— Кто?
— Имеем такое сообщество. Еще узнаете… или нет. Но в целом отчество тут не распространенная практика. Объясняю, потому что как надумаете конспирироваться, имейте себе в виду.
— Для чего мне конспирироваться? — пожал плечами Кошевой. — Я уже вышел из того возраста, когда играют в шпионов.
— А книжки читаете подобные, — пан Ольшанский кивнул на саквояж Клима, который стоял на широкой лавке в углу, вскрытый и выпотрошенный. — О шпионах, между прочим, уместно вспомнили. Тут, во Львове, такие разговоры давно уже, увы, не пустые.
— Вы считаете меня шпионом? Российским?
— Если бы так было, пане Кошевой, вами бы занималась контрразведка. Просто знайте: всякий, кто пересекает Збруч, может, — следователь поднял длинный худой палец с маникюром, — повторяю, может быть российским шпионом. Сейчас международное положение… Да вы, наверное, знаете, читаете прессу. К тому же именно из Российской империи в последнее время сюда, к нам, перебираются различные подрывные элементы.
— Почему вы заговорили со мной об этом?
— Потому что вас, извиняюсь, застали на квартире пана Геника Сойки.
— Подождите. — Кошевой подался немного вперед. — Меня никто нигде не застал. Наоборот, это я застал пана Сойку, своего товарища, мертвым в закрытом помещении. Поэтому есть аж двое свидетелей, с домовладельцем — трое. Вместо того чтобы расспросить на месте, как положено, или взять объяснение в полицейском участке, меня запирают в камеру. Будто действительно подозревают в убийстве.
Следователь взглянул на Клима поверх очков.
Потом привычным жестом примостил их на носу, откинулся на высокую спинку стула.
Помолчав, встал, обошел стол и встал напротив Кошевого, скрестив руки на груди.
Теперь он смотрел на собеседника сверху, от чего тому сделалось неуютно, и Клим тоже встал, чтобы хоть так держаться с паном Ольшанским на равных.
— Я недаром заговорил о шпионах, пане Кошевой. Вас задержали не за то, что вы первым увидели тело адвоката Сойки. Вы приехали к нему из-за границы. Вы — подданный русского царя, если просто сейчас не захотите это подданство поменять. Конечно, вы не должны были знать: всякую связь пана Сойки с российскими подданными с недавних пор велено брать на отдельную заметку. Такое указание разослано по всему полицейскому управлению.
— Ничего не понимаю, — честно признался Клим.
— Покойный пан адвокат в последнее время поддерживал весьма подозрительные связи. Изучать их и проверять не входит в нашу компетенцию, — пояснил Ольшанский. — То есть, если уж быть совсем точным в определениях, политическая полиция обнаружила контакты своих здешних подопечных с паном Сойкою. За ним специально не следили. Но в поле зрения полиции он попал за свою неразборчивость в отношениях. Которая, между прочим, за ним водилась давно. Вы знали его по Киеву. Скажите, раньше он тоже имел сомнительную клиентуру?
— Мы с вами юристы, — ответил Кошевой и, увидев, как брови следователя удивленно поднялись вверх, быстро растолковал: — Я тоже адвокат, вы — следователь, оба юристы. Изучали право в разное время, в разных местах, но право есть право.
— Для чего вы, прошу пана, мне это сейчас сказали?
— Криминальная полиция имеет дело в основном не с лучшими членами общества. Может, вы бы хотели, чтобы служебный долг требовал от вас слушать поэзию или каждый вечер бывать в опере, — Клим ощутил, как медленно распаляется, глаз дернулся сильнее. — Однако вам в этот кабинет приводят тех, кто совершил преступление или что-то знает о совершенном преступлении. Итак, народ подозрительный, как ни крути, согласны?
Следователь потер переносицу, подтолкнув при этом очки.
— Интересный подход. Оригинальное толкование. Странно, вы правы. Только что хотите доказать, кроме правоты?
— Адвокаты, пане Ольшанский, в основном так же не вольны выбирать круг профессионального общения. Прокурор обвиняет. Адвокат защищает. Для нас обоих человек — либо преступник, либо просто имеет сомнительную репутацию. Пока, конечно, защита не приложила должных усилий, чтобы доказать обратное. Поэтому с точки зрения полицейского, клиентура любого адвоката всегда сомнительна. Разве не так?
— Есть резон, — кивнул тот. — С другой стороны, сказанное сейчас вами — не что иное, как типичный образец демагогии. Адвокаты владеют искусством морочить голову профессионально. Называть черное белым — это же ваш конек.
— Мой?
— Панов адвокатов. Всех вас.
— В таком случае извините, но конек полицейских следователей и прокуроров — называть белое черным. Мы отбеливаем людей, вы пытаетесь очернить. Как вот меня, скажем.
— Почему это я хочу вас очернить?
— Подозреваете бог знает в чем только через знакомство с жертвой, которая нажила себе, как я успел понять, не слишком хорошую репутацию. Между тем, мое появление совсем не подозрительно. Если пан Сойка не уничтожил мои письма к нему, можете найти их среди бумаг покойного. И прочитать, как я интересуюсь возможностью приехать во Львов, прошу поддержать на первое время. Почему я уехал из Киева — разговор отдельный. И не касается того, что произошло.
— Вы мыслите логично, пане Кошевой, — снова согласился следователь. — Однако я так же объяснил причину вашего задержания. Конечно же, вас никто не подозревает в причастности к тому, что пан Геник наложил на себя руки.
— Самоубийство?
— Предварительный вывод таков.
Ольшанский вернулся за стол, что позволило Климу снова сесть, устраиваясь поудобнее. Следователь пододвинул к себе большую картонную папку, развернул, поправил очки, вытащил из-под низу исписанный лист, откашлялся.
— Так, признаков насилия на теле нет. Выстрел в висок, с близкого расстояния. Перед тем употреблял алкоголь, на столе графин с наливкой. Видимо, принял решение, выпил для храбрости. Учитывая сомнительные связи и интерес к его персоне соответствующих органов, свести счеты с жизнью пан Сойка считал лучшим для себя выходом. Теперь остается узнать, что побудило его пустить пулю в голову. Дело закроют и передадут в политический розыск. Мне кажется, выяснение причин этого поступка — это уже их приход.
Веко дернулось сильнее.
— Вполне может быть, — согласился Кошевой. — Я человек тут новый, только утром приехал в город, раньше никогда тут не бывал. Вы наверняка больше знаете. Да и следы могут далеко увести. Только же это не самоубийство.
Дужка очков снова съехала с переносицы следователя. Следующий вопрос прозвучал очень наивно:
— А что случилось, по-вашему?
— Не по-моему. Это не предположение, пане Ольшанский. Убийство, типичное убийство в запертой комнате. Как в книгах, такое часто придумывают.
— Сейчас вы тоже придумываете, начитавшись книг?
— Ничего не придумываю. Адвоката Евгения Сойку убили. И вам придется расследовать убийство.
— Вот как! — послышалось вдруг позади него.
Прозвучало внезапно, Клим аж дернулся от неожиданности, словно кто над ухом выстрелил.
А голос за спиной продолжал:
— Убийство, говорите? С чего вы это взяли, интересно послушать.
Женщина прошла сквозь стену.
Так показалось Кошевому в первый миг, когда он повернулся на голос и увидел ее не за спиной, а с левой стороны от себя. Было еще одно обстоятельство: скрипучая дверь кабинета. Противный звук резанул Климу уши. Мелькнуло — почему не позвать мастера, чтобы смазал. Поэтому он бы наверняка услышал, если бы кто-то открывал их, входя. Но нет, женщина появилась, как будто родилась из воздуха.
Конечно, это невозможно. Так же, как проход сквозь стену, она не дух или призрак, вполне реальное существо. Из плоти, крови, еще и в невидимом, зато хорошо ощутимом облачке чрезвычайно тонкого, изысканного аромата. Незнакомка имела прекрасный вкус, и это определялось не только запахами.
Наряжена она была безупречно.
Причем Клим, не считая себя большим знатоком моды, таки обратил внимание: дама сама давала указания своему портному. Стремясь одновременно придерживаться последних модных течений и оставить за собой право на индивидуальные удобства. Модерн, который в последнее время ценили дамы, кое — где — в почтенном возрасте, требовал подчеркивать тонкость талии. Платье было черным, но не резало глаза, не делало ее обладательницу мрачной или зловещей. Наоборот, даже черный цвет может давать мягкий бархатный оттенок. А серый широкий пояс, словно разделив туловище надвое точно посередине, лишь добавлял одежде стиля, удивительным образом подчеркивая противоречивую натуру незнакомки.
Верхняя часть завершалась вырезом, достаточно большим, чтобы подчеркнуть округлость белых плеч и не прятать уж очень грудь, — и при этом не слишком смелым, чтобы давать волю наглым и бесстыдным мужским глазам. Женщина оставила им безграничный простор для фантазии. Зато нижняя часть немного спорила с модой. Юбка, вопреки ее требованиям, была раскроена и пошита так, чтобы не сдерживать, а позволять пани свободно двигаться.
Присмотревшись, Клим заметил узор — тонкая лиана вилась от края платья вверх вокруг талии, прячась там под пояском и выныривая снова, чтобы целомудренно и в то же время — вызывающе обвить лиф.
Путь лианы очерчивал мелкий бисер. Руки женщина спрятала под тонкие черные полупрозрачные перчатки, левое запястье сжимал массивный, украшенный стразами браслет. Рукой поигрывала сложенным веером, легонько постукивая им по левой ладони. Каштановые волосы скрывались под элегантной шляпкой с не слишком широкими полями, что, как невольно отметил Кошевой, обычно тоже до определенной степени сковывает, делая женщину не совсем грациозной.
Она хочет всегда чувствовать себя комфортно и добивается этого, подытожил Клим.
Увидев, как вскочил ей навстречу Ольшанский, едва не опрокинув при этом стул, понял — эта женщина зашла не случайно. А ее появление, как и сама персона, имеет для следователя огромное, пока что неразгаданное значение. Поднявшись и сам, Клим дождался, пока полицейский расшаркается и поцелует любезно протянутую руку, и за это короткое время понял: не из воздуха она и не сквозь стену появилась. Как все люди, через дверь. Их прямоугольник просматривался на стене, просто замаскирован, сливается с краской.