дух невинно убиенного, который вернется в дом и будет давать о себе знать целую ночь.
Вероятно, размышлял Кошевой от нечего делать, чтобы чем-то занять утомленный мозг, ему лично дух Евгения Павловича ничем не угрожает. При жизни они не враждовали, и, наоборот, покойный адвокат еще и будет оберегать с того света младшего ученика и товарища. Даже, как в страшных и одновременно романтических историях, которыми так зачитывался Клим, призрак, если повезет, раскроет тайну своей смерти. Просто тебе отец принца Гамлета…
Шутки шутками, но такие рассуждения странным образом умиротворили Кошевого. Вытащив из колодца памяти все свои воспоминания про когда-то читанное, он логическим, рациональным путем сделал тот вывод, который возможен только при таких вот ирреальных обстоятельствах. Кто, как не Клим, убедил полицейского следователя в том, что Сойка — не самоубийца? Потому что так бы похоронили его, как грешника, за кладбищенской оградой, и маялась бы между мирами неприкаянная, надлежащим образом не отпетая душа. Значит, похоронили его по христианской традиции. Душа отдыхает, поэтому нет причин тревожить ныне живущих — даже если живут они в квартире лютой смертью умершего, среди его вещей.
Кто знает, может, именно этот странный вывод успокоил Кошевого тогда, в первую ночь, окончательно. Чтобы закрепить ощущения, он нашел в шкафу графин с наливкой, помянул Сойку раз, потом — еще раз, наконец — в третий раз, и уже потом улегся на канапе в зале: от того, чтобы лечь на кровать в спальне, которая еще хранила тепло предшественника, все же воздержался.
Город просыпался рано и так же рано укладывалось. Домовладелец был уже на ногах, поэтому Клим попросил прислать кого-то прибраться в жилище, поменять белье и вообще обустроить помещение так, будто прежний жилец просто уехал. Господин Зингер побурчал, но не особо возражал.
Сам Кошевой пошел прогуляться в свое первое утро во Львове.
Накануне Шацкий подробно объяснил, где лучше питаться особам, переживающим временное финансовое затруднение. Требуется рано успевать в покои для завтраков — так назывались угощения, предлагаемые горожанам в большинстве уважаемых отелей. Ближайшим оказался тот самый, много раз упомянутый вчера "Жорж", где будто жила пани Магда. Несмотря на строительные работы, он принимал постояльцев, и позавтракать Клим также успел.
Кроме яичницы с ветчиной и бутербродов с маслом ему предложили порцию горилки от Бачевского. Он не отказался, хотя не привык причащаться утром. Оправдал себя тем, что выпивать в течение дня у него не станет денег. Запив завтрак кофе, выложил за все меньше короны. И решил продержаться так до пяти вечера, когда можно, опять же — по совету Шацкого, подкрепиться булочками в одной из еврейских пекарен. Именно после полудня сдоба уже не была такой свежей, поэтому пекари под конец дня снижали цены.
Когда вернулся, находчивый домовладелец руководил не только уборкой — под присмотром его сухой, как щепка, длинноносой жены паковались вещи, которые остались своеобразным наследством. Клим уже знал: вещественных доказательств, пригодных для полицейского расследования, тут не было. И если никто в ближайшее время не будет претендовать на костюмы, книги и чемоданы, домовладелец с дорогой душой заберет все себе. У пана Зингера наверняка было множество знакомых, способных скоро и безболезненно для него оформить нужные бумаги. Так что поначалу от сделки, к которой домовладельца принудил силой убеждения Йозеф Шацкий, тот не слишком пострадал, учитывая финансы.
На обустройство у Кошевого много времени не ушло. Немного подумав, поставил маленькое фото родителей на стол, за которым работал Сойка, отодвинув при этом в сторону стопку писчей бумаги. Под лампой родители будут выглядеть лучше. На книжной этажерке, которая стояла рядом, разместил свое небольшое книжное богатство, сделав в уме заметку: теперь любимые авантюрные романы придется отложить до лучших времен — денег на книги не станет. Те, что раздобудет поначалу, тратить следует не на чтиво — понадобится специальная, профессиональная литература. Решив не забивать себе голову еще и этим, Клим повесил в шкаф на вешалку чистую, пусть и не утюженную рубашку, жилетку, галстук. Несессер с туалетной утварью положил возле рукомойника.
Потом сел на стул, вдруг осознав: а все, больше нечем себя занять.
Повалялся ничком несколько часов, изучая потолок и пытаясь придать порядок рою мыслей. И тогда решил снова пойти в город.
Проголодаться успел, приближалась обеденная пора, для Львова это — ближе к пяти вечера. Поэтому Клим, руководствуясь наставлениями Шацкого, попробовал журек[36], прогулялся за булочками. Потом ноги вынесли на Нижние Валы. Сначала Кошевой не придал этому никакого значения — это же одно из немногих мест, где он бывал и которое знал. Присел на скамейку, подвел мысленно итоги. Расходы — чуть больше короны, протянуть можно недели две. Но сразу встрепенулся: почему он должен так подчиниться судьбе, признать поражение и постепенно приближаться к попрошайничеству? Тут же поймал себя на том, что невольно прощупывает взглядом толпу, выискивая хотя бы вчерашнего менялу Юзефа.
Потому что рядом наверняка будут крутиться мошенники.
Так шатание без всякой цели переросло в стойкое желание как-либо отыскать кого-то из батяров, которые обвели его вокруг пальца.
Полицейская подачка — иначе Кошевой милостиво подаренные деньги не воспринимал — только оттягивала полный крах. Планы устроиться грузчиком на вокзале или разнорабочим у какого-то лавочника, или хотя бы носильщиком из тех, которых полно возле каждого базара, выглядели уже довольно близкими. Принятие подобного решения неотвратимо приближал каждый прожитый день, и это понимание странным образом придавало Климу мужской злости. Он, мужчина, который совсем недавно защищал революционеров от смертных приговоров, за что едва не поплатился собственной свободой и, удивляясь сам себе, пережил не лучшие дни в тюремной камере, сейчас должен был умыться, смирясь с тем, что его среди бела дня на ровном месте обокрали какие-то ничтожества.
Так появилась первая цель…
Вот почему Кошевой уже третий день после похорон Сойки каждое утро старательно прихорашивался, словно шел на работу, и выходил из дома, каждый раз вежливо здороваясь с дворником. К вечеру старался не возвращаться, потому что всякий раз цербер в фартуке пропекал нового постояльца взглядом из-под лба. Всем своим видом напоминая: с Клима причитается мелкая монета за любезность, которую он проявляет, отворяя ворота. Не давать даже такой мелочи означало нажить врага у себя под носом, чего Кошевой, без того чувствуя себя на птичьих правах, не мог себе позволить. Поэтому единственный выход — как можно меньше попадать дворнику на глаза. Поскольку иначе как мимо него не зайдешь и не выйдешь, Клим решил проблему очень просто: пытался уйти утром и слоняться по Львову, пока хватало сил и не начинало рябить в глазах.
Фамилия этого цербера с Лычаковской вполне соответствовала внешности, прежде всего выразительному бульбастому носу. Звали дворника Игнат Бульбаш. Был он украинцем, и почему-то упорно не признавал в Кошевом своего. В целом производил бы впечатление неприветливого человека, если бы эта неприветливость распространялась и на других жителей. С ними же Бульбаш был на удивление любезным, и Клим, помучившись немного, решил: это он так действует на пролетариат своим присутствием. Потому что недолюбливали его и киевские дворники, даже увидев в первый и последний раз.
Вспомнив, что есть люди, на которых просто так, по неизвестным причинам лают в общем смирные собаки, Кошевой смирился с неприязнью дворника. Что дало лишний повод расставаться с мелочью всякий раз, когда Бульбаш открывал перед ним ворота, чтобы еще больше не дразнить гусей.
Хорошо, хоть ты за выход не берешь, подумал Клим, в очередной раз утром проходя мимо дворника и поздоровавшись при этом, даже отсалютовав двумя сомкнутыми пальцами. Тот в ответ повернулся спиной, демонстрируя занятость какой-то неотложной работой. Воспользовавшись тем, что Бульбаш не смотрит в его сторону, Кошевой не сдержался — плюнул. Ох и времена настали: даже дворники не воспринимают. Чего уж хотеть от таких, как Адам Вишневский или Магда Богданович…
Ступив на улицу и убедившись — хоть день сегодня не хмурый, Клим поправил шляпу и двинулся знакомым, уже привычным, не раз пройденным маршрутом.
Не на бульвар — до Вексклярской площади.
Язык до Киева доведет, есть такая присказка.
И во Львове киевского адвоката упорство и подвешенный язык не подвели. Менялы на Валах не нашел. Но несколько правильно заданных вопросов — и ему объяснили: лучше искать Юзя на Вексклярской. Охотно объяснили, куда идти. Долго не блуждал, а когда наконец вышел, первой мыслью было — обманули, воспользовавшись полным незнанием города.
Кошевой видел в своей жизни разные площади — как большие майданы, так и уютные площади. Успел пересечь несколько львовских площадей, названия в голове пока не удержались. Место же, которое открылось Климу, на первый взгляд совсем не соответствовало своему названию.
Для настоящей площади Вексклярская выглядела маловатой. Так, во всяком случае, ему показалось. Больше напоминала уютный проходной дворик, тихое место для встреч и деловых сделок в центральной, гораздо более оживленной части. Адвокат будто оказался в замкнутом пространстве, где с разных сторон надвигались серые, почему-то не слишком одинаковые каменные стены. Впечатление усиливало июльское солнце, точнее — его отсутствие. Лучи оживляли городские улицы. Ослабляли впечатление их величины и неодинаковости. Наоборот, подчеркивали нарядность, упорядоченность и продуманность городской среды. Но эту маленькую площадь солнце удивительным образом обходило. Даже откуда-то легонько потянуло чем-то промозглым, отдаленно напомнив Климу каземат.
Освобождаясь от неприятных воспоминаний, адвокат повел плечами. Действительно, с чего бы это оно… Ну, заехали туда, где привычное движение города замирает. Нечего волноваться. Тем более, первое восприятие действительно было обманчивым. Маленькая площадь жила по-своему, и горожане приходили сюда не для прогулок, потому что особо гулять тут негде. Если уж зашел сюда, не иначе имеешь большие дела.