«Я никогда не видел таких красивых глаз», – звучит голос Лео из закромов подсознания, куда я успела затолкать мысли о чувствах к этому мужчине.
Хватаю тяжелую подставку для мыла и кидаю в зеркало.
– Ненавижу! – кричу наперегонки со звоном стекла.
Пинаю ботинком осколок.
Легче не становится. Хотя я бы с удовольствием разбила что-нибудь еще. Голову Лео или Глеба, скажем, друг об друга!
Перевожу взгляд на душ. Его, конечно, трудно не заметить, учитывая гигантские размеры и то, что кроме него, раковины и унитаза ванная пустует. Никаких полотенец, средств гигиены, флаконов или зубной пасты. Ни-че-го. Чистейший минимализм.
Открываю дверь кабины.
«Почему от тебя так сложно оторваться…» – и снова адвокат.
Видимо, у меня начинается шизофрения. Хочется заголосить: «Вон из головы, вон из памяти, вон из… сердца».
Бью себя по щеке. Шумно выдыхая, упираюсь в панель душевой кабины. Стараюсь уничтожить голос, этот ласкающий шепот над ухом, запах леса и шоколада; хвою радужек, мягкие, но властные прикосновения…
Лео.
Проклятый адвокат!
Рассматриваю кнопки. Прошлый раз некоторые из них не работали. Странные названия режимов, никогда не видела подобного. Понятно, что мне и душ дорогой негде было увидеть, но уверена, что это какая-то эксклюзивная кабина. Жму кнопку V – и она загорается синим. Жму G. Горит зеленым. Над головой шипение, но вода не капает.
– Что делаешь?
Я подпрыгиваю. Виктор заглядывает в душ.
– Вы с ума сошли? Меня чуть инфаркт не хватил!
– Сердечно извиняюсь, – он снимает непонятно откуда взятую шляпу в джентльменском поклоне. – Нашла что-нибудь?
– Что я должна найти? Оружие? Наркотики? Трупы? Что?! Я не понимаю.
– Ну, можешь не искать, конечно, только зеркала не бей.
Он в раздумьях потирает лоб, залезает в душ, закрывает дверцу и с рьяным интересом исследует панель.
Я вжимаюсь в стену. Кабина большая. Стой рядом кто-то другой, я бы совсем смутилась, но Виктор настолько легкий и своеобразный человек, что с ним и обниматься не будет чем-то пошлым, а его пытливый настрой вселяет уверенность и бесстрашие. Ходит в доме маньяка – и хоть бы что! Шарит по шкафам и пребывает в чудесном настроении. Счастлив! Он весь какой-то… необычный. От взгляда до манер. Есть в нем нечто любопытное, цепляющее, причем непонятно даже в каком смысле. Своеобразное ощущение, когда хочется кого-то потрогать, чтобы просто убедиться в его реальности.
– Можете вызвать мне такси на вокзал?
– На вокзал? Хочешь сбежать из города?
Виктор жмет кнопки, ковыряется между ними. На лице – озабоченность, как будто прямо сейчас он решает непосильную задачу, с которой не надеется справиться.
– Вернусь в станицу к бабушке. – После короткой паузы глухо добавляю: – На время.
– Думаешь, тебя там не найдут?
Я открываю рот, но вместо ответа вскрикиваю. Душевая панель прячется в стене, когда Виктор нажимает одновременно тройку английских букв, которые загораются синим. Виктор резко притягивает меня к себе. Дверца захлопывается до упора, поднос душа вздрагивает, и я шатаюсь, вцепляясь в плечи Шестирко.
– Что происходит?!
Виктор восторженно свистит.
– Стена – не всегда стена. Иногда… это дверь.
Я испуганно ахаю, инстинктивно прижимаюсь ближе к мужчине, он шепчет на ухо:
– Ты нашла свой первый потайной ход, – усмехается Шестирко. – Поздравляю с почином.
Нас опускает на этаж ниже. Похоже, в доме есть подвал.
Глава 18
– Что ж, – говорит Виктор, рассматривая колбочки с зеленой жижей, – кажется, здесь есть яды, которыми были отравлены некоторые жертвы. Возможно, это и Глеб. А может, и не он. Одно ясно: в деле присутствует некий… преступный симбиоз.
Я неподвижна, точно натянутая до скрипа струна. За секунду все мосты для бегства, которые я строила – надеясь в итоге ускользнуть, да-да! – взорвались.
Под домом мы обнаружили лабораторию. Я никогда не видела, чтобы глаза человека настолько светились предвкушением, как у Виктора, и, едва выбравшись из лифта, почувствовала себя неизлечимо больным пациентом. Если минутой раньше мои слова были лишь словами, то сейчас все догадки о том, что Глеб и Лео связаны с убийствами, получили подтверждение. Пути назад нет. А я… либо на их стороне и продолжаю нагло лгать, либо выкладываю следствию всю правду и бегу куда-нибудь в Тибет.
Вляпалась по уши!
Пока Виктор бродит в темноте коридоров, я осматриваюсь. Прислушиваюсь. Внюхиваюсь. Центральное помещение наполнено запахами не хуже фабрики по производству парфюма и переработки мусора в одном флаконе. Непередаваемое амбре. Я зажимаю нос, приближаясь к засохшим корням в квадратных горшках. Размером так… с собаку. И наоборот – вдыхаю глубже сладковатый запах, плывущий из пробирки на столе.
Здесь везде пришпилены записки. Будто разноцветные мухи, они заполоняют кабинет, нахожу их между полками, на стенах, на полу. И чертовски нервируют. Я отрываю одну. Серую. На ней цифры и что-то на латыни. Отрываю другую – над огромной законсервированной ящерицей черно-желтого цвета, – читаю: «Токсичность преувеличена, летального исхода не вызывает».
Очаровательно.
Так и вижу, как Глеб меня прибьет, запихнет в коробку и приклеит очередную записочку на крышке: «Вызывает приступы гнева и тошноты, шалава обыкновенная».
Рядом с компьютером вижу фотографию. Глеб и Лео лет двадцати. С ними статный черноволосый дядька. Глеб держит диплом. Ага, значит, выпускной. Радостное событие, да? Не в их случае. Три мужчины в черном. Красивые, но с лицами сопровождающих погребальную процессию, хотя, если честно, люди на снимках с похорон и то веселее.
Виктор размахивает у меня перед глазами растопыренной пятерней.
– Сознание не теряешь? Белая как простыня.
Удостоверившись, что я дышу, он продолжает шерстить шкафы и полки. Фотографирует. Осматривает доску, исписанную формулами и каракулями. Глеб словно вымещал злость на бедном маркере, ломая его о доску.
«Гребаный маркер виноват, что у меня ни хрена не получается, умри, умри!»
Что Глеб вообще создать пытается? Чудище Франкенштейна?
Преодолев невыносимое желание разнести вдребезги все склянки и сжечь труды Глеба, чтобы по возвращении он получил инфаркт и отдал концы прямо в этой воняющей формалином конуре, я восклицаю:
– Прошу, давайте уйдем!
– Зачем?
– Вы издеваетесь?! Я пожить еще планирую!
– А что для тебя жизнь?
Виктор перебирает пробирки и склянки, откупоривает крышки и внюхивается, переливает таинственные смеси в пустые пузырьки, а что-то даже кладет в карман.
Веселенький такой, воодушевленный. Рождает желание запустить в него микроскопом. Похоже, он не воспринимает происходящего всерьез, он в принципе всерьез ничего не воспринимает.
– Жизнь – это не лежать закопанной за домом! – негодую я.
Случайно задеваю кучку скрученных бумаг. Они рассыпаются. Я складываю их, попутно разглядывая. Чертежи зданий?
Когда поворачиваю голову, Шестирко смотрит на меня как на дурочку. Соображаю, что он-то в перчатках все трогает, а я уже оставила отпечатки на половине улик в лаборатории.
Хороша помощница, ничего не скажешь.
– Жизнь – неизведанное море, – смеется Виктор. – Чтобы найти затопленные секреты, придется понырять.
– Мне важнее сохранить свои конечности в полном комплекте.
– Я понимаю… тебя здорово напугали. Но мой тебе совет: если не можешь отделаться от хреновых мыслей, вытесни их мыслями поприятнее. Например, это место. Оно дает тебе гарантию, что Глеба запрут в обезьяннике уже сегодня.
– Нас двое! А если…
– А Глеб один. Так? – ловит он меня.
– У него оружие.
Шестирко вытаскивает из-за спины пистолет, прокручивает в руке и прячет обратно под кофту, а потом продолжает звенеть пробирками.
«У кого его нет?» – он этого не произнес, но красноречиво покосился и слов было не нужно.
– А мне как защищаться? Визжать и звать на помощь?
Сняв перчатки, Виктор подходит ко мне. Очень близко. Я отшатываюсь, и он делает еще шаг, и еще, пока я не упираюсь спиной в стену. Взгляд у мужчины неоднозначный… в янтарных глазах насмешка и что-то слегка безумное: то, от чего возникает желание удавиться. Шестирко обхватывает мои запястья и медленно отрывает их от груди, разводит – я хочу орать! – но затем он засовывает ладонь во внутренний карман моего (своего, вернее) пальто. И вынимает оттуда раскладной нож.
Улыбнувшись уголком губ, он выдвигает лезвие длиной в указательный палец, показывает мне и отдает:
– Подарок. Для спокойствия души.
Хочу возопить, что моя душа едва в кому не впала, когда он меня к стене придавил, но сглатываю чертыханья и молчу. Виктор возвращается к исследованиям лаборатории. Я рассматриваю серебристое лезвие. Великолепный нож. С узорами на металле. Изящный. Лезвие прячется в рукоятке и выскакивает с тихим щелчком.
– И что мне с этим делать?
– Шкурки с яблок снимать.
Я фыркаю.
Тряхнув головой, прячу нож в карман халата, вздыхаю и кручусь вокруг своей оси. Одна сторона лаборатории щетинится проводами и моргает экранами, другая переливается всеми цветами радуги: она утыкана шкафами с жидкостями, насекомыми в аквариумах, порошками и растениями в горшках. Третью – занимает доска, как в университете. Дальше коридор с разветвлениями. Я стучу ногтем по аквариуму. В нем одиноко плавает рыба. Рыбище! Около двадцати сантиметров, зелено-бурая, похожа на засохший кусок блевотины.
– Бородавчатка, – поясняет Виктор, выглядывая из-за плеча, отчего я подпрыгиваю. Шестирко передвигается тише тени, долбаный полтергейст. – Насколько помню… самая ядовитая дрянь в мире.
– Хватит подкрадываться!
Мечтаю долбануть Виктора чем-нибудь тяжелым. Вот прямо руки чешутся!
– Боишься? – зловеще шелестит он мне на ухо, после чего щипает за плечо и смеется.
– Вы сумасшедший, – бормочу, уходя во тьму коридоров.
Интересно, здесь много комнат? Проверять не тянет.