его локоть.
– Прошу вас, останьтесь! Неужели вы все еще держите зло на бедного Анатоля? Неужели даже его скоропостижная кончина не примирит вас с ним?
– Полноте, Зинаида Ефремовна! Думать так – ребячество! Что было, то было. Царствие небесное Анатолю! – и он искренне, широко перекрестился.
– А знаете, брат мой не просто умер, его убили! – прошептала Зина и заглянула в глаза адвокату.
– Не может быть! – отшатнулся Желтовский. – Кому понадобилось бы убивать чиновника средней руки, отца пятерых детей?
– А ведь вы знаете, знаете человека, ненавидевшего Толеньку так сильно, чтобы даже убить его! – продолжала Зина, не выпуская локтя собеседника.
Они остановились у ограды кладбища. Пришедшие на похороны разъезжались, кто в своих экипажах, кто на извозчике. Сергей поискал глазами извозчика, которому приказал дождаться его.
– Не имею ни малейшего представления, сударыня, на кого вы намекаете, – сухо ответил Желтовский.
– Вы сами понимаете, что я говорю о нашей гувернантке! – Зина отступила на шаг.
– Розалия Марковна! – изумился Сергей. – Она здесь, в Петербурге?!
– Возможно, – последовал загадочный ответ, и в этот момент к собеседникам подошел высокий белобрысый незнакомец.
– Следователь полиции, Константин Митрофанович Сердюков, – представился он Желтовскому, приподняв шляпу.
Тот слегка поклонился и представился в ответ.
– Господин адвокат, я веду следствие об убийстве господина Боровицкого. И на данном этапе я беседую со всеми людьми, с которыми покойного сводила судьба. Не соблаговолите ли и вы, сударь, ответить на некоторые мои вопросы?
– А! – кивнул головой адвокат. – Вас уже уведомили о нашей так называемой дуэли? Уж не полагаете ли вы, что я через десять лет решил все же застрелить своего противника?
– Я не сомневаюсь, что вы этого не делали, тем более что покойный принял смерть иным, весьма странным способом. Впрочем, быть может, вы проедете со мной, и мы побеседуем в другой обстановке?
– Стало быть, по вашим словам, выходит, что госпожа Киреева находится в Петербурге? – Желтовский нервно потер руки, сидя напротив следователя в его длинном, узком, как гроб, кабинете.
– Или женщина, чрезвычайно на нее похожая, – уточнил следователь. – В том-то и сложность, что надо опознать эту женщину, удостоверить ее личность с помощью людей, в свое время хорошо знавших Кирееву. Поэтому я и пригласил вас сюда, сударь.
– А прочие члены семьи Боровицких ее узнали?
– Зина утверждает, что это она. А Полину Карповну я еще не приглашал, решил дождаться похорон, и тогда уж… Ведь и ваша матушка тоже хорошо знала подозреваемую?
– Помилуйте, – возмутился Желтовский, – неужели мою мать для этого придется вызывать сюда из Варшавы? Вполне достаточно, если я сам ее узнаю! Вполне достаточно! – добавил он запальчиво.
– Прошу вас, господин Желтовский! Не нужно сердиться и нервничать. Сейчас приведут подозреваемую, и я попрошу вас поговорить с нею и сделать свои выводы.
Следователь отдал распоряжение конвою, и в кабинете повисло молчаливое ожидание. Сергей с трудом усидел на колченогом стуле. Нежели сейчас появится Розалия?! Здесь? В кабинете полицейского следователя? Неужели он наконец встретится с нею после стольких лет ожидания!.. Подозреваемая? Убийца? Для Сергея это не имело никакого значения. Ведь он – адвокат! Да он горы свернет, чтобы вытащить ее из тюрьмы! Только бы это и впрямь оказалась Розалия!
Послышались шаги, дверь отворилась. Желтовский от волнения на миг прикрыл глаза, у него перехватило дыхание.
Глава 23
Полина Карповна пребывала в глубочайшем унынии и тоске. Ее душа никак не могла примириться с мыслью о безвременной кончине ненаглядного сыночка. Она постоянно опять начинала плакать и стенать. Посидит, поплачет, повздыхает – и вновь принимается за домашние дела. Закрутится, захлопочет – и вроде обо всем забудет. А потом присядет – и вновь слезы рекой потекут. Нынешняя жизнь госпожи Боровицкой состояла из бесконечной череды забот вокруг живого, но неподвижного тела супруга. Уже прошло десять лет после того страшного дня, когда бравый крепкий полковник в одно мгновение превратился в совершенную развалину, в бревно с глазами, как она про себя его называла. Полина Карповна, Зина и прислуга постепенно приноровились к новому состоянию Ефрема Нестеровича и уже и не вспоминали о былых временах, когда он и на жарком коне гарцевал, и мазурку отплясывал до самого утра.
Вот и нынче – наступил очередной банный день. Крепкий здоровый лакей, камердинер и горничная помогали хозяйке поднять неподвижное тело, погрузить его в ванну, да так, чтобы он не захлебнулся и не ушибся. Помыть, переодеть его – и снова положить на кровать, высокие спинки которой определяли для Боровицкого границы его нынешнего мира. На все это уходил почти целый день. Полина Карповна начинала нервничать еще за несколько дней до мытья мужа. А вдруг он простудится? А если он упадет и ушибется?
– Чай, хуже нынешнего-то не будет, – прогудел как-то в ответ на стенания хозяйки камердинер. – И то, прости, Господи, а это не жизнь! Вон, собака – и то больше барина теперь понимает!
– Что ты, дурень, несешь?! Это твой господин, потомственный дворянин! А что с ним такое приключилось, так значит, Господу так угодно – испытать и его, и нас! На веру и терпение! Жизнь – она любая священна! И такая жизнь – тоже Господня воля!
– Конечно, на все воля Господня! – согласился камердинер. – А то, что терпения надо много, так уж тут вы, барыня, правы. Много терпения надо, и сколько еще понадобится!
Сколько еще понадобится? Этот вопрос она самой себе задавала каждый день. И каждый день она думала: а вдруг ЭТО произойдет именно сегодня? Она придет к нему утром, а он уже не дышит… И все, конец мучениям! Она вздрагивала из-за этих греховных мыслей, пугалась, крестилась и, отогнав их прочь, с еще большим старанием ухаживала за супругом. При этом, проходя мимо зеркала, Боровицкая с ужасом понимала, что ей уже незачем мечтать о свободе. Разорвав жертвенные путы, она не обретет ничего, кроме горькой одинокой старости. Дочь, старая дева, злая, перезрелая, заест ее поедом и тем самым отомстит матери за то, что всю жизнь она предпочитала Зине сына. А сынок-то взял – и покинул ее навеки!
Обуреваемая этими грустными размышлениями, Полина Карповна пришла в комнату мужа и стала готовить его к мытью. Откинула одеяло, расстегнула пуговицы на рубашке. Ефрем Нестерович глядел в потолок. Взор его не выражал ровно ничего.
– Ох, Еферемушка, если бы ты знал о нашем горе! Если бы ты знал! Я тебе прямо завидую, твое сердце не ведает боли. А мое-то как стонет, как стонет! – и она заскулила, как старая собака у ног хозяина.
Явилась прислуга. Хозяйка поспешно утерла слезы, и все принялись за дело. Все шло своим чередом. Бледное сморщенное тело погрузили в ванну с горячей водой и намылили хорошенько. Поначалу Полина Карповна ужасно стеснялась глядеть на голое тело супруга при посторонних, а потом и к этому привыкла. Боровицкая приготовила большую махровую простыню, чтобы завернуть в нее больного, горничная стелила свежую постель, а лакей с камердинером вытаскивали хозяина из ванны. И почему-то именно в этот момент мокрое тело выскользнуло из их рук и тяжело рухнуло за борт ванны. Боровицкий упал лицом вниз, ткнувшись лбом прямо об пол.
– А-а! – ужасным голосом закричала Полина Карповна.
Она замерла с простыней в руках, будучи не в силах подойти к мужу.
– Че-р-т, че-рт по-бе-ри, – раздалось с пола.
Горничная охнула и рухнула на кровать хозяина, словно у нее внезапно подкосились ноги. Лакей и камердинер схватили Боровицкого под мышки и перевернули его лицом вверх.
– Бо-лва-ны, – медленно, но вполне членораздельно произнес Боровицкий. – За-ши-бся! – Он с трудом пошевелил неподвижной вплоть до этого мгновения рукой и попытался поднести ее ко лбу, на котором прямо на глазах выросла огромная шишка.
У Полины Карповны закатились глаза, и она медленно осела на пол, распростершись рядом с супругом.
Когда она очнулась, в комнате уже была Зина. Она причитала, охала, плакала и смеялась одновременно. Ефрема Нестеровича одели и благополучно водрузили на постель. Он легонько шевелил руками и осматривался, словно впервые белый свет увидел.
– Услышал, услышал Бог мои молитвы, – пролепетала несчастная жена и бросилась на грудь супруга. – Уж мы и не чаяли, не чаяли, что ты поправишься, сокол ты мой!
– Да уж! Со-ко-лик! Курица ощи-пан-ная ве-се-лей гля-дит! – прошепелявил Боровицкий.
– Узнаю моего мужа! – радостно всплеснула руками Полина Карповна, все еще не верившая собственным глазам и ушам.
– А я вот пло-хо приз-наю всех, за-па-мя-товал…