– Простите, – поднимает руку Лара с первой парты. – У нас экзамен через две недели, его тоже… вы будете принимать? У некоторых уже самозачеты. Вы ведь… поставите? Мы старались весь семестр.
«Старались» – это у них приносить доклад и читать всю пару у кафедры, чем обычно мы и занимались. Всех, включая профессора, это устраивало.
– О, для вас, дорогие, у меня есть специальная приветственная кампания. Все незачеты бесплатно. По акции. Разбирайте, пока добрый.
Отличники бледнеют. Дуются. У меня самозачета нет, я мало что теряю, кроме покоя. Венера прогундит всю неделю. Дремотный вскрикивает, дует на пальцы. Обжегся о тлеющий в кармане окурок.
Профессор щурится.
– Ах да, в пятницу контрольная. Хочу посмотреть, что вы вообще знаете. Опрашивать вас и слушать заикание желания нет. Буду оценивать письменно.
– О нет, – воет Венера, вцепляясь в плечо. – У меня паническая атака! Паническая атака!
Вызвав ужас на лицах студентов, Цимерман перестает яростно сверкать глазами и даже улыбается.
– Сегодня разбираем статью сто пятую кодекса. Убийства. Но детализируем до каннибализма. Кто мне скажет, как регулируется данный феномен в законодательстве?
– Никак? – шмыгает простывшая Аврора Дерипаско.
Ее брат-близнец утыкается носом в ладонь, недовольный внезапным вниманием к их парте. В отличие от сестры, он в университете водится как сорняк и просто списывает у нее домашку. Их семья богата. Червонец знает, что бизнес отца перейдет к нему. И просто покупает большинство оценок на экзаменах, сколько бы они ни стоили. А вот мозги он приобрел на сдачу.
Интересно, как он будет сдавать экзамен Цимерману? С наушником и сестрой на проводе? Я бы его послала на месте Авроры. Однако у них особая связь. Все-таки двойняшки. Из-за красно-ржавого цвета волос их называют Червонец и Червонка. Не самые приятные клички. Я безумно счастлива, что мне пока никто прозвище не дал.
Кроме Лео, ага…
В общем, брат и сестра Дерипаско – одновременно разные и одинаковые: веснушчатые, тусклоглазые, тонкогубые, высокие. Большие сплетники. Неразлучные, как валенки. Сними один, и вторая нога отомрет на морозе. Они всегда вместе. Сестра прощает непутевому брату все что угодно и держится его тенью.
– Кошмар, – тихо бормочет Дремотный, ковыряя парту. – К концу года он затрахает нас до смерти.
– Заткнись, – ворчит Венера, – а то он на нас уставится.
– Угомони подругу, а? Она не в себе. На людей бросается, щипает меня под партой. Если это флирт, то он мне не нравится, я люблю всякие ванильные нежности.
Профессору кто-то звонит. Кто-то важный. Он выходит за дверь, чтобы ответить на звонок, и вся аудитория издает стон негодования.
Пока студенты лютуют, я спрашиваю у Дремотного:
– А что ты о нем знаешь? Он неадекватный?
– Абсолютно сбрендивший. Но умный. Гениальный даже, говорят. Он пишет книги по юридической психологии и коллизиям в уголовном праве, автор сотен статей и постоянно выступает на всероссийских конференциях. Писал докторскую по самым опасным маньякам и, между прочим, брал у них интервью. Умеет по почерку рассказывать о людях то, что они сами о себе не знают. Короче, мозги Цимермана ценят многие, но студенты, естественно, его не переносят. Он же монстр. Чтобы ему сдать, надо быть следователем с десятилетним стажем. Остальные пересдают по двадцать раз, если их не исключают.
Венера утыкается носом в сумку.
– Не плачь, я с тобой позанимаюсь, – Дремотнный гладит ее по голове. – Индивидуально.
– Иди к черту, извращенец, – брюзжит она, шлепая его по ладони.
Цимерман возвращается в аудиторию, садится на стол и спрашивает:
– Итак. Как квалифицировать акт каннибализма? Кто скажет?
Все молчат.
Я, успевшая пролистать тройку юридических статей в интернете, неуверенно тяну руку. Венера определенно хочет меня убить. И сожрать.
– Ваше имя? – спрашивает профессор.
– Эмилия Лисовская.
Он чешет подбородок и усмехается. Почему-то…
– Мы вас слушаем.
– Ну… в кодексе действительно нет статьи за каннибализм. На данный момент квалификация действий лица, совершившего убийство с целью употребления… эм… частей тела человека… заключается в доказывании умысла, направленного именно на убийство с этой целью. Если же умысел на употребление… человека, – я запинаюсь, – если умысел возник после убийства, то ответственность наступает по статье двести сорок четыре.
– А именно?
– Надругательство над телами умерших.
– А если человек совершил данное преступление, потому что захотел перекусить?
– Это квалифицируется как простое убийство, то есть по статье сто пять.
Он кивает.
– Таким образом, что мы получаем? Кодекс не содержит специального состава преступления, к которому можно полностью отнести антропофагное убийство. А что, если… преступник расчленил и употребил тело, чтобы уничтожить труп?
– Боже, меня сейчас стошнит, – ноет Венера, закрывая лицо ладонями.
– Эм… это не будет квалифицироваться по статье двести сорок четыре?
Профессор вновь задумчиво кивает. Я немею. Но Цимерман переводит взгляд на одни из своих часов и говорит, что пара закончилась. Все свободны.
Счастливая Венера подскакивает и танком тащит меня к выходу, но у самой двери мне приходится остановиться.
– Эмилия, – окликает профессор. – Останьтесь.
Я сконфуженно застываю перед столом преподавателя. Мучаю заусеницу на указательном пальце. Тяжелый взгляд профессора напрягает, хочется уменьшиться до размера муравья и забиться под плинтус.
Этот мужчина с посеребренными висками на черных волосах вызывает во мне трепет и уважение, но куда больше – страх. Аура его будто поглощает энергию вокруг. Двойное тиканье часов на руках вводит в состояние транса, задевает внутри какие-то особые вибрации, и душа мечется, ощущая себя в ловушке.
Цимерман стирает с доски свое имя. Поправляет журналы. Ручки на парте. Стул. Защелкивает портфель. Приводит все в состояние как до его появления, словно зачищает место преступления.
– Другие преподаватели хорошо о вас отзываются, – говорит он, выходя из-за стола и вальяжно садясь на парту.
Совсем как Лео, когда он вел лекцию. И одет профессор тоже в черное. Даже Венера – радужная принцесса, мать вашу, – в угольном. В моде нынче траур?
– Ну, я не отличница, конечно, но стараюсь.
– Я не люблю отличников. Умные люди не размениваются на ерунду. Они становятся мастерами своего дела. Как я понимаю, вы предпочли уголовное направление? Хвалю.
Сжимая ремень сумки, польщенно молчу. Тиканье часов все больше сводит с ума.
– Знаете, у Леонида были проблемы с налоговым и гражданским правом. Вот уж действительно узкопрофильный специалист.
– Простите?
– Эмилия, к чему смущение? Он говорил о вас. И не раз.
Мне хочется провалиться до черепахи и трех китов, которые якобы держат Землю.
– А что он говорил?
Цимерман делает шаг ко мне.
Сердце почему-то трепыхается, как раненая птица.
От профессора исходит запах воска и мокрых листьев. Его глаза настолько огромные, что их цвет мгновенно приковывает взгляд. Карие. Но у самой каемки радужки переходят в зеленые. Слоеные глаза. Как необычно…
– Что у тебя потрясающий ум. Хотя тебе еще учиться и учиться, но потенциал, как он считает, великолепный. Я не склонен верить словам влюбленного человека, но думаю, они ближе к правде, чем к фантазиям.
– Ам… спасибо?
– Только… Я понимаю. Молодость. Гормоны. Они путают мысли. И все же вам надо слегка себя контролировать… ах, особенно вам, ведь вы еще учитесь, и сцены вроде сегодняшней… – Он вдруг отводит глаза, бормочет под нос: – Я не осуждаю. Я… считаю, что нужно слегка следить за своими… действиями, то есть хочу сказать…
– Что вы не осуждаете?
Цимерман облизывает губы, уставившись в потолок, потом достает из кармана телефон и что-то ищет в нем. Пока ищет, садится на стол. Откашливается, будто заполняя неловкость.
– Знаете, Леонид всегда был моим любимым учеником. Когда он учился, я только начинал работать в университете, а студенты – народ специфичный, и найти подход получается далеко не сразу, но… Леонид, он… был другим. Особенным. И пока все остальные сводили меня с ума, он был неким спасательным кругом, держал меня на плаву. – Цимерман без конца снимает очки, забывает, зачем снял, возвращает на переносицу, а потом разворачивает ко мне экран айфона. – Мое красноречие не на высоте нынче, но, право же, дорогая, он прекрасный человек. Проницательный. Всегда таким был.
Я беру телефон. Замечаю на левом запястье профессора ожоги, но они тут же заслоняются рукавом.
На экране статья об убийстве студентки. Я смутно узнаю человека на фото.
– Это… вы?!
– В самом рассвете сил, – улыбается он кривовато.
– Вам вменяли убийство? – ужасаюсь я.
Профессор достает из кармана сигарету, зажигалку, прикуривает и затягивается. Я недоуменно моргаю.
– Было дело. Девять лет назад. Удушение. Девушка погибла в той самой аудитории… где вы были сегодня с Леонидом.
– О боже! Это вы установили камеры?! И вы… видели нас? – Я закрываю рот руками, отшагиваю. – Это вмешательство в частную жизнь!
– Во-первых, вы на общественной территории, а не в туалете. Во-вторых, девушка, которую жестоко убили, с вами бы не согласилась, дорогая Эмилия. И да, я не говорил Леониду, что там камеры, – усмехается он. – Неловко вышло. И опять же. Я не осуждаю. Молодость. Но вы, как бы это сказать… Мужчинам здорово могут вскружить голову студентки, понимаю, однако постарайтесь немного его тормозить… и себя. Так, на будущее. Видео с камеры я сотру. Не волнуйтесь, я особо не смотрел, только обрывками, чтобы стереть.
– Вы установили камеры по всему университету?
– Да, в некоторых местах. Все важные люди здесь в курсе этого обстоятельства.
– Все – это кто? – придираюсь я.
Профессор тяжело поднимается на ноги, бросает окурок в окно и смотрит на свои часы. Время на них разное. Любопытно.