Я сам приезжал в Георгиевск нечасто, отправив туда своего помощника. Но когда того требовала необходимость, я прилетал в Минводы с удовольствием. Ведь там в ноябре и декабре, в отличие от Москвы, не было снега и мороза, люди ходили по улицам в летних платьях и костюмах, в полупустых санаториях лилась из кранов минеральная вода, и не верилось, что где-то совсем рядом с этим земным раем находилась все еще воюющая Чечня.
Как-то раз я срочно вылетел в Минводы, торопясь на заседание окружной избирательной комиссии. На этом заседании решался вопрос о снятии кандидата в депутаты Очирова с выборов. Поводом к этому послужило то, что его избирательный штаб выпустил плакаты и полиэтиленовые пакеты с изображением генерала и надписями «Честь имею!» и «Казаки сказали: “Любо!”. Плакаты развешивались по району, а пакеты наполнялись пачками муки, какими-то еще продуктами и раздавались пенсионерам и ветеранам войны. Обычная, самая распространенная в те годы процедура подкупа избирателей, которая применялась практически всеми кандидатами и партиями.
Коммунисту Мещерину, основному конкуренту Очирова, не было нужды подкупать мукой и чаем своих земляков — они и так готовы были за него проголосовать. Однако он и его сторонники видели, что пришлый Очиров развернул здесь слишком бурную деятельность и, по всем опросам, наступает ему на пятки. В итоге в избирательную комиссию поступила жалоба на действия Очирова от этого коммуниста, которую поддержали и другие кандидаты, в том числе и местный либерал-демократ.
Но я, пока летел в Минеральные Воды, ничего этого еще не знал: мои приятели — руководители штаба сами толком не знали, в чем суть претензий к их кандидату, не понимали, как из этой ситуации выкручиваться, но чувствовали, что закончиться все это может для Очирова и для них самих очень плохо.
В связи с задержкой авиарейса из Москвы к началу заседания комиссии я опоздал и вошел в актовый зал районной думы, когда там уже вовсю кипели страсти.
По виду Очирова, понуро сидевшего в окружении своих штабистов, я понял, что дело дрянь. Бурное обсуждение прервалось только на минуту при моем появлении, но тут же продолжилось, так что мне пришлось вникать в суть проблемы, что называется, на ходу. При этом я заметил, что пара мужиков в зале с любопытством и даже с недоумением то и дело посматривают на меня.
— Продукты нельзя раздавать избирателям! Это прямое нарушение! — кричала между тем какая-то тетка.
— А такие плакаты можно выпускать? — старался перекричать ее из другого угла зала пожилой мужчина.
— И плакаты — нельзя! — соглашалась с ним тетка.
— Вот! А казачий круг разве собирали? — спрашивал ее мужчина.
— Нет, не собирали, — отвечала тетка.
— Так какого ж лешего он пишет, что казаки ему сказали «любо»?! — выходил из себя мужчина.
И тут они оба посмотрели на Очирова. Члены избирательной комиссии тоже вопросительно и недоброжелательно уставились на него.
Очиров молчал, опершись руками на спинку впереди стоящего стула. Молчали и руководители его штаба. Они с надеждой смотрели на меня, но я только-только начал понимать, что к чему, и нужно было еще немного времени, чтобы сообразить, как отбиваться от всех этих нападок. А в том, что мы отобьемся, я не сомневался, как только увидел нашу команду в сборе.
Мефодий, Купер и Беляк! Для полного комплекта не хватало еще только Паука, Борова и Ящера. Мне вдруг стало весело. Раз таким молодцам генерал Очиров доверил свою судьбу, мы просто обязаны отбить атаки крикливой тетки и злобного старика!
А два мужика в это время все продолжали меня пристально рассматривать.
— Послушайте, товарищи! — сказал я, когда тетка со стариком немного успокоились. Члены избирательной комиссии дружно повернули ко мне головы, а два странных мужика раскрыли рты. — Вот я сейчас только что приехал. Города не знаю, где комиссия ваша сидит, тоже не знал. Выхожу из такси здесь, на площади, смотрю — рынок. Думаю, дай зайду, гляну, что да как, а заодно спрошу, как вас найти. Захожу. Народу не много. Кто торгует, кто так просто ходит, смотрит. Вижу, стоят казаки. Человек пять. Семечки лузгают, разговаривают. Подхожу к ним, спрашиваю: «Где здесь избирательная комиссия заседает?» — «Вон, — говорят, — здание райсовета, там и сидят. А вы откуда будете?» — интересуются. Говорю: «А я из Москвы. У вас тут наш генерал Очиров избирается, слышали?» — «Слыхали, — отвечают, как не слыхать! Хороший мужик, солидный». — «Так, — говорю, — выходит, он нравится вам?» — «Нравится». — «Значит, любо?» — «Любо, любо!» — отвечают казаки.
Все это было полчаса назад. Здесь, на вашем рынке. И кто докажет, что и раньше такого не бывало? И при чем тут казачий круг? На плакатах и пакетах про круг-то ничего не написано. Просто казаки сказали: «Любо!» Ну и что? Где тут обман избирателей?..
Члены комиссии согласно закивали головами. Два мужика, явно удовлетворенные моим объяснением, заулыбались. Председатель комиссии объявила перерыв.
Эти мужики тут же ко мне подошли и представились. Оказалось, что они члены местной организации ЛДПР, а один из них — кандидат в депутаты.
Как выяснилось, мое появление здесь было для них полной неожиданностью, ведь они знали меня как адвоката своего партийного лидера, и вдруг я приехал поддержать их противника. Мне пришлось объяснить товарищам, что я не член их партии и работаю не только на Жириновского.
— А вот вы, — сказал я, — поступаете неразумно. Ваш главный конкурент и непримиримый противник — кандидат от КПРФ, а вы набросились на Очирова. У вас же, если честно, нет никаких шансов победить коммуниста. А у Очирова такой шанс есть. Так вам надо бы сплотиться с Очировым, чтобы совместно свалить коммуниста…
— Ну, да, — согласились георгиевские жириновцы. — Конечно, у Очирова есть ресурсы. А нам Вольфович никаких ресурсов не выделил — свои деньги вкладываем… А без ресурсов какая же победа?
— Верно, у Очирова есть и ресурсы и связи, — подхватил я. — И человек он порядочный — в случае победы вас не забудет. Ему же здесь нужны будут помощники. А вы — в самый раз…
После перерыва кандидат в депутаты от ЛДПР отозвал свою жалобу на Очирова. А руководитель очировского штаба Мефодий заявил, что их люди не имеют никакого отношения к раздаче муки и продуктов населению Георгиевска:
— Пакеты выдавались в штабе бесплатно всем подряд, а для чего их потом люди использовали — мы и знать не знаем…
Такое простое объяснение большинство членов комиссии устроило.
— Честь имею! — радостно сказал генерал Очиров всем на прощание и уехал вместе с Мефодием и Купером в штаб.
А меня пригласили к себе в гости либерал-демократы, после чего мы отобедали с ними в какой-то местной армянской шашлычной.
Жириновцы оказались вполне приличными, любящими свой край людьми, хотя и несколько наивными, как большинство россиян в глубокой провинции. На чистом энтузиазме, за счет собственных, весьма скромных, средств они годами поддерживали активность своей парторганизации в Георгиевске и очень хотели верить в то, что их помнят и ценят в далекой Москве.
А штаб генерала Очирова гудел, словно пчелиный улей: Мефодию и Куперу благодаря местным знакомым Очирова удалось рекрутировать массу помощников, большинство из которых походили на городских сумасшедших и очень напоминали собой сборную московскую тусовку из анпиловцев и сторонников Новодворской.
Некоторые из них были такие активные и прилипчивые, что нам часто приходилось просиживать весь день в штабе без обеда на одном чае. А вечером в Георгиевске поужинать в приличной обстановке было решительно негде, поэтому мы садились в штабную машину (обычные «Жигули») и велели водителю отвезти нас в Кисловодск, Пятигорск или куда-нибудь еще, где можно было нормально поесть и отдохнуть от всего этого дурдома.
В один из таких поздних вечеров в Кисловодск мы отправились вдвоем с Купером, были голодные и потому злые, а те рестораны, куда мы заезжали, оказывались, как назло, либо уже закрыты, либо на спецобслуживании, то есть в них плясали и пели свадьбы.
Наконец какой-то гаишник показал нам ресторан, который, по его словам, был очень дорогой, но работал допоздна.
В этом ресторане, украшенном белыми «античными» колоннами из гипса, гремела музыка и тоже было полно людей. Но нам все-таки нашли столик прямо у входа, за которым мы и устроились с Алексеем лицом к залу, чтобы лучше видеть то, что там происходило.
А там, как мы быстро поняли, отмечали дни рождения две компании: большая еврейская семья со стариками и детьми, сидевшая за длинным столом, и армяне — мужчины и женщины среднего возраста, расположившиеся напротив.
Мы сделали заказ и, пока нам готовили жареных перепелов, салаты и харчо, пили холодное белое вино, поглядывая на присутствующих. Те тоже с интересом смотрели на нас. Но со стороны еврейской компании это было не очень заметно, а вот армянские мужчины весьма демонстративно и враждебно поглядывали в нашу сторону, танцуя со своими толстозадыми женщинами в аляповатых платьях в обтяжку или сидя за столами и демонстрируя нам волосатые мощные руки с высоко закатанными рукавами черных рубашек.
Тем не менее мы были спокойны и невозмутимы. Набросившись на еду, как только она оказалась у нас на столе, мы все равно продолжали кидать взгляды и на тех и на других и на сцену, при этом наши лица оставались непроницаемыми — на них не было ни улыбок, ни удивления — ничего. И мы сами практически не разговаривали, да в таком шуме это было и невозможно.
На сцене четверо музыкантов — два гитариста, саксофонист-клавишник и барабанщик, классический состав кабацких лабухов, — поочередно и очень громко исполнял всего две лишь песни, каждый раз объявляя их названия в микрофон.
— «Еврейские глаза», песня Марата Левина, по просьбе наших уважаемых гостей, — произносил солист с придыханием.
— «Песня первой любви» Арно Бабаджаняна, по просьбе наших уважаемых гостей», — говорил он спустя минуты четыре.