– Да что происходит?!
Автомобиль резко останавливается, и я едва не ныряю между сиденьями – лбом на ручник. Кудрявый полицейский меня ловит. Я падаю назад. В этот же момент открывается дверь, и кто-то протягивает руку. Я выбираюсь на свободу с другой стороны машины и смотрю, кто стоит у второй двери.
– Ах ты сукин сын! – верещу я на всю улицу.
– Я тоже рад тебя видеть, – улыбается Виктор в своей обаятельно-пытливой манере и обращается к полицейским: – Спасибо, ребят.
Они перекидываются скабрезными шуточками. До меня вдруг доходит: эти парни его друзья и – мало того! – они думают, что я – девушка Виктора!
Полицейский автомобиль уезжает. Виктор играет бровями, подставляет мне ладонь жестом «дай пять». Я с размаху влепляю ему пощечину. С такой силой, что бродячие собаки в страхе разбегаются по кустам.
– До смерти напугал! – кричу я.
Виктор трет красную щеку.
– Может, чаю? – не унимается он. – С ромашкой.
Выражением лица, пытливым взглядом и приподнятыми плечами Виктор вновь напоминает мне варана на охоте: он не просто какая-то рептилия, он вполне себе опознанная ящерица с острова Комодо. Вот-вот сожрет меня. Даже цвет куртки у него темно-зеленый.
– Засунь свой чай в одно место!
Я разворачиваюсь, но варан нападает на жертву и вцепляется в глотку, а если точнее, хватает меня за талию и закидывает на плечо, чтобы утащить в гнездо.
– Я уже заварил, солнце, – шелестит он.
– Отпусти меня!
Болтыхаю ногами, выворачиваюсь и шиплю, а еще чувствую себя оленем, которого варан прикусил и волочит к месту трапезы.
– Радость моя, ты хочешь знать, где сейчас Леонид, или нет? – спрашивает Шестирко.
Я перестаю пинаться.
– А тебе-то откуда знать?
– В квартире расскажу, – сухо отвечает Виктор. – У деревьев и кустов частенько есть уши. Согласна?
Закрываю глаза, чтобы он не видел, как я их закатываю. Так и поднимаемся: он со мной на плече, как пещерный человек, подобравший в лесу невесту.
В гостиной Виктор опускает меня на ноги.
– Ну! – рычу, скрещивая руки. – Что с Лео?
– Понятия не имею, – усмехается он, запирая дверь на ключ.
– Ты соврал?!
Я делаю шаг назад, впечатываюсь спиной в шкаф: он открыт, и я шлепаюсь задницей на скомканные вещи.
– Брось, ты бы не зашла ко мне сама. Что оставалось? И блин, это забавно, я даже не надеялся, что поведешься.
Виктор отпускает ироничный смешок. У меня горят щеки от ярости. Как следует треснуть лживого гада – единственное, чего хочу, и крик мой едва не сносит стены:
– Ах ты ублюдский аппендицит человечества! – выбираюсь из шкафа и бросаю в Шестирко всем, что попадается под руку, начиная с вешалок. Потом перехожу на ботинки и статуэтки на полках. – Дай сюда ключ!
– Ты совсем шуток не понимаешь, – восклицает он, уворачиваясь.
– Как же ты меня достал! Найди себе хобби! Почитай книжку! У тебя есть любимая книжка?! Советую заиметь! Сколько можно таскаться за мной?
– «Камасутра», – насмешливо язвит он. – Очень занятно.
Я запускаю в него пульт от телевизора.
– Извращенец! Козел! Лжец!
На мои крики прибегают его собаки, гавкают, защищая хозяина. Виктор торопится запереть их в спальне.
– Из-за такой мелочи заводишься? – спрашивает он, с трудом захлопывая дверь, из которой рвутся его питомцы. – Я просто хочу поговорить. Я не лгу тебе.
– Ты только и делаешь, что врешь! Месяцами вешал лапшу про работу, зная, кто мой отец! Ты был знаком с Лео, знаешь его семью. Ты просто огромный кусок… вранья!
– Нет, вранье – это когда задаешь вопрос, а я даю ложный ответ. Ты меня не спрашивала.
– Ты говорил про работу! На кой черт?!
– Я не лгал, – отрезает он. – Если сказал, что помогу, значит, помогу. Все будет отлично.
– Лжец!
– Я? – Он криво улыбается и через секунду истерично выпаливает: – А сама-то? Зная, какие мерзости творит твой дружок, молчишь в тряпочку! И это я – лжец?
– Сказал человек, прикрывший спину насильника! – рявкаю я. – Серьезно? Что он пообещал за сокрытие правды? Денег? Или тоже работу? Что стоило жизни невинной девушки?
– Ничего, Эмилия. – Шестирко темнеет лицом.
Я хмурюсь, не веря тому, что вижу. Первый раз я по-настоящему задела этого человека. У Виктора до того убитый взгляд, словно на его глазах фашисты расстреляли детей, невероятно трагический, потерянный и обреченный на вечные страдания.
– Вот как? – осторожно уточняю. – Ты у нас покровитель насильников?
Янтарные глаза блестят.
– Я считаю, что совершил отвратительный поступок, если ты хочешь знать о моем отношении к случившемуся; я всегда буду помнить, никогда себе этого не прощу, и нет дня, когда бы я не вспоминал о Еве, если ты хочешь знать об угрызениях моей совести; я поступил так, потому что Давид был моей семьей, если ты хочешь знать причину. Тот человек был для меня всем. Поэтому я понимаю… тебя. Поэтому – не осуждаю. Знаю, что ты чувствуешь. – Он поднимает руки, сдаваясь. – Ударь меня. Бей сколько хочешь. Давай. Я заслужил. Только не считай врагом. И хоть немного послушай. Ты попала в тот же капкан, в который когда-то попал я. Позволь помочь…
После минуты тишины Виктор сглатывает с таким трудом, что мне слышно.
Я зажмуриваюсь.
Сжимаю кулаки до хруста.
Верить в искренность Виктора – глупость, которую я не могу себе позволить. Однако верю. Такую боль в глазах невозможно подделать. Он боялся потерять родного человека, а я боюсь потерять Лео. Кем бы ни были дорогие нам люди, они единственные, кто забрался к нам в душу и разукрасил ее яркими цветами, подарил желание жить, а не существовать…
– Ты не можешь помочь, – бормочу я, бессильно опускаясь на ковер. Ноги словно отрезало. – Никто не может. Вырвать меня из капкана и не оставить в нем кусок моего сердца – не выйдет, ты разорвешь меня на части, и вряд ли я смогу потом оправиться.
– Заблуждаешься, Эми.
Я упираюсь ладонями в ковер. Чувствую, как слезы обжигают щеки. Виктор садится рядом и обнимает меня за плечи.
– Лео будто стал моим отражением, – шепчу я. – Если он исчезнет, это все равно что подойти к зеркалу и вместо себя… увидеть пустоту.
– Зеркало можно разбить, – едва слышно отвечает Шестирко.
Я кладу лоб на поджатые колени. Виктор притягивает меня ближе и тихо продолжает:
– Давид был мерзавцем, но не со всеми. Для меня он был самым родным человеком в моей никчемной жизни. Так сложилось. А я… иногда я совершал чудовищные поступки ради тех, кого любил. Для меня он был братом, Эми. Другой семьи у меня не было. Вернее… у меня был отец, но… вот уж кого лучше бы не было, понимаешь? Разумеется, это не оправдание и не аргумент. Я виноват. Я подонок. И я… – Он вздыхает. – Мне кажется, что каждый заслуживает второй шанс… наверное, это не я, но мне хотелось бы быть тем, кто его заслуживает. Просто знай, что Давид, он… вытащил меня со дна. А Лео убил его. Но ведь не только его, верно? Вчера он едва не убил тебя саму, а ты защищаешь его, хотя адвокат то и дело причиняет тебе зло. Не знаю, любит ли он тебя. Когда любовь настоящая, ты скорее сдохнешь, чем испортишь жизнь тому, кого любишь, однако… в твоих чувствах я не сомневаюсь. И хочу помочь. Самой с таким не справиться. Я знаю, на какие вещи толкает это проклятое чувство, сколько людей всю жизнь страдают из-за кого-то, сколько совершают самоубийство, сколько разрушают свою судьбу…
Я поднимаю на Виктора заплаканные глаза.
– Ты была в той машине, Эми, – говорит он. – Не отрицай. Благо, что жива осталась. И после этого ты по-прежнему любишь Леонида, так? Тогда почему не можешь понять меня?
– Чего ты добиваешься?
– Ничего. Сейчас тебе нужно успокоиться, а потом расскажешь, что знаешь. Этот маньяк не остановится. Краус еще жив. – Шестирко встает и тянет меня за ладони. – Идем. Я налью тебе ромашковый чай, как и обещал. Хочешь, дам в подушку покричать? Вдруг полегчает. Квартиру ты уже разнесла, так что…
– Прости, – бормочу я.
А в голове успокаиваю сама себя: Лео обещал не убивать… никогда… поклялся…
– Ничего. И плачь, если хочется. Так легче.
Он помогает мне встать, усаживает на диван и уходит на кухню.
На кофейном столике лежит пачка сигарет. В пепельнице окурки. Я напоминаю себе, что не курю, но беру сигарету, выкатившуюся из пачки, и сдавливаю ее до состояния трухи. В голове потрескивают слова Лео, его обещание не убивать, покончить с криминалом навсегда.
Виктор возвращается с чашкой.
– Твой чай, солнце, – подает и садится на ковер передо мной. – Ты не похожа на курильщицу.
– Я и не курю.
– Я тоже. Делаю исключение, когда не получается заглушить мысли в голове.
– Судя по тонне окурков, мыслей было много.
– Угу. – Он берет сигарету. – Поднял вчера дело убитой в твоем университете студентки. Подумал: вдруг на месте преступления находили символы нашего маньяка, но вместо этого наткнулся на кое-что другое.
– Что?
Я разгоняю ладонью дым и спешу отхлебнуть чая.
– Некоторые студенты рассказывали, что жертва редко появлялась на парах и хвасталась, что работает на одну богатую женщину. Однажды она упомянула тайное общество, которое творит новую историю и когда-нибудь уничтожит систему.
– Почему в этом мире псих на психе? – раздраженно тру виски.
– Потому что нормой считаются удобные обществу люди, а истина в том, что нормы не существует.
– Сказал шизофреник.
– Голоса в голове – не самое страшное, – парирует Виктор с улыбкой.
Я смотрю в его янтарные глаза, а он не отрывает взгляда от меня: до тех пор, пока нас не отвлекает сквозняк, который отворяет дверь в кабинет, где на стенах блестят десятки зеркал.
– Зачем тебе столько зеркал?
– Чтобы не забывать, кто я на самом деле, – в его голосе звучит какой-то страх.
– Жутко.
– Я? Или комната? – усмехается он.
– Ты. И комната. Особенно если забрести туда ночью с фонариком. – Я встаю с пустой чашкой и иду на кухню. – Налью еще твоего чудо-чая. Вкусный, зараза.