Он покосился на меня и усмехнулся.
— Не думай, что я не ценю того, что со мной случилось. Многим бастардам живётся… жилось куда хуже, чем мне. Повезло, что отец решил, что у меня есть потенциал, и забрал в семью, несмотря на то, кем была моя мать. Наверно, оттого так сильно было его разочарование, когда его надежды не оправдались. Вероятно, он видел во мне бездарно потраченные время и средства. По крайней мере мне сейчас так кажется.
Мне было трудно его слушать. Даже просто стоять рядом с ним и не морщиться казалось настоящим испытанием. Настолько чудовищной и почти что невыносимой скорбью от него веяло. Эти ощущения казались сродни ванне с кислотой, в которую ты погружаешь собственную руку. Чувствуешь, как она медленно разъедает тебя, пожирая плоть. Неотвратимо. Постепенно. Пока не останется ничего. Совсем ничего.
А на лице Князя была лишь мягкая, лёгкая и грустная улыбка.
— Ты говорил, что вы с Ильёй… — начал я, и Князь моментально понял, что именно я имею в виду.
— Что мы с ним не были закадычными друзьями? — спросил он и посмотрел на меня.
— Да, — кивнул я.
— Да, Саша. Я ненавидел твоего отца. Порой настолько сильно, что иногда фантазировал у себя в голове его смерть. Особенно в первые месяцы после того, как наш отец понял, что дара у меня нет и не будет. Тогда Илья стал… очень несносен, я бы сказал. Он ведь ещё в двенадцать, так сказать, пробудился. Отец тогда праздник закатил. Несколько дней гуляли. А когда он понял, что у меня ничего нет, то получил я лишь презрительный взгляд. Так что-то, что происходило у меня в сердце никогда не было для Ильи секретом.
Хотелось выругаться. Настолько, что сдерживать рвущиеся наружу слова было всё равно, что вырывать у себя ногти пассатижами. Дети не могут скрывать свои эмоции. Они ведь такие яркие. Чистые. Открытые. И несомненно, способный ощущать чужие чувства Илья прекрасно видел, что происходит с его братом. Не мог этого не знать. И всё равно продолжал высокомерно относиться к нему, как к дерьму.
Как Князь за время своей молодости не рехнулся — я не знал. Да и знать не хотел. Кто другой стал бы, как Волков. Злобным, обиженным на весь мир ублюдком. Я и сам бы на его месте точно кукухой поехал и разбил издевающемуся надо мной говнюку лицо. В детстве терпеливым я никогда не был, что, впрочем, порой приносило изрядные проблемы, которых можно было бы легко избежать.
Но даже так, это было бы приятно.
— Зачем мы сюда приехали? — наконец спросил я. — Ты знаешь, как я к ним отношусь. Они…
— Не твоя семья? — закончил за меня Князь. — Да, я знаю. Ты не раз это говорил.
— И на то у меня есть причина, — парировал я.
— И это я тоже знаю, — не стал он спорить. Просто затянулся сигарой, позволив её кончику тлеть алым в темноте собственной тени. — Я знаю, Саша. Поверь мне, я не собираюсь тебя осуждать. И спорить с твоей точкой зрения тоже не буду. Я привёз тебя сюда не для того, чтобы изменить твоё мнение относительно отца и тех, кого ты никогда не видел и не знал.
А ведь в его словах есть правда. Я никогда не знал женщину, которая вышла замуж за Илью Разумовского. Никогда не знал своих братьев и сестру. И это нисколько не помешало мне отречься от них. Старательно отмежеваться от Разумовских, словно от прокажённых.
И нет. Происходящее здесь и сейчас не заставит меня изменить своего решения. Я всё ещё не собирался становиться Разумовским. Быть Рахмановым мне нравилось куда больше. Просто потому, что я был собой, а не чужими ожиданиями, построенными на громкой фамилии предков.
Чистый лист. Tabula rasa, так сказать.
Но кое в чём он был прав. И я понимаю, что именно он хотел мне сказать. По крайней мере я так думал.
— Зачем?
— Для того, чтобы ты своими глазами увидел, что бывает, когда человек становится излишне самоуверенным, — ответил Князь. — Хочешь ты того или нет, случайно или нет, но ты очень на него похож. Порой похож настолько, что мне страшно. Я не знаю, как оно так вышло, но иногда я смотрю на тебя и вижу более молодую копию Ильи…
— Только не такого ублюдочного, я надеюсь? — спросил я в шутку, и Князь негромко рассмеялся.
— О, нет. Похоже, что эта черта его характера тебе не передалась, что, если честно, не может меня не радовать. Но проблема в другом. Самоуверенность, Саша.
— Проблема?
— Именно.
— Не вижу тут проблемы…
— А вот я бы на твоём месте посмотрел бы повнимательнее, — мягко упрекнул он меня.
— Кто в себя не верит — обрекает себя на бесконечные сомнения, — с неожиданной для себя злостью в голосе произнёс я. — А сомнения порой убивают быстрее пули.
Чёрт. Ну почему сейчас. За каким дьяволом я это вспомнил. Опять перед глазами та проклятая ночь. Дождь. Крыша. Смех и последовавшая за ней мимолётная и едва уловимая вспышка пистолетного выстрела. И дальше темнота. Абсолютное ничто, в котором ты растворяешься без остатка.
И похоже, что Князь заметил эту перемену в моем настроении. Ещё бы он не заметил. С его-то интуицией.
— Любая великая катастрофа, Саша, начинается всего с одного слова, — негромко проговорил он, повернувшись ко мне. — Она начинается с «я». Тот, кто слишком в себе уверен, никогда не заметит, что шагает прямиком в жадные объятия пропасти. И именно это сгубило твоего отца. Завышенные амбиции, Саша. Вместе с железной уверенностью в собственной неприкосновенности и абсолютной правильности собственных действий. Именно они погубили Илью и всю твою семью, неважно, считаешь ли ты их таковыми или нет.
Затянувшись сигарой, Князь посмотрел на неё пару секунд, а затем щелчком пальца стряхнул пепел, позволив ему упасть в снег.
— Я привёз тебя сюда не для того, чтобы поучать. Ты взрослый и умный парень. Ты сам всё поймёшь. Я в этом даже не сомневаюсь. Просто я хотел дать тебе пример того, куда могут завести эти чувства. И поверь мне, как бы я не ненавидел твоего отца, я никогда не желал ему такой участи…
— Ты же сам говорил, что…
— Ну, может быть, изредка, — усмехнувшись, поправился он. — Но это не означает, что в каком-то смысле я не любил его. Он был моим братом. Да, та ещё сволочь, но он всё равно оставался моим братом. И потому мне было бесконечно больно от того, что случилось с ним, Аленой и детьми.
— Потому ты начал искать… других его детей? — спросил я, и Князь отрывисто кивнул.
— Да. Я не хотел, чтобы наша семья исчезла полностью. Не важно, какую фамилию носили бы эти дети, но я…
Князь покачал головой и устало вздохнул. А я, по какой-то странной причине, только сейчас заметил на среднем пальце его правой руки золотое кольцо. То самое, которое я привёз из Конфедерации и отдал ему.
— Я хотел, чтобы остался хоть кто-то, — почти шёпотом произнёс Князь, тёмными глазами глядя на камни. — И по той же причине я приезжаю сюда каждый год. Не всегда удаётся вырваться в годовщину, но тем не менее. Я приезжаю сюда и провожу тут несколько дней. В тишине и спокойствии.
Думаю, что если бы я сейчас повернулся и посмотрел на него, то густая и тёмная тень на его лице никогда не позволила бы мне увидеть блеск в его глазах. Но мне это и не требовалось. Я и так всё прекрасно чувствовал. Настолько, что самому становилось невыносимо тяжело.
И ведь Князь ни словом, ни жестом не показал, что сейчас творилось у него в душе.
— Думаешь, что я перегибаю палку?
В ответ на мой вопрос он лишь пожал плечами.
— Ты его сын, Саша. Ты её не перегибаешь. Ты её уже сломал. И продолжаешь идти дальше. Вопрос только в том, когда на твоём пути появится та преграда, которую преодолеть ты не сможешь. И только от тебя зависит — увидишь ли ты её заранее или со всех маха врежешься в неё лицом. Только от тебя.
Князь ещё несколько секунд смотрел на возвышающиеся из снега камни с нацарапанными именами, после чего бросил сигару в снег и отвернулся.
— Пойдём в дом. Нам стоит отдохнуть.
И тут я спорить с ним не стал. Действительно стоило.
Остаток дня мы с Князем провели в его доме. Здесь практически не было связи. Телефон в редкие моменты едва-едва ловил на одно деление, а в остальное время упорно показывал надпись «нет соединения». Такая же ситуация обстояла с электричеством с водой. Ну, почти. В небольшой пристройке имелся генератор, который давал достаточно напряжения для освещения и мелких нужд, но не более. А воду можно было принести с колодца, что находился за домом и немного ближе к лесу или просто набрать снега, чтобы далеко не ходить. Зато экономно, сказал Князь. Да и большего ему тут было не требовалось.
Зато здесь были книги. Целое море книг. Почти все стены на первом этаже были заставлены книжными шкафами. А на втором этаже, в двух спальнях, тоже. По словам Князя, это было то немногое, что он смог забрать из родового имения, когда большую часть имущества Разумовских распродали после смерти Ильи. Да и то далеко не всё, по его же собственным словам.
В остальном же вечер прошёл… да, спокойно он прошёл. Как ещё он мог пройти в подобном месте. Князь привез с собой немного продуктов и пожарил мясо с картошкой на небольшой газовой печке. Достал из подвала бутылку вина. Мы поужинали, а затем, одевшись потеплее, сидели на улице и разговаривали, разговаривали, разговаривали.
Периодически прерывались, чтобы сходить в дом и заварить себе горячего чаю, а затем снова продолжали. В этот вечер Князь оказался весьма словоохотлив. Уж не знаю, что так повлияло: вино, само это место или же он попросту устал держать это в себе.
Скорее всего, всё вместе. Князь очень много рассказывал о своём детстве. О том, как после смерти брата и всей семьи оказался далеко не в самой простой ситуации. Глупцом он никогда не был, так что довольно быстро сообразил, что именно произошло и к чему всё идёт, несмотря на то, что никаких доказательств у него не было.
Так что первое и самое верное, что пришло ему в голову — сбежать из Империи. Конечно же, в тот момент он ещё не знал, что никто его убивать не собирался, но кто на его месте поступил бы иначе? Мысль-то здравая, как ни посмотри.