На следующем заседании (когда в суд пришел юрисконсульт аппарата Думы и, естественно, стал сразу моим союзником, ведь мы выступали с ним на одной стороне) Тишковская сбивчиво изложила суть своих требований. Потом, периодически переходя на повышенные тона, она принялась ругать Жириновского и жириновцев, «уничтоживших все доказательства и пытающихся сейчас переложить ответственность на уважаемое руководство Госдумы».
Представитель этого самого руководства воспринял ее слова как «верх цинизма» и «бред взбесившейся бабы», которая «сама затеяла всю эту судебную тяжбу».
Но потом нас немного повеселил ее адвокат. Это был преклонного возраста мужчина с крашеными пегими волосами, одетый в видавший виды костюм откуда-то из 80-х годов.
Как только судья приступила к оглашению материалов дела, он начал просить, чтобы она читала погромче.
— Я ничего не слышу! — возмущался адвокат через каждые пять минут.
— Я читаю достаточно громко, — не выдержала в конце концов судья.
— Тогда закройте окно! — потребовал он. — На улице шум, и я ничего здесь не слышу!
— Но вы же до этого сами просили, чтобы я открыла окно, потому что вам, видите ли, жарко!
— Да, мне жарко! И я ничего не слышу! А кроме того, — он аж побагровел от возмущения, — кроме того, у меня плохой стул!
Мы с юристом Госдумы засмеялись. Заулыбалась и секретарь суда, но судья, сдержав улыбку, велела ей все-таки окно прикрыть.
— Да-да, — продолжал возмущаться адвокат, с вызовом глядя на всех нас, — ничего смешного! Тут вся мебель шатается! Всё развалили! И это называется суд? Позор!..
Какое решение вынесла судья, думаю, ясно: Евгении Тишковской в иске было отказано.
Через несколько лет, в 2004–2005 годах, именно в этом суде в первый раз были осуждены Михаил Ходорковский и Платон Лебедев. Вот так же — в душном и тесном зале, под перезвон трамваев за окном, шум машин и крики «Позор!».
Ходорковский с Лебедевым говорили на том процессе мало и больше улыбались. Не слишком много выступали и их адвокаты. Генрих Падва, например, выступал в прениях всего четыре часа, — и это было самое длинное выступление защитников Ходорковского, чем так восхищалась тогда вся либеральная пресса! Все остальные адвокаты выступали в прениях гораздо меньше. Но можно ли за это время опровергнуть то, что затем легло в приговор, который судья Елена Максимова зачитывала целую неделю?! А ведь обвинение Ходорковского и Лебедева строилось на массе документов — бухгалтерских отчетах, аудиторских заключениях, схемах, расчетах и судебных экспертизах, которые нуждались в анализе и оценке защиты. И подсудимым, по правде говоря, лучше было бы нанять в помощь Падве группу аудиторов, чтобы терпеливо, без эмоций и политических заявлений хоть неделю или две подряд растолковывать суду несостоятельность обвинений.
Да, заказной характер того дела был очевиден и обвинительный приговор, вероятно, предрешен, но бороться все равно было надо и бороться с помощью специалистов в области производства и финансов, а не с помощью команды пустобрехов-адвокатов, не смыслящих хорошо ни в том, ни в другом. Тогда, может быть, и срок был бы поменьше — не намного, но все-таки. Ведь если власть и хотела осудить зарвавшегося, по ее мнению, олигарха, то вряд ли ей было принципиально важно, сколько лет колонии он в итоге получит — восемь или пять.
А все это произошло потому, что не верил тогда Ходорковский в то, что его, олигарха, пожимавшего культю самого Ельцина и помогавшему тому сохранить власть в 1996 году, вот так запросто возьмут и осудят! Надеялся на свои деньги и связи, на продажность прокуроров и судей. Так что не надо его сейчас рядить в белые одежды. И тогда, и до ареста он жил и зарабатывал деньги по тем же правилам, как и все другие российские бизнесмены, и святых среди них не было и нет.
«Миша выйдет к Новому году… Миша выйдет к весне», — доверительно шептали мне разные влиятельные люди, водившие в тот период хороводы вокруг сидящего в Матросской Тишине олигарха Ходорковского. И, как я догадывался, обещавшие ему все это через адвокатов, но, разумеется, не бесплатно.
Это уже на втором своем процессе в Хамовническом районном суде в 2009–2010 годах (куда приезжали и мы с Лимоновым) Ходорковский пытался защищаться сам, не веря больше обещаниям друзей-мошенников (а какие еще у него могли быть друзья?) и не полагаясь полностью на своих адвокатов, сидящих за столами, заставленными букетами цветов и бутылками с минеральной водой.
Со стороны все это в обшарпанном, тесном здании районного суда вместе с демонстративными, рассчитанными на публику и самого Ходорковского объятиями и поцелуями его мамы, выглядело фальшиво и пошло. Будто каждое судебное заседание для Е. Лукьяновой, В. Клюгванта и прочих защитников Михаила Ходорковского и Платона Лебедева было праздником. Хотя бы ради смеха они поставили бы цветы и воду на стол гособвинителей!..
Но на первом процессе в Мещанском районном суде Ходорковский действительно в основном только улыбался. А его адвокаты (был среди них тогда даже какой-то экзотический персонаж по фамилии Дрель) и правозащитники призывали народ устраивать у стен суда митинги в защиту Ходорковского.
В ответ на это противники «семибанкирщины» организовывали свои митинги, и куда более массовые.
Тогда еще не было «нашистов», но потребность в них у Кремля уже возникла. И руководство этими пикетчиками (особенно поначалу) взял на себя лидер новоиспеченной партии «Родина» Дмитрий Рогозин. И те мероприятия у Мещанского суда Москвы были для него своего рода проверкой. Проверка прошла успешно и открыла дорогу Рогозину к вершинам власти. Хотя после создания в апреле 2005 года молодежного движения «Наши», необходимость в «Родине» отпала, и уже в следующем году ее объединили с Партией пенсионеров и с Партией жизни, создав на их основе более умеренную «Справедливую Россию».
Что же касается дела Тишковской против Жириновского, то оно на этом не закончилось и имело забавное продолжение уже в Мосгорсуде, куда докатилось только к зиме 1998 года.
Рассмотрение кассационной жалобы Тишковской на решение Мещанского районного суда было назначено на послеобеденное время, примерно часа на два. Когда я подошел к залу, где заседала судебная коллегия, там уже, как обычно, толпились люди — адвокаты, истцы, ответчики. Но ни Тишковской, ни ее глуховатого адвоката среди них не было.
Госдумовский юрист предупредил меня заранее, что не приедет, и я скучал в одиночестве, ожидая, когда меня пригласят в зал заседаний.
Время шло, рассмотрение дел затягивалось.
Разглядывая томящихся в ожидании вызова посетителей и невольно слушая их разговоры, я не сразу обратил внимание на одиноко стоявшую в сторонке от нас полную женщину с раскрасневшимся от мороза лицом. (По крайней мере, именно так я тогда и подумал.) На голове у нее был пушистый вязаный берет, а на плечах — красный мохеровый шарф, еще больше подчеркивающий цвет ее лица. Светлая кофточка с люрексом, темная юбка и не до конца застегнутые на толстых икрах ног зимние сапоги дополняли ее наряд, который венчала большая хозяйственная сумка с торчащими из нее продуктами (то ли это был пакет молока, то ли палка колбасы — уже и не помню).
Нелепый в этих стенах вид тетки на какое-то время приковал к ней мое внимание, и я даже попытался было угадать, кто она такая и зачем сюда пришла. В итоге я решил, что скорее всего она истица или ответчица по какому-то делу, ждет своего адвоката, а приехав в суд откуда-то издалека, зашла по пути в магазин и, быть может, даже уже успела где-то перекусить.
Однако когда объявили, что начинается слушание дела по жалобе Тишковской и меня пригласили пройти в зал, следом за мной туда же вошла и та самая тетка в шерстяном берете. Она решительно уселась за соседний стол, выложив на него из своей бездонной сумки папку с документами.
Через минуту выяснилось, что эта колоритная особа — новый представитель Тишковской. Сейчас, спустя 20 лет, я, к сожалению, никак не могу вспомнить ее фамилию. Возможно, Виноградова или Яблокова, что-то в этом роде. Но помню, дама была из какой-то областной адвокатской конторы, которой руководили две сестры, и она была чуть ли не одной из них.
Итак, после краткого изложения судьей-докладчиком сути дела и содержания кассационной жалобы слово предоставили представительнице Тишковской.
Поначалу я не очень вслушивался в то, что она говорила, так как это был обычный набор расхожих фраз типа: «мы не согласны», «считаю необоснованным» и т. п. Но потом я услышал нечто такое, что заставило меня вздрогнуть. И это «нечто» было слово «бля». Я не поверил своим ушам, думая, что просто ослышался. И тут же снова услышал «бля». А потом еще. И еще.
— Мещанский суд, бля, — говорила представительница Тишковской, буравя взглядом противоположную стену зала, — сделал все, чтобы этот негодяй Жириновский ушел от ответственности. Он и его адвокат просто издеваются! Потребовали привлечь в качестве ответчика Госдуму! Жириновский нашкодил, а вину, бля, перекладывает на других! Вначале женщину публично за волосы оттаскал, а после обозвал ее «белокурой бестией» и еще сравнил, бля, с латышским стрелком! А она никакой не стрелок! И не бестия. Она — бывший депутат, бля…
Адвокат говорила еще долго и все в том же духе.
Прокурор и двое судей делали вид, что ничего не замечают, и только третий судья, прикрыв ладонями лицо, беззвучно давился от смеха.
А я некоторое время смотрел то на них, то на выступавшую, не в силах поверить своим глазам и ушам. Потом меня вдруг осенило: так, наверное, она пьяна! — пошла пообедать и хватила лишку. Дальше я слушал ее уже словно во сне. Но под конец своего выступления представительница Тишковской так хлопнула по столу папкой с бумагами, что я очнулся.
— Сергей Валентинович, желаете что-нибудь сказать? — спросила меня председательствующая с явным сочувствием в голосе.
— Нет, на это мне сказать нечего, — развел я руками.