— Поэтому очень вас прошу — не ходите кругами. Прямо скажите, почему Магда Богданович имеет право вот так, запросто, говорить с полицейскими. И влиять на их мнения и решения.
— Не только на полицейских…
— Господи, Шацкий!
Терпение лопнуло — Кошевой стукнул кулаком по столу.
Звякнула тарелка. Йозеф покачал головой, цокнув языком. Из кухни в зал заглянула Эстер.
— Шацкий, ты сейчас во всей своей красе! Ты доводишь своими разговорами до бешенства не только меня! Не забывай, что человек не сидит у тебя в кабинете с открытым ртом, поэтому не может тебе ничего ответить! Этот молодой человек таки имеет острый язык и характер!
— Женщина! — Ладонь Йозефа легла слева, где сердце. — Прошу тебя, женщина, — иди! Уберись, не трепли мои нервы! Мы обо всем договоримся сами!
Эстер гордо подняла голову и снова оставила мужчин одних. За это короткое время Кошевой успел устыдиться и отыграть назад. Веко дернулось еще сильнее.
— Простите. Я не должен был…
— Пустое, — легко поддакнул ему Шацкий. — Новые времена, стремительная жизнь. Нервы. Хотите коротко? Объясню вам так кратко, как могу. В кресло, о котором вспомнила моя Эстер, порой садятся такие люди, которые хотят выговориться. Но не знают кому. Поэтому скромный зубной лекарь у них вроде исповедника. Эстер не права. Когда надо, Шацкий умеет слушать, не только говорить. И вот мои уши слышат такое, чего уши небогатого скромного жида не должны были бы слышать никогда…
— Вы снова за свое.
— Наоборот, я опережаю ваше любопытство. Ведь вы непременно захотите знать, откуда я знаю про все это и даже больше.
— Я понял. Не тяните уже.
Шацкий снова сплел пальцы.
— Магда была замужем за начальником криминальной полиции паном Густавом Богдановичем. Густав Богданович был старше жены на тридцать лет. Когда женился во второй раз, через год после того как сам овдовел, по городу ходили разные слухи. Не столько объясняли решение Богдановича, сколько разбирали намерения Магды. Но отставки начальник криминальной полиции не дождался, умер от апоплексического удара. Вдова лила по нему искренние слезы. Про ее причастность к смерти не позволял себе говорить никто. Тем более, большого состояния после себя Богданович не оставил. Жил в казенном доме. Оставить его за вдовой не могли. Но она имела покровителей, поэтому достаточно хорошо устроилась и до сих пор живет на третьем этаже «Жоржа». Правда, именно сейчас там начали строительные работы, пани нашла временный приют в другом месте. Однако помещения в отеле остаются за ней. Как только все кончится, пани вдова вернется назад.
— Ближе к сути дела, Шацкий.
— Простите, тут все важно. Ну да ладно, вернемся к печальной дате. Итак, вскоре после похорон, — он, выдержав театральную паузу, повторил, — вскоре, пане Кошевой, подтвердились слухи про картотеку пана Богдановича.
— Картотеку?
— Собирал компрометирующую информацию практически на всех. От президента города, депутатов, банкиров и промышленников до прокуроров и судей. Сам-один делать это не мог. Задействовал штат агентов, которые собирали нежелательные сведения по личному распоряжению Богдановича и получали за это дополнительную плату. Они же, кстати, потом и разболтали.
— Искать не пробовали?
— Сначала агентам не поверили. Думали — цену себе набивают при новом начальстве. Но Магда вскоре после смерти мужа, где-то через полгода, дала понять: все у нее. Пан Густав завещал сберечь. Где он прячет все эти папки, что в них такого — не знает никто. Вернее, все, кто фигурируют, знают, потому что рыла, как говорится, в пуху. Еще бы кто не знал о собственных грехах! Она, как вы видели, молодая, здоровая и красивая. Проживет, слава Богу, долго. Поэтому держит в кулачке всех сильных города сего.
Кошевой поскреб затылок.
— Вон оно что выходит… Ей какая польза?
— Всякий, кому Магда скажет, готов выполнить любую ее прихоть. — Йозеф снова развел руки. — Разве не это — воплощение заветных мечтаний каждой женщины? Разве не в этом суть женского счастья? Спросите у моей Эстер, она подтвердит. А за свою жизнь госпожа Богданович спокойна: ее охраняет весь полицейский департамент. В ее смерти, тем более — скоропостижной, вообще никто не заинтересован.
— Почему?
— Потому что все будут подозревать всех. Как после этого жить в одном городе? Нет, пока Магда Богданович живет хорошо и счастливо, все кругом спокойны. Ну, а она не злоупотребляет. Разве иногда может сказать свое слово в магистрате. Повлиять на депутатов. Особенно же любит интересоваться делами полиции… — Йозеф наклонился, понизил голос: — Ходят слухи, пане Кошевой, что она в жизни даже давала начальнику криминальной полиции советы. Большинство из которых были ценными и помогали раскрывать преступления, — он снова выпрямился. — Так что, прошу пана заметить, женщина очень-очень непростая. Имеете к ней интерес, послушайте мудрого жида: держитесь подальше. Ешьте еще селедку. Вкусно же, правда?
Глава восьмаяМеняешь место — меняешь счастье
В тот день Климу пришлось пережить еще одно небольшое приключение.
На фоне всего сложного и невеселого, что произошло в течение первого дня, история не стоила такого внимания. Однако для самого Кошевого и его ближайшего будущего она имела переломное и едва ли не ключевое значение.
Ведь целью переговоров, в которые активно включился Шацкий, стало изобретение Климу крыши над головой.
Двадцатка, выделенная ему от имени полицейской дирекции, обеспечивала одну или две ночи в самом дешевом отеле. Дальше надо было или искать возможность вернуться обратно в Киев, или писать отцу письма с просьбой выслать немного денег, или побираться или разгружать товарные вагоны на железнодорожной станции.
Вариант телеграфировать отцу и просить материальной помощи Клим оставил напоследок, когда другие средства потерпят фиаско. Наняться чернорабочим было в этой ситуации для молодого человека более приемлемым выходом. Отец не очень хотел, чтобы сын убегал от проблем именно в Европу, намекал на иные возможности. Например, уехать на время из Киева и открыть где-то в глубинке частную нотариальную контору. На клеймо неблагонадежного, заклеймившее Клима в столице губернии, где-нибудь в уездном городке вряд ли уж так обращали бы внимание.
Тем более, связи Назара Григорьевича Кошевого давали возможность узнать: переезд Климентия, который, как согласились стороны конфликта, наделал глупостей собственной неопытностью и склонностью к авантюрам, в провинции даже будут приветствовать. Стоит ему осесть где-то в пыльном уезде, обрекая себя на добровольную ссылку, и про «подвиги» со временем забудут. Лет пять такого вот изгнания — и можно смело возвращаться в родной Киев.
Конечно, Кошевой-младший на подобный шаг категорически не согласился. Мысля не только тактически, но и стратегически, Клим просчитал предложенную перспективу на те самые пять лет вперед. И сделал неутешительный вывод. А именно: увязнув в провинциальном болоте, он не сможет быстро адаптироваться в Киеве снова.
Так, двадцатый век, который лишь восьмой год как начался, задал стремительный темп. Пусть с опозданием, но российские губернские города развиваются таки быстрее, чем уезды, где крестьянский образ жизни и мышления не пробьешь даже пушечным ядром, выпущенным с максимально близкого расстояния. В больших городах все идет вперед. Включительно с образованием и техническими практиками. Отсидев свое в затянувшейся извечной аграрной паутиной провинции, к активной жизни Климу возвращаться будет ох как сложно. По большому счету, его будут принимать за деревенщину, который из всех сил стремится покорить город. Не смотря на то, что в этом городе он родился, вырос, получил профессиональное образование и попал из-за него в беду.
Выбирая между окрестностями Приднепровья и восточной окраиной Европы, вполне логично выбрал последнее. И как это будет выглядеть, когда уже на второй день после переезда пошлет отцу проникнутые скрытым отчаянием телеграммы: мол, обокрали, жить негде, человека, на которуго рассчитывал, убили, настроение — хоть вешайся, поэтому пришлите, папа, денег блудному сыну. Нет, уж лучше действительно улицы мести или мешки на станции таскать, чем это.
Интересно, что Шацкий словно прочел печальные мысли Климу, буквально вытащив из него подобные признания.
Особых усилий не прилагал. Кошевому надо было выговориться, Йозеф лишь подтолкнул его. А когда выслушал, время от времени качая головой и привычно цокая губами, решительно встал, в категоричной форме сказав гостю следовать за ним. Из дома вышел, ничего толком не объяснив своей Эстер, только попросил не отказывать никому, кто попросится на завтра. На что жена ответила: постоянная клиентура уже несет свои зубы к Лапидусу. И она сделает все от нее зависящее, чтобы убедить людей в криворукости основного конкурента. Напомнив попутно мужу: клиентуру вернуть обратно возможно лишь при условии, что лекарь будет дома, в своем кабинете терпеливо ждать всех, кому нужна помощь. Если же этого шлимазла никогда нет дома, таким, как Лапидус, даже не надо распускать злых сплетен, чтобы переманить больных в свои кабинеты.
Когда Шацкий привел Клима к знакомому уже дому на Лычаковской, тот удивился.
Возвращаться сюда Кошевой не видел никакой необходимости. Грозный дворник цербером заступил обоим незваным гостям вход, а на Клима вообще смотрел недобрым глазом. Ведь утром этот неведомо кто кричал на него. И он, почтенный страж ворот, которому даже не всякий пан позволит себе перечить, скорее даст крону-другую, дал слабину и побежал выполнять приказ. Встав на смерть, бульбастый вознамерился взять реванш за утреннее унижение — так, по крайней мере, понял его поведение Клим, который прекрасно знал психологию киевских дворников и вовсе не тешил себя иллюзиями, что львовские могут быть иными. Тем более, если они украинцы.
Но Шацкого сопротивление цербера не остановило. Начав скандалить и махать длинными руками перед насупленным дворниковым носом, он таки добился, чтобы тот позвал сюда пана Веслава Зингера.