– В мире бывает все. – Глеб улыбается, но улыбка обжигает холодом. – Птицы-альбиносы, двухголовые щенята, умственно отсталые девушки, не понимающие намеков…
– Боже, за что ты меня так ненавидишь? – Я скрещиваю руки на груди и ядовито зыркаю на белобрысого.
– За то, что я говорю: «Брысь», – а ты по-прежнему мозолишь глаза?
– Я понимаю, почему ты хотел от меня избавиться до того, как я узнала, что Лео убийца, но теперь-то чего бесишься? Я похожа на твою бывшую? Или девушку, которая не дала тебе в школе? Откуда столько презрения?
Ворон тянет Глеба за край кофты и кокетливо каркает. Парень вздыхает, гладит птицу, и та от удовольствия прикрывает алые глаза, хохлится.
– Ответь на один вопрос, малая… почему ты здесь? Думаешь, вы с Лео будете вместе? – Глеб вещает так вальяжно, словно декламирует стихотворение. – Или что любовь его изменит, он исправится, будет ландыши по утрам собирать и мастерить кормушки для птенчиков в парке? А потом начнет писать сообщения, что закат за окнами так же великолепен, как твоя сладчайшая улыбка, и – о, прекрасная Эмилия, я погибаю без твоих теплых пальчиков у меня в штанах…
– Если он такое напишет, я его заблокирую.
Глеб смеется, собирая с пола пробирки, колбы, стеклышки – расставляет их на широком подоконнике. В оранжерее одно окно тянется сплошной двухметровой полосой.
Ворон кружится у моих ног. Несколько раз впивается клювом в край платья, отщипывает блестки – ему определенно нравится их мерцание, – прыгает вокруг меня в полном восторге.
Я поправляю подол и очередной раз втягиваю запах вина. Оно насквозь пропитало ткань.
– Прости, я забыл, – ехидничает Глеб. Под светом лампы он рассматривает жидкость в пробирке. – Ты же у нас нарасхват. Роковая женщина! Сбежишь от Лео к Шестерке… М-м-м, кстати, как Лео отреагировал на ваш поцелуй? Вот это напор! Не успела из одной постели выползти, как в другую нырнула.
Глеб насмешливо цокает языком.
– Не было там поцелуя, – огрызаюсь я, но слова белобрысого заставляют покраснеть.
Чтобы не смотреть в злорадное лицо Глеба, я исследую первые попавшиеся предметы на полках, снимаю крышку с маленькой баночки и чуть не задыхаюсь от вони.
– О все святые, что там?!
Я кашляю, закрывая нос.
– Бутилселеномеркаптан.
– Какая гадость! Дышать невозможно!
Смрад из банки даже описать тяжело. Адская выгребная яма. Смесь нечистот, чеснока и гниющей капусты!
– Духи хотел тебе сделать. Подбирал аромат под характер. Между прочим, он числится в книге рекордов Гиннесса как самый зловонный запах на свете. Я старался. Могла бы и оценить.
– Да что с тобой не так?
Я опираюсь бедром о подоконник и заглядываю в серые глаза. На свету радужки Глеба переливаются голубым, и кажется, что смотришь на море в плохую погоду, не голубое и не серое, что-то между.
У Глеба глаза-хамелеоны. Красиво.
– Лео говорил, что ты невыносима? Везде лезешь, ко всем присасываешься, точно блоха. И не вытравишь же…
– Тебе какая разница?!
– Знаешь, как поступают взрослые люди в вашей ситуации? Как вы должны были поступить?
Ворон крадет у Глеба стеклышки, за что парень щелкает птицу по клюву и зарабатывает в ответ обиженное карканье.
– Вместо мыльной оперы детсадовцев, которую вы устроили, – продолжает Глеб, – ты должна была сказать, что не хочешь быть с убийцей, а он должен был заставить тебя молчать. И все! Разошлись. Заколебала уже эта чушь.
– Люди кончают жизнь самоубийством из-за чувства, которое ты называешь чушью. Да и слышать это смехотворно, ведь я знаю, что ты сам любил Еву до помешательства. Так почему не можешь понять?
Я сопровождаю речь активной жестикуляцией, из-за чего ненароком зацепляю локтем кактус. Вскрикиваю. Отшатываюсь. Падаю. Прямо на Глеба! Он ловит меня за плечи и вынимает колючку. Кожа жжется.
– Слушай. Я не его мама, чтобы мне нравиться. Почему ты отчаянно хочешь, чтобы я не был против ваших отношений? Говоришь о любви, а сама опасаешься, что я эту великую любовь разрушу? Что же это за любовь, если ее может смести сквозняк под ухом?
– Не в этом дело! Я… я не понимаю твоих мотивов! Это раздражает! Я считала, что понимаю, но, по-моему, чтобы унижать, мотивы тебе не нужны.
Ворон снова щипает меня за платье. Глеб свистит, и птица успокаивается, семенит к нему.
Я ловлю себя на мысли, что размышляю о том, каково было Глебу расти в этом доме под влиянием настолько жестких, бездушных родителей, еще и убитых горем по своему родному сыну; что случилось с его настоящими родителями; ревнует ли он Лео из-за того, что тот единственный человек, который был ему другом, когда остальные пренебрегали? Вопросы, вопросы, вопросы… Хотя меня это вообще не должно интересовать.
– Ты наивна. Чересчур мечтательна. Вот что реально действует на нервы, малая. На что надеешься? Почему не рассуждаешь здраво? Думаешь, с момента вашего знакомства Лео только о тебе и мечтал? Вокруг него девушки пачками крутятся. И спал он не только с тобой все это время. Просто ты полезла туда, куда лезть нельзя, и теперь он нянчится с тобой, как с подыхающим котенком. Мне это не нравится ради твоего же блага.
Сердце сдавливает так, что я вцепляюсь в подоконник. В глазах темнеет. Вот как, значит? То есть… пока я сходила по Лео с ума и слушала, что нам нельзя видеться, были… другие?
Внутри меня словно лед трескается и кромсает органы.
Так. Спокойно. Я не имею права ревновать. Лео не принадлежал мне… ни тогда… ни сейчас. Но как же мне хочется его убить! Вот просто взять… и прикончить!
Я переключаю взгляд на заснеженный двор, боюсь выдать свое то ли гневное, то ли разбитое состояние.
Глеб пресекает мое оцепенение.
– Я скажу одно: ради твоей же безопасности – порви с Лео. Он тебя не убьет. Но если ты настолько глупа, что хочешь и дальше бегать за ним хвостом, то учти: я тоже за тобой слежу. И если не испаришься, детка, то сильно пожалеешь. А если еще и оступишься… а ты оступишься. Я знаю. Ты уже оступилась, когда начала крутить шашни с Шестеркой.
– Ты не убьешь меня.
– Зачем мне ты? Неравноценно. Испортишь жизнь дорогому для меня человеку, я испорчу жизнь дорогим тебе людям. Начнем… с Венеры.
Я столбенею, медленно поворачиваю голову.
– Что?
Глеб усмехается.
– Твоя подруга очень даже… очень ничего. Милая. Жаль будет, если с ней случится беда.
– Это с тобой она время проводит?! – в ужасе подпрыгиваю.
– Я умею быть, как это говорится… ах да, обольстительным!
– Если ты ее обидишь, я…
– А ты не давай повода, – перебивает Глеб. – Может, у тебя и есть защита, а вот у нее нет. Нет ее и у твоих родственников, не так ли? Исчезни из моего поля зрения как можно скорее, или будем разговаривать на другом языке. Более доходчивом. А теперь… – он склоняется, обхватывает мой подбородок, заставляет посмотреть в его серо-голубые глаза и рычит в лицо: – убирайся из этого дома. Сейчас же!
– Иди к черту!
Я выворачиваюсь, но Глеб хватает за запястье, дергает и придавливает мою руку к подоконнику, из-за чего я падаю на колени.
Второй рукой парень обхватывает мою шею. Он делает это по инерции, но меня сковывает ужас воспоминаний и, нащупав первый попавшийся предмет, я размахиваюсь – ударяю по кулаку, которым Глеб сжимает мое запястье.
Только вот предметом…
Оказывается скальпель!
Глава 28
– О боги, что у вас стряслось?
Когда Стелла заходит в оранжерею, мы с Глебом стоим вплотную друг к другу.
Он – ошарашенный.
Я – испуганная.
То, что мы ругались, невозможно не заметить, даже Глеб пунцовый от злости, а его кожа всегда гипсово-белая. Про окровавленную ладонь парня и говорить нечего! Меня бьет мелкая дрожь, пока смотрю на его рану, до сих пор не понимаю, как могла это сделать.
Я безмерно рада Стелле!
Боялась, что Глеб воткнет мне этот скальпель в глаз. Когда он выдернул лезвие из кисти и медленно перевел взгляд с острия на меня, открывшую рот, казалось именно так.
– Я… мы… – заикаюсь.
– Глеб, что с рукой? – удивляется Стелла и пересекает оранжерею.
– Порезался, – выдавливает парень сквозь зубы. – Случайно.
Ага, случайно. Между его пальцев кровь водопадом хлещет! На полу алая лужа.
Стелла окидывает меня внимательным взглядом. Я едва не плачу. Господи, я вонзила в человека нож, проткнула руку! Насквозь!
– Почему на ваших лицах такие выражения, словно вы подрались? – интересуется Стелла голосом тихим, но обжигающим собеседника до костей.
Мы молчим, точно провинившиеся дети. Глеб учащенно дышит, прикрывая руку, а я обнимаю себя и – уверена – выгляжу жалко: не лучше избитой бродячей собаки, грустно выпрашивающей кусок хлеба.
На плечо ложится теплая ладонь.
– Хромик, – нежный шепот над виском.
Лео…
Я вмиг обнимаю его, и он, не задумываясь, целует меня в лоб при всех, отчего дрожь, сотрясающая тело, утихает. Иногда этот человек меня пугает, но в остальное время дарует такое глубокое чувство безопасности, что хочется привязать себя к нему веревками.
– Дай, пожалуйста, телефон, – прошу я адвоката на ухо, крепко стискиваю руки на его шее. – Мне нужно позвонить Венере, очень нужно.
– Что случилось? – спрашивает Лео, прижимает меня к своей груди и озадаченно смотрит на друга: – Глеб?
– Пустяки, – шипит тот, обрабатывая рану перекисью водорода.
Я вытаскиваю из пиджака Шакала свой телефон и убегаю из оранжереи.
– Эмилия! – восклицает Лео вслед.
Я с грохотом проношусь по темному коридору, спотыкаясь и истерично всхлипывая смешками, взбегаю по лестнице, лечу быстрее стрижа и подобно ему юркаю в ванную комнату. Закрываю дверь. Теряюсь, потому что вижу еще двери. Здесь три помещения: душ и туалет – в остальных двух, а в основном – джакузи. Оно круглое и встроено в пол.
Припадаю спиной к прохладной золотистой плитке, скатываюсь по стене и роняю голову на подтянутые к груди колени.