И тогда записи обрели определенный ритм и целостность. И оборвались, как оборвалась жизнь человека, писавшего их, с достоинством, в спокойствии и удовлетворенности содеянным.
«…Я пишу из естественной потребности человека выразить себя, даже на чистом листе бумаги, потому что мысли мои давят на меня тяжелым грузом и я не могу переложить его на женщину, которую люблю. Она проста и великодушна. Она все выдержит, но человек должен сам расплачиваться за свои грехи и не может взять взаймы отпущение, дарованное другому…
…Родиться в лоне церкви, – я могу говорить только о своей церкви, не зная другой, – тяжкая ноша и утешение. Ноша проявляется первой. В обрядах, запрещениях и, позднее, в вере. Утешение приходит потом, когда человек начинает задавать вопросы и может получить ответ на любую проблему существования. Откройся вере, прими первый постулат, и все встанет на свои места. Можно грешить, но грешить внутри упорядоченной системы. И своим строением она движет человека к покаянию. В ее пределах человек чувствует себя свободным, ему гарантируется безопасность и покой до тех пор, пока он верит в первый постулат…
…Зачастую католики завидуют неверующим, а проистекает это от того, что тяжела ноша веры и начинает гнуться каркас системы. И возникает чувство, что их обманули, как возникло оно у меня. Они спрашивают, почему случайность зачатия должна превращать прелюбодеяние в грех для одного и приятное развлечение для другого. Столкнувшись с последствиями веры, они начинают сомневаться в ней самой. И некоторые отвергают ее в конце концов, как сделал я, когда окончил Оксфорд…
…Быть католиком в Англии – все равно, что идти по узкой тропе, хотя рядом лежит куда более широкая дорога. Те, кто, как и я, принадлежит к древнему роду, ведет его от Стюартов, могут ссылаться на веру, как историческое чудачество. Точно так же в других семьях относятся к пристрастиям, к женщинам, скачкам, азартным играм. Но, когда наступает кризис, этого недостаточно. Рано или поздно приходится возвращаться к первому постулату веры. Отвергая его, теряешь дорогу…
…Я заблудился давным-давно, хотя и не подозревал об этом. Без веры человек свободен, и поначалу это приятное чувство. Молчит совесть, нет никаких ограничений, кроме общепринятых законов, а они достаточно гибки, чтобы в большинстве случаев не мешать делать то, что хочется. И только позднее подступает ужас. Человек свободен, но свободен в хаосе, необъясненном и необъяснимом мире. Свободен в пустыне, где нет другого пути, кроме как вовнутрь к самому себе. И нет у тебя прочной основы, кроме маленького осколка собственной гордости, который есть ничто и покоится ни на чем… Я задумываюсь, вот я есть. Но кто я? Случайное стечение обстоятельств, ничем не обусловленных…
…Я долго пытался понять, почему же дезертировал из армии. Я не придавал своему поступку моральной значимости. Действие клятвы верности стране обрывается обращением к Богу. Но в моем случае никакого Бога не было. Если я решил рискнуть свободой и репутацией и нарушить закон, что вело к серьезному наказанию, то сделал я это по собственной воле. Хорошо, конечно, что мне удалось избежать наказания, но тогда-то я не руководствовался этими мотивами. Я действовал инстинктивно – таковой оказалась моя неадекватная реакция на поступок, противоречивший моему естеству. Но, если исходить из того, во что я верил в то время, не было у меня никакого естества. Я родился, как все, искорка, вылетевшая из горна, и, если бы эта искорка потухла, никто бы этого и не заметил. Я уже заблудился… И мог лишь углубляться в окружавшую меня тьму…
…Потом появилась Нина. Я проснулся рядом с ней, как просыпается человек при первом солнечном луче. Акт любви, как и акт веры, – полная капитуляция… И там, и тут ты отдаешь все, что имеешь. Так, во всяком случае, было и со мной. Я не могу сожалеть что полюбил Нину, потому что любовь не зависит от ее проявлений… только мое проявление любви вошло в противоречие с нравственными законами. Об этом я сожалею, в этом сознался на исповеди и молился, чтобы получить прощение. Но даже в грехе акт любви, если он наполнен любовью, осенен Богом. Его исполнение, возможно, и ошибка, но его суть не изменилась, и суть его – в созидании, общении, великолепии…
Именно великолепие моей капитуляции перед Ниной и ее – передо мною позволило мне впервые понять, как человек отдает себя Богу, если Бог существует. Мгновение, любви есть мгновение слияния души и тела, и акт веры – взаимный и безоговорочный…
У Нины есть Бог, у меня его нет. Она в грехе, но внутри упорядоченной системы. Я – вне греха, но окружен хаосом… Но в ней я увидел все то, что отверг, в чем нуждался более всего, однако отринул от себя. Из-за этого наш союз ущербен, и придет день, когда она это поймет и, возможно, возненавидит меня…
…Как человек возвращается к вере из неверия? Из греха – это легко, на то есть покаяние. Нашкодивший ребенок возвращается к Отцу, потому что Отец все еще здесь, их отношения не порушились. Но в неверии нет Отца, нет отношений. Человек идет из ниоткуда в никуда. Самые благородные поступки лишены смысла. Я пытался служить людям. Я служил им, Но кто были эти люди? Кто был я?
…Я пытался убедить себя, что должно, должно быть начало, как подкидыш уверяет себя, что и у него был отец. А как же иначе, у всех детей есть отцы. Но кто он был? Как его звали? Как он выглядел? Любил ли меня или забыл навеки? Вот когда познал я настоящий ужас, и, оглядываясь назад, от моей нынешней защищенности я дрожу, покрываюсь потом и неистово молюсь: «Прижми меня к себе. Никогда не отпускай. Не прячь от меня Своего лица. Как страшно во тьме!»
…Как я пришел к Нему? Он один знает. Я искал Его и не мог. найти. Я молился Ему, мне не известному, а Он не отвечал. Я плакал по ночам, утеряв Его. Напрасные слезы и бесплодная скорбь. А потом, в один день, Он вновь оказался рядом…
…Казалось бы, это событие. Хорошо бы сказать: «В таком-то месте, в такое-то время, таким-то образом произошло мое возвращение к религии. Добрый человек заговорил со мной, и я стал добрым. Я увидел акт творения в лице ребенка и поверил». Ничего такого не было. Он был рядом. Я знал, что Он рядом, что Он создал меня и по-прежнему любит меня. Я не слышал слов, вокруг не летели камни, не гремел гром, но я обрел Отца, и Он узнал меня, и мир стал домом, который Он построил для меня. Я родился католиком, но до сего момента не понимал значения словосочетания «дарование веры». Потом, что я мог, как не сказать: «Вот он я, веди меня, делай со мной все, что пожелаешь. Но, пожалуйста, оставайся со мной навсегда…»
…Обращение… Я помню шутки, которые мы отпускали, комментируя повышение рождаемости после валлийских праздников возрождения веры. Нет ничего разнузданного в смене вероисповедания. Эмоции налицо, радость, благодарность, облегчение, но это – реакция. Само же действо – решение воли, прийти к которому человеку можно помочь, но заставить принять – никогда. Восторг же – следствие достижения цели. Забавно, что Нина поняла это сразу, без вопросов и разъяснений, когда Мейер пытался разложить все по полочкам, словно речь шла о слабительном, после приема которого сразу легчает…
…Я боюсь за Альдо. В его скептической честности немало достоинств, но я не знаю, что произойдет, когда он попадет под начало других. Есть разница между двумя абсолютистскими течениями – церковью и коммунизмом. Церковь понимает сомнения и учит, что вера – есть дар, который нельзя получить за какие-либо поступки или заслуги. Коммунизм же не признает сомнений и утверждает, что веру можно насадить, как условный рефлекс… На сегодня это так, но условный рефлекс не дает ответа на вечные вопросы: Откуда? Куда? Почему?
…Особо волнует меня, как загладить вину. Я изменился. Изменяюсь. Но не могу изменить содеянного. Обида, несправедливость, ложь, прелюбодеяние, отвергнутая любовь… Исходящие от меня, оказывавшие и оказывающие влияние на жизнь других. Теперь я жалею их, но одной жалости недостаточно. Я обязан в полной мере возместить нанесенный мною ущерб. Но как? Сейчас зима. Нет дороги ни вперед, ни назад. Я – пленник маленького мирка, который я сам и нашел. Я могу лишь сказать – когда путь откроется, я сделаю все, что потребуется от меня. Но откроется ли путь? С уверенностью можно говорить только о настоящем. Почему я так боюсь? Потому что покаяние – только начало. Надо платить долги. Я прошу просветить меня, молюсь в смирении, но ответ неясен. Я могу жить только в настоящем…
…Мейер смеется надо мной. Указывает, что толку от моих добрых дел – чуть. Больные умрут, а голодные завтра оголодают вновь. И тем не менее Мейер сам инстинктивно делает то же самое. Почему? Такие, как Мейер, сомневаются в существовании Бога и, следовательно, сомневаются во всем, кроме рациональных отношений между людьми. И все же я вижу, что Мейер отдает себя всего, без остатка. Человек, творящий добро, пребывая в сомнении, должен обладать большими достоинствами, чем тот, кто защищен верой…
…Нина говорит мне, что я худею. Я мало ем, мало сплю и молюсь допоздна. Я стараюсь объяснить, как пропадает потребность в еде и сне по мере того, как человек проникается близостью к Богу. Вроде бы она понимает это лучше, когда я привожу сравнение с ней: у нее слабеет плотское желание, потому что в ее чреве растет ребенок… Я спрашиваю: как быть со свадьбой? Телом мы теперь врозь, но близки сердцем и душой. Но у меня предчувствие, что я не смогу держать под контролем уготованное мне, и по этой причине свадьба может оказаться несправедливостью по отношению к Нине. Жестокой несправедливостью. Я готов сделать то, что необходимо. Я уже сказал ей, что она имеет право решать, но мне кажется, что пока лучше подождать… Я столько получил за последние месяцы – любовь, счастье, душевное утешение. За все это мне придется платить. Я еще не знаю, какую плату запросят у меня. Я молюсь и стараюсь подготовиться…
…Отец Ансельмо тревожит меня. Я поссорился с ним и сожалею об этом. Злость ничего не решает. Я должен понимать, что священник – такой же человек, принявший церковный сан. Профессия священника не зависит от индивидуальных достоинств отца Ансельмо. Он несет свой крест, груз одной ошибки, многократно возросший от ее последствий. Но даже в грехе есть элемент любви, то есть добра, который я знаю, нельзя презирать. Обет безбрачия священников установлен издревле, но не является атрибутом веры. Обет безбрачия имеет свои положительные стороны, но нельзя судить слишком жестоко, когда человек не выдерживает возложенной на него ноши. Некоторым нищета открывает дорогу к святости. Других толкает к осуждению на вечные муки. Если б я смог поговорить с отцом Ансельмо как друг… Но это другая проблема, стоящая перед священником. Он привык направлять верующих, но не принимать от них совета. Это недостаток всей системы…