– Я не могу…
Никогда не слышала до того дрожащий тон в его голосе, такой болезненный, словно Лео рассыпается на части, и мне становится еще больнее.
– Я должна учиться на ошибках моей семьи.
Самое страшное, что я могу сделать, – это повторить судьбу моей матери, и с каждым днем я ближе и ближе к этому, с каждым часом, с каждым прикосновением – я влюбляюсь в Лео. Так сильно, что скоро разучусь без него дышать. И будет поздно. Любовь опасна. Еще немного, и я забуду обо всем, буду жить только ради него. Но этого я не говорю.
А Лео и вовсе ничего не отвечает. Он склоняется, долго целует меня в щеку, молча встает и выходит из комнаты, тихо закрывая за собой дверь.
Глава 33
В детстве нам буквально диктуют, что мы должны чувствовать, как думать и о чем, нам твердят: вырастешь – поймешь.
И вот ты взрослеешь. Вопросов, на которые нет ответа, становится только больше, а главное, что рушится на голову: взрослые сами ни хрена не знают о жизни и боятся ее сильнее, чем дети, ведь в любой момент жизнь может пойти к чертовой матери…
У кого-то вроде меня это и вовсе стабильное состояние – падать в пропасть. Разбиться о камни мне не давали мечты, однако теперь и они меня не держат.
Мой погибший отец был известным вором в законе.
Твою мать, я нашла миллион статей о нем в интернете!
С глаз будто содрали пластырь, и я прозрела, увидела себя в зеркало, а точнее, увидела карикатуру, как на меня будут смотреть, когда я захочу устроиться на работу. Все ворота, в которые я собиралась стучать после окончания университета, не просто закрыты… они забетонированы и укомплектованы снайперскими винтовками. Не подпустят и на шаг!
Стать судьей было моей мечтой.
Может, в этом городе исполнить мечту и не суждено, но я бы уехала куда-нибудь в Сибирь, туда, где не такая высокая конкуренция… в общем, я планировала свою жизнь с детства. Я не могла представить себя где-то в ином месте. Я знала, что буду работать в суде или в правоохранительных органах.
Я была одержима этой целью!
В жажде не думать о том, что случилось с моей семьей, я заразила себя этой одержимостью намеренно. Это то, ради чего я готова была просыпаться. То, ради чего стоило жить.
Однако судьба – злая штука…
И я вновь на задворках, потерянная и разбитая.
В таких ситуациях звонят родителям за советом, а у меня родителей нет. Бабушке позвонить не могу. Я не готова сообщить ей, что узнала правду, которую она пыталась от меня скрыть. Да и что она посоветует? Она даже не ведает, что из-за родословной мне будет тяжело найти работу. Она хотела как лучше.
А больше у меня никого нет.
На звонки Виктора я не отвечаю. Одно дело, когда тебе солгали один раз, но если обманывают день за днем, это бьет с силой падающей на тебя многоэтажки.
Венера со мной не разговаривает.
Лео исчез.
Когда он ушел, я заперла дверь, выключила телефон и три дня никуда не выходила. Сидела в мертвой тишине. Смотрела в стену. Я искала в интернете упоминания Лисовского, судебные дела по нему и поражалась, какая я идиотка. Столько лет все было под носом! А я не удосужилась поинтересоваться, кем были мои родители, даже имена их вслух не произносила. Это, наверное, самое ужасное – то огромное количество кричащих вещей, которые я не замечала.
Хотя…
Нет. Есть еще кое-что.
Любовь.
Кем бы ни был мой отец, а я смотрю на его фотографии и понимаю, что не злюсь, не презираю его. Возможно, так заложено природой? Безусловная любовь к родителям. Даже к такому мерзавцу.
А самое поразительное – это мысли, на которых я себя ловлю: убеждаю себя, что отец не виноват, что у него были причины таким быть, как и у Шакала; и глупости эти в голове не замолкают, они растут и множатся, словно сорняки. И ты уже не винишь отца. Но тебе все еще больно.
Будущего нет. И становится невыносимо, что в груди бьется сердце, а кожа обтягивает ребра…
Я сижу в аудитории, сжимая кулаки до такой степени, что ногти разрезают ладони.
А вокруг все как обычно.
Цимерман принимает экзамен по уголовному праву. У меня зачет автоматом. Я сижу одна на первой парте, пока студенты по очереди подходят к профессору, тянут билет и отвечают (вернее, мычат и мямлят).
Погода никакая. Снег почти растаял, оставил за собой океаны грязи, но ребята не теряют надежды и из углов выковыривают клочки зимы. Под окнами визг и топот: кто-то несется в университет, а его забивают грязными снежками.
Небо цвета размякшей газеты.
И мерзкая влажность.
Идеальный день для депрессии.
Длинноволосый парень по кличке Гамлет получает тройку, радуется и бежит на место, спотыкаясь на ступеньках к верхнему ряду. Следующим идет Дремотный. Я оборачиваюсь на него и цепляю взглядом Венеру. Дремотный сидит с ней. Подруга растерянно отводит глаза, шуршит листами пустой тетрадки. Учитывая, что Цимерман проверяет конспекты, ей экзамен не сдать, но она, видимо, надеется на чудо.
Я бы могла отдать ей свою тетрадь…
Профессор не смотрел мои конспекты и не знает почерка.
Отворачиваюсь.
Прошло две недели с того дня, когда я поругалась одновременно и с Лео, и с ней. Венера ни разу со мной не заговорила. Конечно, она не в курсе, но подруга бросила меня именно тогда, когда я больше всего в ней нуждаюсь, когда пробиваю третье дно, она бросила меня. И говорить с ней первая я не намерена. А тем более извиняться!
Дремотный закатывает рукава черной рубашки и водит ладонью над билетами. Профессор сидит, откинувшись назад. Его стул держится на задних ножках, и вся аудитория в предвкушении падения, но уже сорок минут грохота не случается, так что студенты молятся, потрошат конспекты и ждут моральной смерти. Каждый надеется получить хотя бы тройку.
Спустя минуту профессор сам берет билет со стола и вручает Дремотному со словами:
– Вселенная сделала выбор за вас, Руслан.
– Премного благодарен, о великая суть мироздания! – кривляется парень с поклоном.
– И что же мироздание вам послало? – вздыхает Цимерман, разглядывая ногти.
– Хищение предметов, имеющих особую ценность? – громко спрашивает Дремотный.
– Вы у меня интересуетесь? Или вы в наушнике?
– Как вы могли такое подумать обо мне! – оскорбляется парень. – Я честный человек!
– Хотите, чтобы я оглох? – рычит профессор. – Зачем орать?
– Я ничего не хочу в этой жизни, – громко заявляет Дремотный. – Признаться, я в ней совсем разочарован.
– У вас проблемы с понимаем человеческой речи?
– Боюсь, что так… думаю, если бы я понимал все, что мне говорят, у меня бы уже была девушка.
Цимерман хмыкает и прокашливается. Дремотный начинает отвечать на вопрос, рассказывая, что особую ценность для людей имеют материальные вещи, созданные всякими психами с букетом веселеньких заболеваний в медицинской карте, психов, в какой-то момент заразивших общество, не испытывающее любовь к размышлениям, своими сумасшедшими идеями и догмами, и чтобы – не дай бог! – за потерей творчества и умственных трудов старых психов не появились новые психи с идеями и опять не перевернули мир своей ересью, кража этих ценных предметов выделена в отдельную статью для устрашения особо активных граждан…
Речи Дремотного плывут на одном дыхании. Я едва успеваю понять, как его слова связаны между собой. Он тарахтит минут семь, накручивая на пальцы свои амулеты с иероглифами. Цимерман внимательно слушает. Когда парень заканчивает свою эпопею, профессор – ко всеобщему шоку – кивает и берет у него зачетку.
Вся аудитория сидит с раскрытыми ртами.
Я закатываю глаза, кладу голову на руки и смотрю в окно. Рядом с университетом проходит ярмарка. Продают сладости, безделушки и украшения к Новому году, до которого осталось всего ничего. У палатки ругается молодая пара. Они держат прозрачные коробочки с елочными игрушками. Я не слышу их спора, но и так ясно: скоро они возненавидят друг друга, потому как не могут прийти к согласию по поводу цвета украшений.
Мне хочется открыть окно и заорать, что они понятия не имеют, что такое разногласия. Это не елочные игрушки и не привычка складировать грязную посуду, это когда просишь парня не убивать людей, а он считает, что ты просто не понимаешь, как сложно перестать этим заниматься. Такой вот он человек. Кто-то носки разбрасывает, а мой… пули.
Я пробую представить нашу с Лео семейную жизнь.
Не получается.
Я не видела его две недели. Шакал не звонил, не писал, и в какой-то момент я поняла, что сама невыносимо хочу ему позвонить, однако держу палец над кнопкой вызова и не могу нажать.
Он ушел.
Действительно ушел.
Лео дал мне выбор.
И я знаю, что будет правильно – не повторять судьбу моей матери. Она полюбила преступника и трагически погибла. Дочь пошла по ее стопам. Но мой выбор еще не сделан.
Я обнимаю свои плечи. Из открытой форточки тянется сквозняк. Мне зябко.
– Дать куртку, детка?
Поворачиваю голову и вижу Дремотного. Он решил сесть рядом со мной.
– Нет, спасибо, – шепчу я, чтобы не привлекать внимания профессора.
Стол его ближе к двери, а мы сидим хоть и на первой парте, но у окна, так что расстояние до Цимермана не меньше пяти метров.
Счастливый Дремотный с гордостью показывает мне четверку в зачетке.
Я салютую большим пальцем вверх, а в мыслях удивляюсь, как Цимерман смог разобрать ересь парня. Нет, Дремотный говорил правильно, но так вуалировал, что я и половины не поняла.
Профессор же понял все. И даже оценил. Забавно.
Последний студент заканчивает отвечать, получает незачет и грустно ползет на место. Пара закончена. Ребята покидают аудиторию. Цимерман раньше всех: вылетает за дверь, вытаскивая на ходу сигареты, за которыми во время пары он послал студента в магазин.
Я остаюсь сидеть, уставившись в окно. Ноги ватные. Настроение – дно. Мне до того плохо, что даже встать не могу, словно все на свете потеряло смысл. Я лишилась мечты. И вот вопрос… могу ли я лишиться еще и Лео?