Он вырастет, и будет он солдат,
И мою славу он своей укрепит.
Богдан, когда ты вырастешь большой,
Скрути-ка мать и к двери привяжи!
И выпори! Ей с чёрною душой,
«Зачем отца лишила?» — ей скажи.
В этих стихах, лишенных куртуазного изящества, — боль души отвергнутого женщиной поэта. Но тут передо мной сидел не просто поэт (я знаю, эстетам подавай «высокую» поэзию), а убитый горем мужик, каких миллионы, потерявший всякую надежду на сохранение семьи и изводящий себя воспоминаниями. И то обстоятельство, что мужиком тем был Эдуард Лимонов, ничего не меняло. Ну, разве что в некоторые мгновения я воспринимал эти его стихи как продолжение его же прозы — грубо зарифмованной автобиографической прозы, где он, как обычно, не щадит абсолютно никого, а себя прилюдно выворачивает наизнанку, нисколько не заботясь о том, как при этом выглядит со стороны.
— Вот тоже из недавнего. Богдану. — Лимонов откашлялся и глотнул пива.
Вот я сижу на кухне, сынок,
При галстуке, зол, спокоен.
Прибудет охрана. И в нервов комок
Сжатый, уеду я, воин…
Под утро затихла ссора с женой,
С мамой твоей больной…
Я не увижу тебя никогда!
Прощай же, моя звезда!
Вырастешь умным, красивым, Богдан,
Ну, а отец твой, умру я от ран,
Вот что тебе напишу я на скатерти:
«Не принимай никогда, будь смутьян,
Сторону матери!..
Матери тёплое вьют гнездо,
Сладко в гнезде валяться,
Только мозгов разжижения до
Нужно с гнездом расстаться!
Мальчик, беги! Мальчик, беги!
От баб убегай скорее!
Пусть бабка суёт свои пироги,
Пусть мать вся улыбками реет,
Плюнь на улыбки и на морщины,
Бабы — не участь мужчины!..
Да, я тебя от любви зачал,
Только объект желанья
Быстро чудовищем яростным стал,
Весь ощетинился, заклокотал,
Не только любить меня перестал,
Но гложет меня, как пиранья…
(Может, другого себе нашла,
Вся психопатией изошла!
При этом тобою она прикрывается:
Якобы бедный Богдан нуждается
В обширной квартире, в поездке в Гоа,
А без Гоа, ни «ау!», ни «уа!»)
На самом-то деле всё мать твоя лжёт,
Её там мужчина, возможно, ждёт…
Она изрыгает зловонную ложь!
Ты на меня должен быть похож…
Так убегай от них, взявши нож,
Чтоб только не жить в их фарватере,
О, покидай, покидай, покидай!
Этот вонючий, слезливый рай —
Сторону матери!»
В зале «Чемпиона», как я уже сказал, было шумно, и потому Лимонов постоянно повышал голос, стараясь перекричать полсотню человек.
Она не читала роман «Овод»,
Она читала роман «Обломов»,
Она не поймёт, что я вечно молод,
Ей не понять, что я без изломов.
Она низка, у неё нет высот,
Она — возлюбленная наоборот,
У неё есть живот, да, но два крыла
Ей эта поганая жизнь отсекла.
И тут в какой-то момент я вдруг уловил наступившую в зале тишину. И в ней срывающийся в крик голос Лимонова:
А я летаю! Вам удивительно?
Хотя и летаю я очень мучительно.
Но я не тяжелый, и два крыла,
Моя звезда для меня сберегла…
Лимонов замолчал. И три-четыре секунды после этого тишина в зале все еще сохранялась. Люди не поняли, что произошло. Не уверен, что кто-то из них узнал Лимонова, хотя, возможно, кто-то и узнал. Но человек, читающий в кабаке стихи, сейчас, согласитесь, редкость. Дикий крик, пьяное пение и даже драка не привлекли бы к себе такого внимания окружающих.
— Выпьем, — предложил я.
— Сейчас. Еще одно, — ответил Эдуард, перебирая свои листы. И, набрав в легкие побольше воздуха, продолжил, но уже тише.
Тебя мучает ревность со злобой, тоска,
Ты не видел два месяца с лишним сынка,
Ты болеешь, простуда и астма вдвоём
Истязают тебя этим солнечным днём…
Потерпел неудачу опять ты в любви,
Неудачником, впрочем, себя не зови, —
Вся проблема твоя с этой трудной женой,
Как проблема с собакой большой…
Выбирая собаку купить чтоб в друзья,
Выбирайте детей, взрослых сучек нельзя…
Ведь у этих у взрослых, красивейших сучек
Было много несчастных, трагических случек,
Было много предательства, много грехов,
Чего нет у родившихся только щенков…
— А ты знаешь, — сказал я, когда мы все-таки выпили, — ведь это всё начинается еще раньше — с самого детства. Ну вот, что мы желаем своим детям с раннего возраста? Мальчикам мы желаем быть сильными, смелыми и умными, желаем им хорошо вести себя и слушаться старших. Учим не обижать младших, слабых и… девочек. Хотим, чтобы они выросли честными и справедливыми, были верными товарищами и друзьями, стали защитниками своей сестренки и младшего брата, мамы и родины. И даже пишем это всё им в поздравительных открытках по поводу самых разных праздников. Так? А что мы желаем своим дочерям? Мы желаем им быть красивыми и, в лучшем случае, умными, а то и просто обходимся пожеланием хорошей учебы. Мы хотим, что наши дочери — «красавицы и принцессы» — выросли здоровыми и обязательно нашли свое счастье. И тут ключевое слово «наш ли»: найти счастье это не труд, но удача! И никогда не напишем им в поздравительных открытках пожелания быть честными, трудолюбивыми и преданными, — преданными родительскому дому и семье. Возможно, всему этому учат матери своих дочерей в мусульманских семьях, и понятие «преданность семье» у юных мусульманок со временем легко переходит уже на собственные семьи, где к нему добавляется еще и понятие верности мужу… Но если я вдруг, поздравляя, к примеру, свою взрослую дочь с днем рождения, напишу ей: «Будь, дочка, здорова и счастлива, будь честной и верной!», она решит, что папа сошел с ума. Однако написав это же взрослому сыну, я не рискую показаться ему сумасшедшим. Ну, а если я напишу то же самое своей подруге, то можно быть уверенным, она воспримет это как оскорбление.
Лимонов слушал меня, не перебивая. И я видел, что он со мной согласен.
— А потом у нас, мужиков, и у женщин разный подход к измене, — продолжал я спьяну излагать ему свои мысли.
— Мужик не считает изменой жене какие-то мимолетные, случайные связи с другими бабами, — говорил я. — И только когда мужчина начинает проявлять к новой знакомой какие-то знаки внимания — дарит ей цветы, милые безделушки или дорогие подарки — это свидетельствует о том, что он начинает сравнивать эту женщину со своей, и сравнение — не в пользу последней. Только с этого момента мужчина сам психологически осознает, что изменяет своей женщине… Ты улавливаешь мою мысль?
— Улавливаю, — Лимонов смотрел на меня не моргая.
— У женщин, как мне кажется, все иначе. Всё! Женщина изменяет мужу и осознает это сразу, как только сближается с новым партнером: вдыхая его пот, прикасаясь к его телу… Она тут же невольно начинает сравнивать любовника со своим мужем. Нет, потом она, конечно, будет еще думать и, возможно, даже так и не примет решения в пользу любовника, но факт измены уже для нее состоялся. И ей придется с этим фактом как-то жить. Улавливаешь?.. Не поэтому ли с древних времен люди относились к женской измене иначе, чем к мужской? Строже…
— Эх! — громко выдохнул Лимонов. Я вопросительно взглянул на него.
— Нет, — пояснил он, улыбнувшись. — «Эх!» — так называется стихотворение.
— Читай!
Я давал ей большую рубашку,
Она в ней тепло спала.
Я давал ей большую чашку,
Она чай из неё пила…
Я поил её чаем с мёдом,
Ей укутывал ноги пледом,
Всё равно она стала уродом,
И подвергла меня лишь бедам…
Было уже около полуночи, зал ресторана постепенно пустел, но Лимонов продолжал читать свои еще не опубликованные стихи.
Я бы писал стихи о гладиолусах,
Или о шляпках, может быть, писал,
Я пел бы Вам о шапках и о волосах,
Я б по-английски это напевал.
Я бы с ребёнком в парке бы прогуливался, —
Спокойный и приятный человек…
(А воздух бы на время обеспуливался!)
А ты глядела б мирно из-под век…
Я Вас сжимал в объятиях и ласках,
Вас никому в миру не уступал,
В сложнейших и завязках и развязках
Я своё тело с Вашим сопрягал.
Стремился внутрь я Вашей влажной глуби,
Топтал Вас словно бык и злой мужлан!
А что я получил? Она не любит!
Зачем тогда был этот балаган?!
Зачем родили бедного Богдана?
Чтоб ты его с отцом разорвала,
Чтоб у меня в груди зияла рана
И я глядеть боялся в зеркала?
Тяжёлая жена моя, тяжёлая,
Какая ты бесчестная, двуполая…
Как злой мужик, как оборотень вдруг!
А я-то верил, ты мой страстный друг!
А я-то верил, красоту мы делим,
И ненависть внутри себя не селим…
Расстались мы далеко за полночь. К этому времени в «Чемпионе», кроме нас двоих, уже никого не было, а парни из охраны Лимонова, встретившие своего вождя на улице, думаю, изрядно тогда промерзли.
Когда исчезли за поворотом габаритные огни черной лимоновской «Волги», я пошел через освещенный снегом Делегатский парк домой.
После столь много выпитого спал я в ту ночь плохо. А утром позвонил Лимонову.
— Ты жив? — спросил я его.