Как видим, Карягин, несмотря на обещания оперативников и следователя Шишкина, не получил сколько-нибудь заметных скидок за свое сотрудничество со следствием. А ведь гособвинение просило дать ему условное наказание! Но суд не пошел на это. И приговор в отношении Карягина очень удивил и расстроил и его самого, и его защитника.
Почему так произошло, я расскажу в дальнейшем. Но это — пример того, что судебный приговор может все-таки носить и воспитательный характер. Однако так бывает, только когда приговор справедлив! А если нет, то ни о каком воспитании не может вестись и речь. Что в большинстве случаев у нас и происходит. Ведь наши приговоры чаще выполняют функции устрашения — устрашения и наказания не столько виновных, сколько несговорчивых, не признавших своей вины и не сдавших своих товарищей (хотя признание вины и раскаяние — не одно и то же, но об этом все забывают в погоне за большей раскрываемостью преступлений). А также — функции поощрения слабых и трусливых, своим признанием облегчивших работу следователя, гособвинителя и судьи. И это уже не воспитание, но — учеба: наглядный пример другим того, как надо себя вести, если хочешь получить меньший срок, хорошую камеру или нормальных сокамерников. И чем больше заложишь друзей и подельников, тем тебе будет лучше.
«Ты убивал, воровал и грабил? Ничего страшного! Назови тех, кто был с тобой, кто тебе подсказал, где можно украсть, кто попросил или приказал тебе убить, и ты получишь за всё условно. Ах, ты еще и сам кого-то когда-то убил? Ничего, мы про это забудем. К тому же там уже нашли виновного. За ним, знаем, тоже много грешков, так пусть расплачивается — не за свое, так за чужое. Наказания, как говорится, без вины не бывает…»
Вы думаете, это все моя выдумка? Нет, это — жизнь. И много лет за того подонка, заключившего сделку с обвинением, отбывал наказание реальный человек. Я не хочу называть его имени, потому что он не являлся нацболом, а мы говорим сейчас о них. Но случай реальный и весьма показательный.
Вы спросите, а говорили ли он и его адвокаты обо всем этом судье? Писали ли жалобы? Да, говорили и писали. Но судья, наивная душа, ничему не поверила. Или сделала вид, что не верит. И сказала, что к делу, которое она рассматривает, это не относится, а доказательств вины подсудимого в деле достаточно — его опознали аж две свидетельницы и отец покойного, который тоже случайно оказался на месте преступления. Две женщины видели из окон второго и третьего этажа большого дома, как во дворе, в 70 метрах от них, происходила драка трех парней. Случилось это холодной московской осенью, дерущиеся были одеты в темные куртки с шапками на головах (причем шапки эти имели козырьки и прикрывали уши), и наблюдали за ними женщины не более пяти минут — все произошло очень быстро. Через десять лет, летом, эти свидетельницы с орлиным зрением и феноменальной памятью опознали в подсудимом (тогда он был только задержан и предъявлен им в майке, летних брюках, шлепанцах и без головного убора) одного из дравшихся у дома парней. Опознали «по чертам лица и телосложению». При этом каким именно чертам лица, не пояснили, отделавшись лишь расхожей юридической формулировкой, явно кем-то подсказанной. И ранее при многочисленных допросах никогда его черты лица не описывавшие. «Хотя тогда, — пояснила одна из дам, — он был худее. Но похож»…
— Так «похож» или — он? — спросил адвокат, но следователь данный вопрос отвел.
Попробуйте теперь и вы, выглянув в окно, посмотреть пять-шесть минут с высоты третьего этажа на людей, стоящих (хотя бы даже просто неподвижно стоящих!) на улице в метрах 70 от вас. Да еще — осенью или зимой, когда эти люди одеты в теплую одежду и в головных уборах! А потом попытайтесь их описать. И скажите честно: вы смогли бы их опознать через десять лет? А по фотографиям с паспорта? А наши чудо-женщины смогли! И по фотографиям, и так. Да еще, как я уже сказал, в летней одежде!..
С несчастным отцом убитого парня произошла немного другая, но схожая история: он увидел, что сын дерется с какими-то неизвестными людьми, подбежал к ним, хотел вмешаться, но оказалось поздно — сын умер у него на руках, а те двое тут же исчезли. И что видел ослепленный горем пожилой мужчина, когда все это длилось при нем не больше минуты? Что или кого он запомнил? Умирающего сына. И про это рассказывал на следствии всегда с мельчайшими подробностями. А вот убийц сына описывал каждый раз по-разному. Как, кстати, и те женщины-свидетели. Но через десять лет, как и они, вдруг одного из них опознал. Сперва по фотографии, а потом и непосредственно. Более того — опознанный молодой человек, как оказалось, был ему в действительности хорошо знаком, — тот когда-то дружил с его сыном! И если бы он и в самом деле участвовал в драке, отец убитого парня непременно бы его сразу узнал. Однако мужчина десять лет подряд заявлял, что убийцы сына ему не известны. И этой же позиции стал придерживаться, с подсказки ментов, и в ходе опознания. «Он, точно — он, мы установили», — уверяли оперативники несчастного старика. И у того не хватило сил сказать правду… Десять лет неизвестности, постоянные вызовы в милицию-полицию — расспросы, воспоминания… «Скорей бы уж конец! Любой, но конец…» — вот что думал тогда старик. А молодой человек, прекрасно зная, что ни с кем не дрался и никого не убивал, спокойно согласился участвовать в опознании, надеясь на объективность следователя и честность свидетелей. Но свидетелей можно запутать или запугать, а объективных, независимых следователей чаще увидишь у нас лишь в кино. Впрочем, для судьи, как выяснилось, было достаточно опознаний подсудимого по фотокарточке, а потому и выезжать на место преступления для проведения следственного эксперимента в судебном заседании она отказалась. И даже ради простого интереса поленилась выглянуть в окно из своего кабинета, чтобы убедиться, сможет ли она сама запомнить людей, стоящих на автобусной остановке в 50 метрах от здания суда. И о какой справедливости здесь может идти речь?..
А ведь мало кто верил и в справедливый, а тем более в оправдательный приговор и в отношении Лимонова! Сколько иронии было в комментариях журналистов по поводу участия в деле Виктора Черепкова, сколько сарказма было в их словах относительно самого Лимонова, его выступлений и облика! Почти никто не верил, что помогут делу показания свидетелей, что стратегия и тактика защиты принесет свои плоды, что моя долгая трехдневная речь в прениях убедит судей в невиновности Лимонова и Аксенова в терроризме и прочих тяжких преступлениях.
Да никто из журналистов в принципе и не вникал в суть дела, как это обычно и бывает, а выдавали свои «глубокомысленные» комментарии и прогнозы из ниоткуда и попадали ими в никуда. Но как они нравились сами себе! Как они любовались собою, своим умом и своей проницательностью!..
«Лимонов наивно надеется, что его оправдают», «Лимонову стоит теперь надеяться только на помилование…» — писали они после того, как завершились прения сторон и все услышали, что прокуроры попросили судей приговорить «террориста» Лимонова к 14 годам лишения свободы в колонии строгого режима. При этом все эти охи и ахи подавались как охи и ахи доброжелателей.
Смешно, конечно, теперь читать все эти бредовые прогнозы дилетантов. И после приговора они на короткое время умолкли. Но потом вдруг стали писать, что, оказывается, Лимонова и его товарищей «решила оправдать и отпустить сама власть»!.. И про грозные речи прокуроров, про требуемые ими для подсудимых десятки лет лагерей уже как бы и забыли — как будто ничего этого не было и вовсе…
Осенью 2003 года Сергей Аксенов готовился подать заявление об условно-досрочном освобождении, о чем сообщил из колонии.
Мне нужно было встретиться с ним, чтобы согласовать дату этого его обращения, после чего я собирался попросить нескольких депутатов Государственной думы выступить в поддержку заявления Аксенова.
Кроме того, надо было понять, как отнесется к заявлению Сергея администрация колонии, в которой он отбывал наказание.
И вот в октябре 2003 года мы с Лимоновым поехали в Питер.
Пока я встречался с Аксеновым, Эдуард терпеливо дожидался меня в машине, любуясь апокалипсическими пейзажами Металлостроя, где и располагалась исправительная колония № 5.
Как ни странно, после того как я позвонил из проходной ее начальнику, меня быстро пропустили внутрь и организовали встречу с Сергеем. И она проходила не в комнате для свиданий, а в кабинете начальника оперчасти колонии, в его присутствии. Майор скромно стоял у окна, пока мы с Аксеновым обсуждали свои дела, сидя друг против друга за длинным столом, приставленным к рабочему столу хозяина кабинета.
И разумеется, от внимания майора не ускользнула та информация, которую я вполголоса, но достаточно громко доводил до сведения Аксенова. А я рассказал ему о Лимонове, который приехал со мной в Питер, о депутатах Алкснисе и Черепкове, передававших Аксенову приветы, о Жириновском, Илюхине и Зюганове, готовых подписать ходатайства за него. Короче, майору было о чем задуматься.
— У тебя есть какие-либо взыскания? — спросил я Сергея, заранее зная, что никаких взысканий у него нет.
И он ответил, как и полагается, четко и ясно:
— Взысканий не имею, а поощрения есть.
И рассказал, что работает сверловщиком на четырех станках одновременно — от маленького до огромного. Работой и всем остальным доволен. Сказал, что называет свою работу эротическими упражнениями.
— Дырки делаю. Меня сейчас как раз от станка и оторвали.
В общем, Сергей, как всегда, был молодцом — не терял ума и не унывал. И даже, как мне показалось, не похудел. Это радовало.
Обсудив все вопросы, мы с ним распрощались. И майор вызвался меня проводить, а заодно показать колонию.
Мы шли с ним, главным опером, по дорожкам зоны, выложенным из бетонных плит, и он показывал мне производственные корпуса, где зэки делают мебель, с гордостью рассказывал, что в колонии есть даже