И, как оказалось, не одна я! Почти каждый день является госпожа Бархатова. В первый раз, обнаружив меня в твоем доме, она казалась неприятно удивленной. Да и я тоже, так как сия дама вела себя весьма вольно, словно в собственном доме. Поняв, что я намерена прогостить тут долго, она даже вроде бы огорчилась. И, тем не менее, она приходит и постоянно осведомляется о тебе. Сначала она показалась мне чрезвычайно вульгарной. Хотя хороша, даже чересчур хороша! И наряды у нее такие яркие, разве можно носить такие вызывающие тона? Ей-богу, я бы ни за что не решилась!
Однажды она опять пришла, за окном в тот день разыгралась такая непогода, что мне пришлось из вежливости пригласить ее остаться и переждать. Мы поневоле принялись за чай и разговоры. И вот чудо, мой милый – она открыла мне свою душу, и мне стало ее жаль. Честное слово! Теперь я отчасти понимаю тебя, мой друг. Ведь ты всегда имел нежную душу, тебя всегда трогало человеческое страдание. («Милая мамочка, разумеется, страдание особенно хорошо сочетается с роскошным бюстом, пышными волосами, томными глазами; и прочее, прочее, прочее…») Теперь Матильда Карловна мне даже симпатична, она добра и искренна. И она влюблена в тебя, Сережа!
Это совершенно очевидно. С учетом ее богатства, размеров ее состояния, я уже начинаю без прежнего содрогания думать о вашем браке. Мальчик мой, уж пусть лучше какая угодно Матильда, нежели опасная и неведомая Розалия Киреева, которая тебя погубит!..»
Сергей на миг опустил письмо на колени и глубоко вздохнул, насколько даже простое упоминание ее имени вызывало у него душевную боль и сильное биение сердца.
«Продолжаю через несколько дней в величайшем расстройстве. Снова приходила Матильда Карловна. Она показалась мне слегка огорченной, впрочем, не до слез. Я снова заговорила с нею. Она понравилась мне теперь еще больше, чем ранее. И я искренне пожелала увидеть ее в роли своей невестки. Но – увы, увы, сын мой! Ни красота Матильды, ни ее богатство тебе более не будут принадлежать. Она покидает тебя, она устала ждать! Она не понимает тебя и разочарована. Она оскорблена твоим поступком, твоим бегством в Крым за этой странной женщиной. Именно поэтому сама она и не желает написать тебе ни строчки. К тому же, я полагаю, – и мне уже сказали знающие люди, – у нее завелась новая пассия, которая ее и утешит. Не знаю, в чем тут дело, но она принесла обломки какого-то украшения. Как будто то была роза из коралла. Дескать, ты ей подарил ее, а она наступила на нее нечаянно и растоптала. Принесла и оставила у тебя в кабинете. Что бы это значило?..»
Матильда его покидает. Что ж, так тому и быть! Он ждал подобного развития событий. Было бы по меньшей мере странно предполагать, что такая женщина, как Бархатова, порхающая по жизни, как яркая бабочка с цветка на цветок, спеша везде собрать свой нектар, будет сидеть и ждать своего неверного возлюбленного, заливаясь слезами и сохраняя ему верность. Сергей даже усмехнулся, до того нелепой показалась ему нарисованная воображением картина страданий Матильды Карловны.
Стук в дверь прервал чтение письма от Александры Матвеевны. Сергей отложил письмо и открыл дверь. На пороге стоял Сердюков, с престранным выражением лица.
– Вот, поглядите, получено по полицейскому телеграфу, – следователь протянул адвокату телеграмму.
«Горбунья найдена и арестована. Петушков».
– Этого не может быть! – Сергей вытаращил глаза на клочок бумаги. – Это не она!
– Возможно. Возможно, что столица империи просто наводнена молодыми горбуньями, подозреваемыми в убийстве. Но учтите, что Петушков ее в лицо знает!
– Я тоже знал ее в лицо, – глухо ответил Сергей. – Да что толку? Знать бы теперь, чье это было лицо?.. Когда вы получили телеграмму?
– Именно тогда, когда и мы оба, и наша барышня – все мы находились в этой пещерной крепости!
Лицо Желтовского страшно побелело. Он отступил на шаг от двери, без сил опустился на стул. Бессмысленным взором уставился куда-то прямо перед собой.
– Вы верите в переселение душ? Может одна душа обитать в двух совершенно разных телах, как вы полагаете? – тихо спросил Сергей.
– Я поверю во все, что угодно, если это поможет мне отыскать убийцу и установить истину, – резонно заметил полицейский. – Смею заметить, сударь, в моей практике встречались иногда непонятные, таинственные случаи, которые можно было отнести на счет иных миров и явлений. Однако же все они, по большей части, находили в себе – в конечном итоге – весьма простое, прозаическое, земное объяснение. Надеюсь, что и в этом деле нас ожидает такой же исход.
Глава 41
После переезда к ней Зины на душе у Таисии Семеновны наступило некоторое облегчение. Она словно бы примирилась со всеми Боровицкими. Жизнь под одной крышей с золовкой означала для нее возвращение к прежнему ощущению домашнего покоя. Зина с ней, Желтовский оставил практику и уехал из Петербурга, убийца мужа бежала из-под стражи. Значит, она не станет претендовать на свои попранные права, если даже таковые у нее и имелись, не будет публичного процесса и громкого скандала. Ничего не будет, потому что ничего и не было! Безумный, больной старик все выдумал. В его голове все смешалось. Желтовский никогда прямо не говорил, что он свидетельствовал в церкви брак Анатоля с этой авантюристкой Киреевой. А то, что он дрался на дуэли, говорит только о том, что Сергей был и сам в нее влюблен и завидовал Анатолю. Оба молодых человека влюбились в хорошенькую неглупую гувернантку? У сына хозяев случился с нею роман, и, быть может, этот роман зашел слишком далеко? Что ж, бывает, это удел многих горничных, гувернанток и воспитательниц. Наверное, Анатоль просто покаялся отцу в том, что он соблазнил легкомысленную девицу, старик и погорячился – мол, жениться тогда на ней надобно, как порядочному человеку. А уж через десять-то лет, да при его-то ослабевшем разуме – что он мог толком вспомнить и рассказать? Да, все именно так и было.
Была ли странная горбунья именно бывшей гувернанткой? Бог ее знает, теперь не разберешь. Да и какое это имеет значение, если драгоценного супруга уже не вернуть? Если она убийца – а это именно она, сомнений нет, – то Господь ее уже покарал, наделив горбом, и еще больше покарает! А то обстоятельство, что она влюбилась в Анатоля – так это и немудрено. Такой был красавец, прелесть!
Таисия зажмурилась и вздохнула с легкой улыбкой. В последнее время она вольно и невольно старалась вспоминать только хорошие, приятные стороны своей жизни с мужем. Она беспрестанно звала Зину, и они вместе предавались воспоминаниям. Зина чутко уловила, что от нее требуется, и выуживала из своей памяти только то, что было бы приятно услышать невестке. Забвению предались злые насмешки брата, его грубость, лень и его ужасный страх перед отцом. Обе женщины погружались в мир иллюзий, которые залечивали их душевные раны.
Зина, поселившись с Таисией и ее детьми, первое время почти не выходила из детских комнат, хлопоча и заботясь о племянниках. Тем самым она заставляла себя отвлечься от горя и бесконечных дум о семейных потерях. Обе молодые женщины постоянно повсюду бывали вместе. Хоть они и носили траур, но иногда наносили позволительные этикетом визиты и принимали знакомых. Окружающие только дивились, как крепко общее горе соединило обеих, они совершенно сроднились, словно родные сестры!
Зина и Таисия и впрямь уподобились сестрам. Поначалу Таисия говорила о Зине – сестра моего мужа. А потом просто – сестра. Однажды, когда пришла осенняя петербургская слякоть и морок окутал город, Таисия, разливая чай в столовой, спросила Зину:
– А что, Зинуля, ваша финская дача продана или заложена? Я толком не помню, Полина Карповна говорила мне, но давно это было.
– Заложена-перезаложена. Мы ведь, когда с папашей беда приключилась, как ты знаешь, уже не могли туда ездить. Но вроде там никто не жил все это время.
– Думается мне, что в Крым мы с тобой и детьми более не поедем. За границу – дети еще малы, хлопот не оберешься. Стало быть, надо обратно дачу откупить. Попрошу папеньку, он для меня ничего не пожалеет.
Сказано – сделано. В скором времени после этого разговора старый Гнедин явился навестить овдовевшую дочь и осиротевших внуков. Теперь он, единственный мужчина-родственник, опекал несчастное семейство. Смерть зятя потрясла его. Нет, нельзя сказать, что действительный статский советник Гнедин души не чаял в покойном зяте. Он тащил его наверх, с места на место, с должности на должность ради дочери, ради ее детей, которых становилось все больше и больше. И вот, поди же ты, – помер! Как некстати! И что теперь прикажете делать? Дети так малы, дочь в самом соку, да кто же теперь ее возьмет, с пятью-то детьми!
Старик ласково погладил дочь по круглой щечке:
– Ну, как ты нынче? Глядишь веселей.
– Получше, папенька! Душе полегче стало. Дети радуют, Зина помогает.
– Рад, рад. Вот и я к тебе с приятным известием. Поспешил сделать тебе и детушкам радость, выкупил дачу Боровицких. Так что принимай хозяйство.
– Ах, папенька! – Таисия бросилась отцу на шею. – Как я вам благодарна! Дорого обошлось?
– Полно! Ни к чему тебе об этом знать. Получай, в память о муже.
По прошествии недолгого времени, когда погода чуть улучшилась, стало сухо и солнечно, Таисия решила навестить старый дом, нанять прислугу, чтобы к лету все было приготовлено заранее и она могла бы туда заселиться с детьми без помех. Она позвала с собой и Зину, полагая, что той будет приятно вновь оказаться в доме, где прошло ее детство. Детей оставили под присмотром бабушки и дедушки Гнединых и отправились в путь.
Старый дом встретил их хмурым нежилым видом, охами и стонами половиц и лестниц, словно упрекал за то, что так надолго его забыли. Нанятая для присмотра женщина-финка успела только протопить несколько комнат да смахнуть с мебели пыль перед приездом новых – то есть старых – владельцев. Пока Таисия с хозяйским видом все осматривала и прикидывала, как надо устроить и переустроить дачу к лету, Зина с трепетом в душе обошла до боли знакомые места. Вся мебель стояла так же, как и раньше, ничто было не тронуто. Ее девичья комната! Боже ты мой, вещи, которые когда-то были ей так дороги, теперь лежали, забытые. Куклы, книжки, ленты, засохшие цветы, всякая всячина, девичьи сокровища, сущая дребедень. Но как бо