формул. Те символы знали все эксперты организации, так было с тех пор, как первый
корабль разбился в Розуэлле.
На пятом экране два подростка целовались на ковре у пустой кровати. Одежда была
на них, но все шло к понятному результату. Они так затерялись в поцелуях и ласках, что
не замечали происходящее в комнате. Они не видели, как фотографии матери девушки
трепетали на полках. Не видели, как белая пленка появляется на изображении Иисуса на
стене. Они не видели, как крест сияет, нагревается и начинает таять.
Они не видели этого, а камера записывала.
Герлак склонился, чтобы рассмотреть происходящее на шестом экране.
Подросток ворочался от жуткого кошмара. Его спальня была пустой, кроме пяти
предметов. Кровать, на которой он лежал, тумбочка, склеенная скотчем, старый стул,
тяжелый металлический крест, что был прикручен к потолку над кроватью, и складной
нож. Мальчик ворочался, говорил на неизвестном языке. Они отдавали записи всего, что
мальчик рассказывал экспертам Синдиката. Первые отчеты беспокоили. Эксперты
считали, что в определенном сне мальчик говорил предложениями, но слова были из
разных источников. Только несколько слов удалось перевести, это был диалект древнего
арамейского языка. Не просто мертвого языка, а диалект, на котором говорили в регионе
Галилея, который отличался от обычного говора в Иерусалиме. Лингвисты Синдиката
считали, что диалект спящего мальчика был особой версией арамейского языка, на
котором могли говорить Иисус и его ученики.
Но на этом диалекте было только несколько слов. А еще были слова на версии
греческого языка, известной как койне, и из древней версии еврейского с элементами
финикийского.
Слова из этих языков были 5 процентами того, что говорил мальчик. Что он кричал.
Остальное было спутано или на не известном для ученых Синдиката языке. Некоторые
слова были такими, что мальчику было больно произносить их. Он много раз просыпался,
кашляя кровью от того, что надрывал гортань и язык. Словно эти слова не должны были
произносить люди.
Этой ночью он повторял арамейскую фразу, которую эксперты расшифровали
месяцы назад. Фразу Дэнни и Герлак знали наизусть, хоть и не понимали значения.
Перевод фразы был записан на полоске белой хирургической ленты на краю экрана.
ОНА ИЗМЕНИТ МИР. НЕБЕСА ПАДУТ.
Эти слова могли ничего не значить, но он кричал их в абсолютном ужасе.
На седьмом экране была красивая пятнадцилетняя девочка с рыжими волосами,
одетая в скромную пижаму, лежащая на кровати, пропитанной потом. Она ворочалась во
сне, и постель сбилась вокруг нее. Над ее кроватью вспыхивали разноцветные огоньки,
как маленькие фейерверка, но они появлялись и исчезали из ниоткуда, не оставляя ни
следа. Никто в Синдикате не понимал, что это за огни.
– Нет… – она стонала. – Прошу… нет…
Дэнни сказал:
– Хоть кто–то из них знает, что происходит?
– Некоторые знают, – сказал Герлак. – Многие – нет. А что?
– Кажется, что им больно. Откуда нам знать, что это их не убьет?
Герлак и второй мужчина переглянулись.
Они молчали.
ГЛАВА 14
Дом Скалли
3 апреля, 12:33
Сон не помогал сбежать.
Совсем.
Глубоко ночью Дана проснулась во сне, зная, что спит, но боясь, что все так же
реально, как наяву. Она знала, что не сможет описать это ощущение словами. Стены
между фантазией и реальностью рушились.
И это ужасало.
Такое бывает, когда проблемы с головой? Это определение безумия?
Сон разворачивался, как фильм.
Она проснулась в комнате, но была не в пижаме. Она была в темном костюме, почти
мужском. Темно–синие штаны и пиджак, белая рубашка, образ смягчала только тонкая
золотая цепочка, на которой висел крестик, и отсутствие галстука. Ее волосы были
жестче, короче и уложены в строгом стиле. Туфли на каблуках.
Это была не ее одежда, но она ей подходила. Они словно принадлежали ей. Но, когда
она встала, было что–то странное. Вес на ее бедре. Дана пересекла комнату, у зеркала
расстегнула пиджак, отогнула его и увидела пистолет.
Пистолет.
Он был небольшим, скрывался в кожаной кобуре, пристегнутой к ее поясу.
– Что…? – пробормотала она.
Дана знала пистолеты. Дети военных всегда знали. Ее братья и папа брали их с
Мелиссой в тир в любой городе, где они жили.
– Пистолет нужно трогать с умом, Старбек, – сказал ее папа, когда они впервые
пошли в тир. Он называл ее Старбеком. Он был Ахавом. Все началось, когда они впервые
прочитали вместе «Моби Дика». Эту книгу она любила, а Мелисса ненавидела. Книга
создала связь с отцом, которую Дана не всегда ощущала. Связь, казалось, часто
прерывалась. Порой он казался далеким, холодным, и его холод передавался ей,
отталкивал ее. А потом он улыбался, и глаза хитро блестели, ярко, как Полярная звезда, и
он звал ее Старбеком, а она его Ахавом, и все было хорошо.
Пистолет в кобуре был неизвестной модели. Она посмотрела на отражение оружия,
но не трогала его.
«Он не твой, – сказал голос в ее голове. – Пока что».
Тут она заметила, что отражение у нее не такое. Другое. На нее смотрело такое же
хмурое лицо, но старше. Лицо женщины, не девочки. Но не сильно старое. Лет на десять
старше? Чуть меньше. Достаточно старое, чтобы было видно, что годы были непростыми.
Лицо было напряженным, блеск сомнений и подавленного гнева виднелся в глазах.
И страха.
Там был настоящий страх. Скрытый, подавленный, загнанный подальше. Но там.
– Мне страшно, – сказало ее отражение. Ее голос тоже был другим. Старше, строгим,
контролируемым.
– Из–за чего? – спросила Дана у своего отражения, говоря так, словно это был
другой человек.
Отражение ответило:
– Страшно верить.
Дана облизнула губы.
– Мне тоже.
Отражение было печально, словно это был не тот ответ.
– Из–за чего?
Дана сказала:
– Я боюсь, что бог говорит, а его никто не слушает.
– Знаю, – сказала другая Дана. Пыль парила в воздухе вокруг зеркала, она двигалась
синхронно с отражением, хотя две Даны были разными.
Женщина с ее лицом склонилась и прошептала:
– Он идет за тобой.
– Что? Кто?
Женщина вдруг охнула и вытащила пистолет. Так быстро, с плавной грацией,
которая была способна только через годы практики. Она отцепила пальцы от края
пиджака, отпустила его, большой палец открыл кобуру, пальцы сжались на пистолете.
Она выхватила оружие, подняла его, взяла обеими руками, держала его уверенно, один
палец лежал на курке. И это все так быстро. Удар сердца, и пистолет был нацелен. На
Дану… нет, мимо нее.
Дуло пистолета было черным глазом, уверенным и опасным, но лицо за пистолетом
было маской ужаса.
– Он здесь!
Дана развернулась к тьме, вдруг заполнившей комнату. Один миг там ничего не
было.
А потом он вышел из тени.
Мужчина.
Ангел света.
Дьявол, чудовище или обычный человек. Она не знала, кто именно.
Высокий, залитый холодным голубым светом луны, проникающим в окно. Его
одежда была такой темной, что казалось, что он одет в тень. Крылья были сложены за
широкой спиной.
Но лица у него не было.
Вьющиеся черные волосы обрамляли лицо с высокими скулами и сильной челюстью,
но у него не было носа, рта и глаз. Не маска. Просто ничего не было.
Но она знала, что он ее видит. Что он улыбается со странным голодом. Что он знает
об ее обеих версиях – старшей в зеркале и настоящей.
Ангел поднял руки, и Дана увидела, что он держит то, что хотел, чтобы она увидела.
В правой руке было несколько длинных острых железных гвоздей.
В левой руке – молоток из прочного дерева и стали.
Пальцы обеих рук были в крови.
– Беги, – прошептала старшая Дана. – Я попытаюсь задержать его. Беги… беги!
Дана не могла бежать. Не могла двигаться. Едва могла дышать.
Крылья за спиной ангела зашелестели, и они расправились, широкие, заполнившие
комнату за ним. Лунный свет показывал их с четкой ясностью. Они не были мягкими и
красивыми пернатыми крыльями ангела небес.
Это были кожистые черные крылья кого–то из глубин ада.
Дана проснулась с криком.
ГЛАВА 15
Крейгер, Мэриленд
3:58
Ангел сидел на полу, скрестив ноги, окруженный тысячами осколков зеркала, в
каждом отражались разные версии его лица.
Некоторые показывали его таким, каким видел мир, и он лишь ухмылялся им. Он
знал, что людям нравились маски, потому что правда была слишком пугающей для
маленьких обычных умов.
Некоторые осколки показывали лицо ангела. Не одно, а много лиц, потому что ангел
был другим для тех, кто его видел. Не он, а нечто. Ангелы были без пола. Они были выше
всего, что делало бы их людьми. А он, как он сам думал, был другим.
Были и другие лица в осколках. Лица чудищ, красивые лица, лица из камня, металла
и дерева. Лица таких абстрактных форм, что только из–за глаз их можно было назвать
лицами.
И было одно лицо, смотревшее на него из самого большого осколка. Настоящее
лицо. Лицо, которое никто не видел, не замечал, кроме моментов, когда он сам
открывался им.