изации отсюда.
— Какие?
— Австрийские. И даже польские. Не сильно афишируя это, конечно. Кажется, правительство пана Столыпина не так давно начало закручивать гайки различным национальным движениям и объединениям, и украинским перепадает немало, верно?
Не желая вступать в объяснения, тем более что тем самым мог невольно выдать нежелательные в этой компании собственные тайны, Клим ограничился кивком. И все же не сдержался:
— Извините, панове, дальше не понимаю, о чем идет речь. Вы, еще раз простите, перепрыгиваете с пятого на десятое.
— Так, панове, — снова вставила Магда. — Вы еще больше путаете нашего гостя. Пане Моравский, в Ратуше на заседаниях вы выступаете значительно лучше.
— Я хочу сказать, пане Кошевой, что российская власть явно, но чаще — негласно, поддерживает тут, во Львове, и в целом на значительной территории Галичины очень схожие процессы. Австрийской власти, Галицкому сейму и раде города Львова выгодно, чтобы активность русинской сознательной общины распространялась на ваших землях. Власть же российская будоражит тут тотальное московство. Знаете их лозунг — не новый, однако актуальный? Лучше утонуть в российском море, чем в польской луже!
— Даже так? И эти идеи свободно высказываются?
— Свободная страна! — картинно развел руками Моравский. — У них есть свои газеты, клубы, партии. Они объединяются вокруг православной церкви, и запретить это нельзя. Пана Сойку не хоронили на православном кладбище, потому что он перекрестился в римско-католика. Говорят, вскоре после того, как перебрался сюда. Однако, хочу вам сказать, для него и таких, как он, церковь имела в жизни наименьшее значение. Похоже, он просто собирался ассимилироваться тут, во Львове, так глубоко, как сам сможет. Тем более что принадлежность к иному, нежели его друзья-москвофилы[35], приходу формально указывало на дистанцию, которая была меж паном Геником и сторонниками русского царя-освободителя.
— И подчеркивала независимость и неангажированность самого адвоката, — добавил Вишневский. — Мол, он не имеет отношения к партиям и движениям, замешанным на русском православии.
— На самом деле эти панове с верхушкой в Русской Раде в последние годы заметно затихли, — сказал Моравский. — Деятельность не свернули. Дальше говорят про то, что русские, украинцы и галицкие русины — один единый братский народ. Разницы между ними нет, и объединит их всех царь-батюшка, — это советник сказал на ломаном русском, что прозвучало, как на слух Клима, довольно необычно и забавно. — Все было бы ничего, пане Кошевой, если бы москвофилы не стали чаще, чем нужно, говорить про Галицию как про землю, которая исторически принадлежит России.
— Почему?
— Дозвольте, панове, я объясню, потому что сам часто пишу об этом.
Сейчас инициативу перехватил Попеляк. Никто не возражал, и дальше повел уже он:
— Вы уже слышали, пане Кошевой, что москвофилы говорят про российские моря и польские лужи. Если всех, кто разделяет эти идеи, определять, как они хотят, русскими, — редактор тоже употребил ломаный русский, — то критическая их масса однажды будет означать: они на своей земле. Не так важно, что лишь часть из них действительно русские, другие — упомянутые уже галицкие русины. Они сочтут себя вправе требовать от русского царя помощи, и не только финансовой. Захотят, чтобы их освободили из-под власти Франца-Иосифа. Это возможно только вместе с территориями!
Попеляк выдержал театральную паузу, потому продолжил:
— Пане Кошевой! Тут для вменяемых граждан уже давно не секрет, что москвофилы хотят войны с Россией! Чтобы немедленно сдаться в плен, вынеся освободителям ключи от Львова и всей Галичины! Вот почему мы говорим об агентах, вспоминая пана Сойку, пусть бы покоился себе с миром.
Сказав так, редактор опорожнил свой бокал, положил в рот бутерброд. Потом поднялся, расстегнул пиджак, заложил пальцы за края жилетки и начал разгуливать, из-за нехватки места прохаживаясь вокруг стола. Остальные молчали. Кошевой потер пальцем переносицу, пожевал губами, собираясь с мыслями.
— Давайте, я подытожу, — молвил осторожно, будто ступал по болоту, боясь встать на трясину. — Евгений Сойка как адвокат оказывал услуги местным гражданам, которые причисляют себя к так называемых москвофилам. Отношение к ним, мягко говоря, не очень хорошо. Их терпят, но не любят. Вы правы: в Киеве, Полтаве или Харькове тех, кто создает национальные движения, в частности — русинские, власть не воспринимает. За это преследуют, штрафуют, арестовывают и осуждают. Тут не так, и, вероятно, это хорошо. Почему же тогда Сойка — российский агент?
Моравский щелкнул пальцами.
— Простите, никто прямо не назвал его агентом. Однако у меня достаточно связей, чтобы знать: политическая полиция с некоторых пор положила на пана Геника глаз. На то были все основания.
— Например? Я для чего спрашиваю, — тут же пояснил Клим, — вы намекнули, что через близкое когда-то знакомство с Сойкой могли приписать шпионаж и мне. Очень бы не хотелось. Должен знать, с чем могу иметь дело.
— Все верно, — кивнул советник, поправив очки. — Пан Геник защищал в судах не только лиц, так или иначе связанных с москвофилами. Однако, и вы наверняка это знаете, вообще был довольно ловким адвокатом. Добивался оправдательного приговора для таких подсудимых, которых, казалось, невозможно было уберечь от справедливого наказания. Захотите — вам пан Вишневский как-нибудь расскажет.
— Бог с ним, — буркнул Адам. — Не во мне дело.
— Конечно, не в вас, — легко согласился Моравский. — Речь идет в целом о невероятной верткости пана Геника. Известного, без преувеличения, в городе и даже за его пределами. И эта его способность браться за любое сомнительное дело и получать для своего клиента оправдание или хотя бы существенное уменьшение наказания привлекла к нему москвофилов. Потому что именно за ними стояли бомбисты и прочие нигилисты, которых полиция ловила, суды судили, а Сойка виртуозно и успешно защищал. Вся эта сволочь бежала сюда, спасаясь от преследований царского режима. Особенно это стало заметно года два назад, когда в России разразилась революция. Показательно, что австрийская власть предпочитает поддерживать их или пытается в основном не замечать. Ведь считается, что бомбисты — революционеры, чья активная деятельность ослабляет российскую власть. Значит, их надо как-то приютить. Но, пане Кошевой, русская агентура тоже это понимает! Поэтому под видом борцов с царизмом сюда, в Галицию, переправляются тайные агенты. Вы же писали и об этом, пане Попеляк?
— Их действия ослабляют монархию изнутри, — буркнул редактор, которому уже надоело кружить, и он уселся на свой стул. — Кроме того, не обязательно надо сейчас держаться москвофилов, чтобы проникнуться радикализмом, раздобыть оружие и начать стрелять в высоких должностных лиц среди бела для. Вот почему я вспомнил тут студента Сичинского. В апреле не только весь Львов — вся Галиция гудела от того, что он дерзко застрелил в собственном кабинете графа Потоцкого. И к москвофилам и их деятельности тот убийца не принадлежал. Наоборот, стрелял в наместника, протестуя против притеснений украинского населения. Зараза пришла из России, пане Кошевой, должны это признать.
— Не собираюсь спорить. Вы сказали, этого студента уже осудили?
— Единогласно, все двенадцать присяжных сказали: «Виновен». Он имел своих адвокатов, и каким-то образом там затесался Сойка. Сначала серьезно брался за дело, потом отошел. Почему — Бог его знает. Но мои приятели в суде обмолвились: будто перед тем пан Геник уговорил коллег обжаловать приговор, требуя психиатрического освидетельствования. Когда Сичинского поймали, еще тогда уговаривали сыграть сумасшедшего. Не захотел, но после приговора будто согласился.
— Вы действительно много знаете.
— На то я редактор. И сведем все вместе, пане Кошевой. Покушение на наместника — лишь маленькая частица. Хоть застрелили, как по мне, выдающегося человеке показательно: террор радикалов стал большой проблемой. Достали губернатора, что уже говорить про других?
Моравский снова поправил очки, вздохнул:
— И опасность в том, пане Кошевой, что за москвофилами — значительно большая поддержка, чем за спиной русинского студента. Они, как уже говорилось тут, вроде ослабли. И снова оживают — в виде более радикальных движений. Разница между ранешними и теперешними проходит мимо внимания посторонних, не посвященных. Но мы, неравнодушные граждане, которые осознают действительное положение дел, понимаем одно. Еще лет десять назад москвофилы, апологеты русского царя, армии не имели. Сейчас же их тайное войско — те самые бомбисты. Которые шпионят в пользу государства российского. И, судя по настроениям, которые мало кто из рядовых горожан чувствует, к чему-то активно готовятся. Впрочем, выявлять конфидентов — прямая обязанность контрразведки. Ваш пан Сойка навряд ли не понимал, с кем имеет дело и кого так исправно защищает. Вот так, его взяли на заметку. И вот вдруг к нему приехал гость, подданный русского царя и, по сути, враждебного нам государства. Кто даст гарантию, что вы, пан Кошевой, не агент?
Клим коснулся правого века.
— Панове, я не агент, — ему показалось, это прозвучало немного наивно, будто подростковые оправдания. — Все, что вы рассказали мне сейчас, для меня новость и диковинка. Я ехал сюда за спокойствием. Попал в бурное море. Нечему радоваться.
— Вот и живите себе спокойно, Климентий, — сказал Моравский. — Считайте, сегодня у вас во Львове есть коллеги. Которые желают вам только добра. Поэтому и пригласили, чтобы познакомиться, объяснить все, что можно объяснить, — советник замолчал, но лишь на мгновение. — И держитесь от этой истории, от всего, что как-то связано с Евгением Сойкою, как можно дальше. Собственно, это все, что хотелось вам сказать.
Высказался он деликатно, красиво.
Другой бы обманул.
Только не Клима Кошевого, которого полицейский в тюрьме яростно бил головой об стену.