Поэтому выбрасывал испорченный лист под стол, в корзину для мусора.
И брал новый.
Охранник терпеливо ждал. Когда пан адвокат наконец справился с третьей попытки, молча взял лист, свернул вчетверо, спрятал во внутренний карман пиджака. Кивнул, повернулся и пошел себе прочь, так и не обменявшись с хозяином ни словом. Видно, сам не очень-то и хотел сидеть тут без действия. Вдруг получил лишний повод оставить пост. Как русый объяснит все своему кругленькому старшему товарищу, хозяина менее всего беспокоило. Пошел — и слава Богу.
Днем припекало, хоть летом жара тут ощущалась не так, как в Киеве. Впрочем, не погода определила выбор. Эмигрировал он, конечно, по политическим мотивам. Но российское подданство на австрийское поменял не потому, что слишком идейный.
Так проще выполнять поставленные в Петербурге задачи.
Ничего особенного не требовалось. Просто надо делать все зависящее от него для законной защиты интересов одного здешнего, близкого пану адвокату сообщества.
Его сообщество, в главном городе великой австрийской провинции, Королевстве Галиции и Лодомерии[3], несправедливо вынуждают противостоять обществу. Австрийская власть могла бы больше уважать мнение тех, кто еще недавно имел значительно больший вес в обществе. И, куда же правду деть, повлиял на развитие пусть не целой провинции, но города Львова — это наверняка.
Закрывать глаза и по-страусиному прятать голову в песок уже не получится. Глыба, сдвинутая с места далеко за восточной границей, упала так, что гром доносится даже сюда, в тихую и до недавнего времени спокойную, благополучную Галичину.
Он искренне считал: мир изменяют потрясения.
Мир же, в котором жил он сам и который не ограничивался квартирой на улице Лычаковской, рядом с самым центром Львова, трясет уже несколько лет. Он считал эти процессы мучительными, досадными, однако необходимыми. Значит, был готов посодействовать им пусть таким простым способом: получить сак из одних рук и передать в другие.
Запершись изнутри, адвокат удовлетворенно хмыкнул, для чего потряс дверь за ручку, словно проверяя на прочность. Широко приоткрыл окно в спальне, так же — в зале, устроив сквозняк.
Дневная июльская жара уже спадала, собирался дождик. Выставил руку из окна, заодно выглянув вниз и взглянув с высоты своего второго этажа на двор, куда выходили окна. Никого и ничего, тут вообще обычно было тихо. Разве днем играет нищий на шарманке. И какие-то батяры[4] с Верхнего Лычакова могли забрести в ворота, чтобы провернуть очередную хитрую сделку подальше от людских глаз.
Постоял так, вдыхая прохладный, немножко сыроватый воздух. Целый день просидел в четырех стенах, а это не шутки. Мелькнула мысль — выйти на променад, зайти в какое-то кафе в центре города. Для кофе поздно, поэтому можно выпить пива или чего-то покрепче. Встретит несколько знакомых в «Венской»[5], без чего подобная прогулка не обойдется в любом случае. И сразу выбросил эту идею из головы. Пока сак тут, не стоит оставлять дом. Все же недаром взял на себя ответственность. Избавится от ее — вот тогда погуляет. Ведь будет на что.
Мокрым капнуло на раскрытую ладонь.
Гляньте, действительно будто дождик собирается. Маленький, сыпнет и вскоре перестанет. Помахал рукой, будто так можно было ускорить природу. Упало еще несколько капель, а полноценный дождь так и не пошел. Постояв у окна еще немного, упершись о широкий подоконник, он поймал себя на мысли: давно так не стоял, не смотрел на серые стены домов напротив — больше из его окон никаких пейзажей не открывалось. Удивился, почему сейчас закат солнца делал обычный облупленный задний фасад дома загадочнее, чем всегда.
Ох и мысли же придут…
Хмыкнув снова, он отошел от окна, оставив его приоткрытым. За прошедший день не успел толком сделать ничего. Не навел порядок в бумагах, хотя запланировал это для себя. Приступать к серьезной работе под вечер, чтобы просидеть за писаниной до глубокой ночи, не хотелось.
В шкафчике прижился графин с наливкой, сладко-крепкой, из вишен, на чистом спирте. Когда вынимал, вспомнил вдруг махорку русого россиянина.
Ну… кое-что общее, оказывается, у них есть.
Молодой человек не курит фабричных сигарет, а самому ему не по вкусу алкогольные изделия от панов Бачевских[6], пусть они даже в разноцветных бутылках. Люди пьют и нахваливают, он же больше склоняется к таким вот домашним продуктам.
Махра воняет. Вишняк приятно пахнет.
Но, курва мама, адвокат, как и его незваный гость, хотели больше независимости от массового, фабричного, промышленного… буржуазного. Оба ценили особый подход, следовательно — собственную индивидуальность.
Наливку специально покупал у одной женщины в предместье. Вокруг Львова постепенно, уверенно и прочно обживались сельские украинцы. Поэтому рецептура своя, от земли. Хотелось верить — с деда-прадеда, пусть он не отождествлял себя с теми мужицкими традициями. Бог с ними, вишневка так или иначе вкусная. Пилась мягко, растекалась внутри приятно, забирала не сразу, постепенно, будто накрывала невесомым одеялом. В детстве так делала матушка, допев колыбельную, подоткнув на прощание края. С детства не боялся оставаться один в темных комнатах, почему-то чувствовал себя там более защищенным, чем при свете.
Поэтому не включал электричество. Пока солнце не зашло окончательно, взял наливку, налил немного в серебряный бокальчик, не доверху. Примостился за столом, глотнул, посмаковал.
Так просидел какое-то время. Потом поднялся, взял печенье из того же шкафа, прихватил свечу. Засветив, посидел немного, глядя на огонь и думая о своем: а было о чем. Снова угостил себя вишневкой, на этот раз налив бокальчик полнее. Сбросил тапочки, аккуратно повесил полосатый пиджак на спинку стула. Оставшись в одной жилетке, переместился на широкое кресло — туда можно было забраться с ногами. Пристроившись, сомкнул веки.
Теперь он оказался в полной тишине, если не считать тиканья часов из спальни. А он не считал. Также не раздражали звуки шарманки, чуть не ежедневно, но — через день, когда в ворота заворачивал здешний нищий, чтобы жители в очередной раз откупились мелочью. Трамвайный грохот-треньканье с улицы покоя не нарушал — еще одно преимущество того, что окна выходят во двор. Слышал не раз, как пани и панове из соседних квартир и домов сетовали на тех, кому пришло в голову прокладывать по Лычаковской трамвайную колею. Звенит, гудит, дребезжит, трясет. Жили себе спокойно и уютно, а сейчас как возле железной дороги. Хоть рельсовый муниципальный транспорт ходил по Львову уже достаточно давно[7], не все еще к нему привыкли.
Вот лишний пример, почему надо менять устойчивый, вплоть до затхлости, порядок.
Пустить по галицким — да и в целом австрийским имперским — жилам свежую кровь. Конечно, не в прямом смысле, это выражение такое.
Кровь.
Он розклепил веки. Не мог объяснить себе толком, почему именно сейчас охватили подобные настроения. Всегда помнил себя энергичным, деловым, действенным, а тут расслабился, чрезмерно расслабился. Вроде ничего особенного. Пришел в дом человек с револьвером, побыл немного — а отпустить не может.
Что-то намечается.
Что-то надвигается.
Не сейчас и не завтра.
Большое. Неудержимое. Разрушительное.
Адвокат Евгений Павлович Сойка, тридцати пяти лет, рожденный в Харьковской губернии, уже пятый год — подданный Австро-Венгерской империи, имеет вид на жительство и практику во Львове, снова налил себе вишневки.
Выпил, откусил печенья.
Уселся поудобнее в кресле.
Пробежался взглядом по комнате, освещенной лишь одиноким свечным огоньком.
Остановил его на люстре. Дешевая, хозяйская, на одну лампу. Круглая, сделанная наподобие традиционного китайского фонаря. Только абажур не красный, бледно-розовый, не раздражает глаза. Прицеплена к крепкому крюку под потолком.
Встать, включить свет…
Легонько звякнуло стекло. Видимо, дождик превратился в дождь, все-таки припустил сильнее.
Опять звякнуло. Скрипнула ставень в спальне.
Бом-м-м.
Из спальни. Ходики отбили десять вечера.
Уже совсем смеркалось. Потянуло в сон, хотя обычно в такую пору активную жизнь адвоката Сойки только начиналось. Деловые круги Львова собирались на вечеринки, полезных знакомств там всегда было достаточно. Всякий, кто старался держать руку на пульсе текущих городских дел, просто должен был посещать их. Именно сегодня планировалась премьера в Опере, она уже началась, скоро финал, поэтому…
Ничего.
Считайте, что у адвоката Сойки выходной.
Заслужил. Иммет право.
Опять легонько звякнуло стекло в спальне. Какие-то как движения. Ходит кто-то.
Кому там ходить — второй этаж.
Сквозняк гуляет.
Проветрилось уже. Надо встать и закрыть окно. Потом посидеть еще немного и укладываться спать.
Тикали часы.
И движения в спальне.
Не от сквозняка.
Глава перваяЭмигрант из вагона второго класса
Июльским утром на перрон Львовского вокзала вышел молодой человек в пиджачной паре, синей, в бледно-серую полоску.
Брюки замялись в дороге, сведя на нет все старания их хозяина нагладить стрелки, как того требовала городская мода. Крой при этом казался не слишком актуальным. Да и вообще выглядело, будто владелец не заказал костюм у портного специально, как водится, а купил готовый, потому что так дешевле. После этого мастер подогнал и подшил одежду уже по фигуре, взял деньги, еще и сделав скидку. И оба остались довольны. Парень — потому что нарядился недорого и одновременно довольно прилично. А портной — потому что наконец избавился от лежалого товара, за который не заплатил предыдущий заказчик. Не понравилось, полоски не такие, а на самом деле проигрался в карты и сидит в дешевых номерах где-то на Ямской