— Но батярам, пане Кошевой, добыча в таких забавах не важна, — ответил Тима. — Главное — сама забава.
Пока говорил, Силезский вытащил из внутреннего кармана дорогое кожаное портмоне, вынул оттуда несколько банкнот, торжественно выложил на стол перед собеседником.
— Возьмите. Тут четыре сотни. Возмещу ваши убытки. И сделайте так, чтобы несчастная мать не лила слезы из-за глупого сына.
О гордости лучше забыть. Не с его счастьем.
Стараясь держаться так достойно, как только позволяла ситуация, Кошевой взял деньги и, не считая, спрятал в собственный карман. Соглашение заключено.
— Как вы думаете, я могу встретиться с пани Магдой?
— Но у вас полицейский возле дома находится. Скажите ему — хотите видеть комиссара. Когда тот прибудет — требуйте, чтобы разговор происходил в присутствии пани Богданович. Неужели вас требуется учить?
— Мне требуется знать, откуда имею сведения про вора Цыпу и саквояж с деньгами, — пояснил Клим и тут же, не дожидаясь ответа, проговорил: — Ваш Зенек сам про это скажет. Я уже потом поучаствую. — Про лист бумаги, который был при нем, никто из присутствующих не знал, и этот козырь Кошевой задумал ввести в игру позже, когда придет на это время. — Не буду говорить сейчас, что задумал. Но будьте уверены: уже завтра до обеда Зенек Новотный выйдет из-за решетки. Вам нужно только добраться к нему снова и сообщить, где спрятаны украденные деньги. Я про это узнаю. Тогда начнется моя партия. Согласны?
Мужчины переглянулись.
— Принимается, — Густав хлопнул ладонью по столу.
— Тогда Цыпу требуется поймать уже! — сказал Тима. — Как узнал про Зенека, залег на дно. Сидит сейчас на Клепарове, у своей бини[47]. Но, говорят, в село сама уехала, родителей навестить, завезти кое-что. Продуктов оставила, Цыпа из дома носа не кажет. Трясется на деньгах.
— Чего ждет?
— Бог святой знает, пане Силезский.
— Да заодно и спросим.
Густав поднялся. Новый знакомый оказался на целую голову выше Клима.
— Поедете с нами? Или завезти обратно, тем же путем?
— После всего услышанного? Извините, панове, под домашний арест всегда успею. — Клим тоже поднялся, не удержался — откусил еще ломоть колбаски. — Поехали. Доведем эту часть дела до конца.
Где надо искать убийцу и даже кого следует искать, Кошевой этим двум докладывать не собирался.
— Там же еще Шацкий бродит, — напомнил, вставая и себе, Ежи Тима. — Его так же пришлось с собой тащить. Вы же знаете его, пане Силезский…
— Потому и позволил привлечь ко всему, потому что знаю, — Густав вздохнул. — Хуже не будет. Едем вместе…
До Клепарова добрались за каких-то полчаса.
Шацкий ничего не спрашивал. Молча съежился в углу коляски, прижатый Кошевым, и снова лишь сопел. По дороге все так же молчали, каждый наверняка думал о своем, а Климу — тому вообще было над чем сейчас ломать голову. Предвкушая пусть небольшую, но все же победу, он раз за разом прогонял в уме текст, написанный Сойкою перед смертью и воссозданный им сегодня, и под конец уже мог похвастаться — выучил наизусть. Став враз носителем ценных сведений, Клим гордился собой. И думал, какую выгоду мог бы с этого иметь, чтобы без потерь завершить досадное начало своей львовской одиссеи.
Миновав на своем пути высокий холм, коляска завернула вниз и оказалась в довольно уютной местности, которая и глубокой ночью выглядела живописно. Тут пахло какими-то цветами, все вокруг выглядело вполне мирно. Пересев тем временем к извозчику, Тима руководил, и наконец остановились возле домика, обнесенного невысоким забором. Теперь уже даже Шацкого не просили остаться, зашли во двор вместе, не таясь. Тима сначала постучал в окно, громко и сильно, аж стекла звякнули. Потом, не дождавшись, вернулся обратно, ступил на крыльцо, начал стучать в дверь.
Достаточно было стукнуть кулаком дважды, чтобы на третий раз понять — открыто.
Жестом велев всем отступить, шепелявый Ежи достал из кармана небольшой револьвер. Уже выкатился и месяц, холодная сталь блеснула в его сиянии.
— Спрячь, — выдавил Силезский.
Не слушая, Тима потянул на себя дверь.
Приоткрыл.
Зашел, оставив ее настежь приоткрытой.
А через короткое мгновение вышел. Вооруженная рука болталась вдоль тела. Даже в темноте было заметно, что он растерян.
— Что такое? — Клим и Густав, не сговариваясь, спросили хором.
Увидели, когда зашли.
В гостиной, на полу, валялся вниз в луже собственной крови человек, которого назвали Любеком Цыпой.
Все увидели — но Кошевой еще и почувствовал: запах знакомый.
Так пахло в спальне адвоката Сойки.
Махорка.
Не успела выветриться. Совсем недавно ее тут курили.
Глава четырнадцатаяГнев на милость
— Вы не просто крутитесь под ногами. Вы нарушаете закон и будете за это наказаны.
Цвет лица Марека Вихуры полностью соответствовал его состоянию. При других обстоятельствах всякий сторонний наблюдатель наверняка сказал бы: лицо комиссара пылало от возмущения и ярости. Напоминая цветом раскаленную плиту или железную заготовку, только что вынутую из кузнечного горна.
Но сейчас, спокойно глядя на разъяренного полицейского, Клим в очередной раз понял преимущество, которое имеет Вихура. Красный рот показывал его разгневанным даже тогда, когда комиссар находился в другом, часто противоположном настроении. Комиссар всегда, независимо от обстоятельств, напоминал разъяренного быка, которого никто не мог обуздать.
На этот раз возмущение Вихуры было настоящим, и, судя по налитым кровью глазам, комиссар находился за полшага до взрыва. Правда, красные глаза имели другое объяснение: Вихура недоспал. Его подняли среди ночи, да еще и в то время, когда полицейский наконец решил отоспаться. Кошевой прекрасно представлял, каково оно.
Ведь убийцу Сойки поймали.
Чем дольше батяр будет тянуть с признанием для полиции, сделанным дяде один на один, тем больше возможностей будет давать следствию для обвинения. Зенеку надо было сразу все рассказать, но парень не сделал этого, причины Климу уже известны. Профессиональный адвокат не признавал их, но вместе с тем понимал. Если бы взялся защищать Новотного, имел бы из-за его нерешительности первую серьезную проблему, которую потом довольно сложно исправить.
Поэтому каждым часом упрямого молчания батяр, если можно так сказать, еще глубже копал себе яму. И приближал победу комиссара.
— Вам бы поспать, — промолвил Кошевой, глядя Вихуре прямо в глаза.
Не ясно, что накручивало комиссара больше — убийство, о котором ему сообщили среди ночи, дерзкий побег Клима из-под домашнего ареста или этот его совсем не наигранное, настоящее спокойствие. Он стиснул кулаки.
— Вы издеваетесь? Вы… ты издеваешься надо мной, наглый щенок?
Полицейские, которые толклись возле усадьбы, при этих словах насторожились, как охотничьи собаки в предвкушении нужной команды от хозяина.
Все происходило во дворе — внутри мертвое тело и место происшествия уже час осматривала специальная бригада, поэтому всех, включая Вихуру, попросили выйти. Взглянув на полицейских, оценив опасность, которую те представляют, и согласившись сам с собой — хуже уже не будет, Кошевой вновь вернулся к комиссару.
— Нет, пан комиссар. Вам надо поспать. В таком состоянии очень трудно думать. Еще сложнее принимать правильные решения. Можно наделать глупостей, и пока этого не произошло…
— Решение, говоришь? Я уже все решил! На тебя, курварю, сейчас наденут наручники! И ты поедешь просто отсюда сразу к Бригидки!
— За что?
— Причин более чем достаточно, парень! Побег из-под стражи, отныне такой возможности у тебя не будет. Далее — менее чем за неделю ты находишь во Львове уже второй труп! Причем этого перед тем, как стал трупом, резали ножом! Кололи в живот, как ту свинью! Вырезали ремень со спины. Рот забили тряпкой, чтобы не слышать воплей! — Комиссар заводился все сильнее. — Оба раза набираешься такой наглости, что вызываешь полицию!
— Так не следовало? Полицию вызвать — не следует?
— Он еще шутит! — закричал Вихура, уже не сдерживая гнева. — Находит криминальные трупы! А потом еще и выступаешь чуть ли не главным свидетелем преступления! Надо к тебе присмотреться лучше, Кошевой! Не ясно, что ты за сам по себе, ох, не ясно! — Выпустив пар, комиссар выдохнул, дальше говорил уже спокойнее: — Про твоего кумпля, пана Геника Сойку, все понятно давно. Раньше или позже, но на него бы надели стальные бранзулети! Еще надо выяснить, для чего ты действительно приехал сюда из России!
— Киев — не Россия, — поправил Клим. — Российская империя, пане Вихура, так же не вся когда-то принадлежала русской царской династии.
— Не морочь голову! — рявкнул комиссар. — Мы с тобой не о политике сейчас! Есть у меня подозрение, что тобой заинтересуется имперско-королевская жандармерия! Так что не парься, парень! Стоит только попасть за решетку, а там уже найдут сотни причин оставить тебя с ними надолго.
Кошевой вздохнул. Хотел сказать, как хорошо понимает именно это. Зато сказал:
— Вы вовремя вспомнили про службу безопасности, пане комиссар. И уместно напомнили про свою власть надо мной, нарушителем закона. Формально — подданным соседнего государства. Еще и без вида на жительство на территории Королевства Галиции и Лодомерии. Готов признать все свои ошибки. Если закон определяет мои деяния преступными — пусть так. Я привык слушаться закона и исполнять его. Знаете, по образованию я юрист. То есть слуга закона. И буду исполнять волю его, своего хозяина. Но перед тем как арестуете меня, позвольте все объяснить.
— Что именно — «все»? Ты объяснишь мне, почему сбежал из-под ареста и как оказался среди ночи тут, на Клепарове, да еще и возле застреленного в упор известного вора Любка Цыпы? Никто не знает, где скрывается Цыпа! Никто! — Комиссар помахал пальцем перед лицом Клима. — Полиции нужно привлекать множество агентуры, чтобы найти его в случае необходимости! А некий Кошевой, который путается в названиях наших улиц, среди ночи пришел именно туда, где его застрелили! Между прочим, это наверняка сведение каких-то частных счетов. В криминале это привычное дело.