Все стремительно промелькнуло в голове Клима. Будто в подтверждение слов наперерез уже мчался, выставив перед собой крепкие длинные руки, раскрасневшийся усатый здоровяк. Кошевому не хотелось именно сейчас, при таких обстоятельствах, вспоминать, как гимназистом боксировал и пробовал освоить навыки французской борьбы. То и другое давалось не так хорошо, спортсмена с Клима не выходило. Но ни одна наука не проходит даром.
Сам от себя не ожидал, когда остановил нежелательного противника прямым ударом в челюсть.
Здоровяк не упал, остановился, потирая ушибленное место. Пока думал, дальше гнаться ли за обидчиком, Кошевой, наддав, снова существенно сократил расстояние между собой и Чубчиком. Тот, зная город, как собственный дом, нырял во дворы, кружил по улицам, мотал Клима переходами. При других обстоятельствах Кошевой наверняка бы уже отстал. Однако вперед вели упорство, упорство и понимание — надо использовать тот самый единственный шанс.
Наконец выбежали на Корзо.
Другого пути, пожалуй, просто не было. Позже Клим понял: если бы чубатый батяр хотел запутать его другим способом, если бы действительно видел в этом неожиданном приключении реальную угрозу, а не настоящую забаву — сбросил бы погоню значительно быстрее. Запетляв иначе, нырнув во львовские дебри глубже. Зато, развлекаясь и не думая о последствиях, Чубчик перескочил трамвайные пути почти перед самым вагоном, так, чтобы отрезать себя от погони.
А тогда ловким и, похоже, привычным, наработанным движением зацепился сзади за внешний поручень, вскочив на подножку.
Держался рукой. Левой стянул картуз, махнув им ошалевшему Климу. Напоследок, чтобы совсем закрепить победу, вернул убор на место, натянул плотнее козырек, запихнул два пальца в рот, дерзко свистнул. Показалось мало — качнувшись так, насколько позволяло положение, мотнул задом.
Или Кошевому показалось — кто-то из прохожих зевак хлопал в ладоши.
Никогда думать. Только вперед.
Двигали инстинкты. Не до конца понимая, что делает и чем все может кончиться, Клим вскочил в ближайший конный экипаж, завопил:
— ГОНИ!!!
И уже когда извозчик дернул вожжи, пуская коня с места в галоп, разглядел на козлах Захара Гнатишина.
— За ним! Быстро за ним! — Слова звучали одновременно просьбой и приказом.
— Пан хочет догнать трамвай?
— Того, кто на нем висит!
— А что вам до того батяра?
— Потом поговорим, Захар! Вперед, не отставайте!
Гнатишин прикрикнул на коня.
Заскрипели рессоры. Зацокали копыта по брусчатке. Грохотал и звякал трамвай, поворачивая с Академической в сторону Лычаковской.
Чубчик даже не пытался соскочить на землю. Так же не собирался пробираться в вагон. Прекрасно понимал, что водитель трамвая видит его маневры вместе с пассажирами. Но пока остановки нет, никто не будет тормозить. Это не предусмотрено правилами, и батяр наверняка чувствовал свое преимущество. Потому что не впервые так катался.
Но он не учел одного — извозчик Захар Гнатишин успел вырастить на муниципальный электрический транспорт огромный острый зуб. Поэтому подгонял коня, которому, похоже, понравилось так гнаться наперегонки с машиной, внутри которой не одна лошадиная сила. Сперва существенно отставая от вагона, экипаж постепенно догнал трамвай. Клим уже готовился поравняться с беглецом.
— На Верхний Лычаков нацелился! — окликнул Гнатишин, не поворачиваясь. — Там спрыгнет — затеряется!
— Что делать? — Кошевой перекрикивал трамвайный грохот.
— Сидите пока! Держитесь крепко!
Коляска подпрыгивала на мостовой все сильнее. Пассажира качало, Клим вцепился в подлокотники.
Рывок.
Припустив во всю силу собственных возможностей, конь Захара поравнялся с трамваем. Даже начал медленно перегонять. Теперь уже Кошевой грозил Чубчику кулаком, совсем не глядя на то, что их гонки оказались в центре внимания, и люди на улицах шарахаются врассыпную, прижимаясь к стенам домов даже там, где ни экипаж, ни тем более — трамвайный вагон точно не заденут.
Вмиг к общему шуму добавился слаженный цокот еще нескольких подков. Из соседней улицы, которая граничила с Лычаковской внизу, враз вылетели трое всадников в полицейских костюмах. Держались ровно, старший всадник двигался немного впереди, где-то на полголовы. На скаку залезая в плотно прилегающую справа кобуру, вытащил револьвер, что-то прокричал непонятно к кому.
Тогда поднял руку вверх.
Выстрелил.
Над Лычаковской завис сплошной гул, сотканный из разнообразных звуков, которые вкупе представляли собой одну большую городскую симфонию — симфонию ужаса.
Один из полицейских-всадников дал шпоры коню, направив его через рельсы на противоположную сторону улицы. Преследователь таким образом обошел трамвай с противоположной стороны. Жестом велел Гнатишину придержать лошадь, пропуская слугу закона вперед, а то и вообще остановиться, прекратить погоню.
Клим знал, что Захар понял приказ, но не слушал, дальше удерживая свой экипаж рядом с вагоном.
Теперь он вместе с конными зажимал трамвай в кольцо.
Лязгнуло. Скрежетали тормоза.
Водитель трамвая начал останавливаться, завидев впереди предназначенную для этого остановку. Сделал это довольно резко. Хотел того, не хотел — вагон порывисто дернуло, стряхивая батяра из подножки, как грушу. На ногах Чубчик уже не удержался, упал, покатился по брусчатке, словно колобок. Натянул вожжи и Захар, а Клим выпрыгнул почти на ходу, поймав себя на совершенно ненужной сейчас мысли: шляпа чудом не слетела, пришлось искать бы потом… Широкими прыжками помчался к батяру, догнал-таки, сбил с ног.
Колени у самого подогнулись. Не удержался — сел рядом, на теплые камни мостовой. Дышал тяжело, словно загнанный охотничий пес. Чубчик в последний раз попытался дернуться, но Кошевой схватил за ногу, потянул, будто хотел сдвинуть паренька с места таким образом. Для уверенности навалился, совсем не заботясь про вид своего костюма.
Почувствовал что-то в правом кармане паренька. Тот тронул, даже проиграв, готовый защищать свое имущество.
В следующий момент их окружили всадники. Старший соскочил из седла, грохнул густым басом:
— Вы что тут устроили, пся крев! Что это за игрушки, курва мама!
— Убивают! — заскулил свое пойманный батяр.
— Смотри-ка, такого убьешь! — огрызнулся полицейский и перевел взгляд на Клима.
Теперь что-то должен был сказать он. Не придумав толком, что именно, не отдышавшись окончательно, не понимая до конца, как удалось поймать беглеца, выдохнул, чтобы не молчать:
— Гляньте, что там у него в кармане!
Полицейский тяжелой горой навис над Чубчиком.
— Выворачивай!
— Я ничего не сделал!
— Быстро выворачивай, курвий сын!
Нечего делать. Вывернул.
— И что тут можно прочитать, пане комиссар? У вас почерк как у аптекаря, я вам это уже говорил?
Томаш Понятовский еще раз пробежал глазами исписанный лист, легонько дернул себя за правый, блестящий от брильянтина ус, поглядел на того, кто принес документ.
Напротив стола директора департамента криминальной полиции Львова стоял человек лет под сорок. Его, криминального комиссара Марека Вихуру, отличал не угрожающий рост, а прежде всего цвет лица. Оно будто пылало, будучи нездорово красным и добавляя сыщику зловещести, так нужной для угрозы убийцам и насильникам. Цвет лица комиссара делал его похожим на всех без исключения мужчин, которые либо постоянно пьяны, либо в лучшем случае все время живут в состоянии ужасного похмелья. Поэтому пьяному, а тем более — хмельному под горячую руку лучше не попадать. Марека Вихуру это касалось в полной мере. Ему под руку так же лучше не лезть, на пути у него становиться опасно.
Была единственная оговорка.
Среди большинства своих коллег по службе криминальный комиссар славился почти полным безразличием к алкоголю.
Мог себе позволить на каком-то торжественном приеме в департаменте бокал-два шампанского, иногда во время неформальных товарищеских посиделок неспешно выпивал кружку светлого пива, смакуя с жареными немецкими колбасками. Вместе с тем все, кому надо, знали: комиссару Вихуре пить запретил семейный лекарь, к советам которого гроза львовских преступников прислушался. Красный цвет лица человек имел от природы, что-то случилось с сосудами, кровь постоянно приливала к лицу. Когда другие бледнели, Вихура просто становился розовым, в такие моменты выглядел значительно здоровее.
Красное лицо и неразборчивый почерк, который больше напоминал древнее зашифрованное послание, были теми чертами, которые отличали комиссара Вихуру среди других полицейских львовского департамента.
— Почему вы не дали тому панови написать объяснения лично? — бурчал Понятовский.
— Протокол опознания я должен составлять сам, пане директор. Господин Веслав Зингер лишь подтвердил подписью — с его слов записано верно. Золотой брегет, найденный в кармане того батяра, действительно принадлежал убитому адвокату Евгению Сойке.
Воздух просторного кабинета Понятовского всколыхнул едва слышный шорох. Это Магда Богданович, которая устроилась на кресле в углу, сложила веер и легонько стукнула им по раскрытой ладони. За все время, пока комиссар докладывал начальству, молодая вдова не проронила ни слова. Держалась незаметно, будто в стороне от событий. Тем не менее, присутствие в святая святых Клима Кошевого вызвала ряд вопросов, а то и раздражала полицейских чинов больше, чем персона Магды.
— Пусть писарь это перепишет, — распорядился Понятовский, вернув бумагу комиссару. — А уже потом вызовете сюда свидетеля Зингера, пусть заново подпишет. Заодно найдите еще хотя бы трех человек, способных засвидетельствовать то же самое.
— Будет сделано, пане директор, — сдержанно кивнул Вихура. — Но вы… мы все сами видели и понимаем: Зенек Новотный, тот самый батяр, которого ловили на глазах чуть не целого Львова, причастен к внезапной смерти адвоката с Лычаковской. Изначально у нас была версия об убийстве ради ограбления…