— Справно работают, — пробасил Понятовский. — Уголовная полиция тоже не хуже, пане Вихура, сейчас вы отличнейше все провернули. Не к чему цепляться, непременно отметим, если будет во всем. Но, но, но… Скверно, панове. Очень плохо.
Перехватив взгляд Кошевого и прочитав в нем непонимание, комиссар объяснил:
— Если тайная полиция поставила там глаза и готовит свою операцию, Игнат Ярцев окажется в их департаменте. Вместе с остальными. Убийство раскрыла криминальная полиция. Но славу получит королевско-имперская жандармерия.
— Разве ради славы…
— Справедливость! — опять пророкотал Понятовский. — Мы все работаем на благо одного государства и подданные нашего государя императора! И если бы тайная полиция нашла Ярцева первой — как убийцу, не как агента чужой разведки, который перевозит деньги для финансирования агентуры от российского же министерства внутренних дел и финансов! Но там, где мы могли бы сыграть первую скрипку, даст Бог, позволят спеть вторым голосом. Для дирекции криминальной полиции, которую я имею честь возглавлять, то есть, по моему глубокому убеждению, страшный позор, панове. Вот почему, пане Кошевой, — его тело развернулся к Климу, — я допустил вас сюда. Хотя для наших дел вы такой же подданный русского царя, как Игнатий Ярцев и его товарищ, как его…
— Князев, Юрий, — напомнил комиссар.
— Вот так, они оба. И вы, чужие подданные, к здешним делам никакого отношения не имеете. Но, панове, — Понятовский выдержал небольшую паузу, — мы с вами не жандармы, а сыщики. С российскими террористическими группами дела никогда не имели. Вы же, пане Кошевой, наверняка должны знать, с чем их едят. Вдруг подбросите мыслишку, как лучше для нас получить хотя бы самого Ярцева в руки, опередив тайную полицию.
— Ага, я у вас, получается, такой себе советчик, — хмыкнул Клим.
Его совсем не привлекало сейчас признавать, что не так давно он сам был связан с революционерами. Правда, не такими — но разве кто-то готов увидеть разницу…
— Можете себя считать таковым сейчас, — разрешил Понятовский.
— Ладно. Тогда вы сами уже все придумали, — ответил Кошевой.
— То есть?
— Получить Ярцева в руки. Просто и гениально. Панове, — Клим обвел взглядом всех троих, — нашего убийцу надо как-то вывести из того дома, где все они прячутся. Тайная полиция не готова хватать их, иначе давно бы так сделала. У нас есть немного времени, совсем немного, чтобы действовать на опережение. Выманить Игната Ярцева из дома, отвести подальше и там скрутить. Пока жандармы спохватятся, вы уже прижмете его распиской Сойки, главным доказательством. И пусть потом попробуют вырвать преступника из когтей вашего департамента!
Теперь переглянулись полицейские.
— Вы хотите сказать, пане Кошевой, — это я такое придумал? — прогудел осторожно Понятовский.
— Разве я могу тут что-то придумать? — Клим выглядел, словно сама скромность.
— Ладно. Как его выманить?
— Нужен кто-то, кто хорошо знает русский язык. Говорит без акцента, иначе не поверит. Как вы думаете, панове, где так быстро можно найти нужного человека?
Спросил, лукавства не тая.
Кровь остыла за два с лишним часа. Когда уже стучал в дверь, за которой прятался боевик.
По сей день Кошевого ни разу не привлекали к полицейским операциям. Тем более, он предположить не мог, что сам, по доброй воле, пойдет на такое. Даже будет настаивать. После «Косого капонира» Клим возвел между собой и жандармами невидимую, но непробиваемую стену. Это отношение распространялось и на криминальную полицию, в целом же — на всех, кто преданно служил государству.
Что-то поменялось этой ночью.
В тот момент, когда, вместо забраться подальше от изуродованного трупа, незаметно вернуться обратно в квартиру и дальше отбывать домашний арест, Клим вдруг решил остаться на месте преступления, ожидая появления полицейских.
Впоследствии, уже обсуждая детали наскоро рожденного плана захвата Ярцева, нащупал пусть не исчерпывающий ответ, но хотя бы объяснение.
Влипая в неприятность за неприятностью уже с первых часов своего приезда во Львов, невольно попадая в поле зрения полиции, он всегда в итоге брал верх. Сначала — когда чуть ли не на пальцах убедил следователя, что Сойка не накладывал на себя рук. Потом — совершенно неожиданно сделав за агентов их работу и поймав батяра, пусть не прямо, но — определенным образом таки причастного к убийству. Наконец, судьба оставила ему лист с перебитыми буквами написанной паном Геником расписки, которая делала не только бесполезными, но и смешными все полицейские усилия в раскрытии преступления.
Возможность, а главное — намерение в очередной раз умыть полицейский департамент взяли верх над неистовым желанием завершить это приключение персонально для себя, выбросив из памяти и начав искать способы обустройства на новом месте. Ведя себя так, понимая, что директор с комиссаром, следователь, а также рядовые сыщики слушают его, потому что должны, Клим чувствовал себя победителем в этом неожиданном поединке.
Идя в логово вооруженных бомбистов, он собирался окончательно закрепить собственный успех. Даже почувствовать себя немного выше туповатых полицейских. Потому что, столкнувшись с ними ближе по роду деятельности, понял: авторы его любимых сенсационных и авантюрных романов нередко правы, описывая стражей закона и порядка именно такими.
Чего стоят хотя бы британские полицейские ищейки против одного-единственного мистера Холмса. В свое время папа не мог понять, почему Клим, взрослый уже вроде человек, еще и с юридическим образованием, собирает в домашней библиотеке книги о приключениях лондонского сыщика. Вернее, Назар Григорьевич Кошевой не имел ничего против самой литературы, которую называл бульварной и в которую прежде всего зачислял писания мистера Конан Дойла и мсье Габорио[51]. Отец не понимал, для чего сын покупает каждое новое издание приключений знаменитого детектива, выпущенное из типографии братьев Пантелеевых. Предыдущие книги Клим раздавал всем поклонникам, вербуя таким образом новых сторонников подобного чтива. А купленные — перечитывал заново, будто там писалось что-то принципиально новое.
В целом же Кошевой-старший искренне считал: история, из-за которой его сын оказался в тюрьме со всеми печальными последствиями, не что иное, как следствие увлечения таким вот низкопробным чтивом. Даже цитировал пана Чуковского, с чьей критической мыслью, несмотря на восторг от революционного левачества, считался. «Интеллигенция исчезает, пойми это! — кричал Назар Григорьевич, махая перед опущенным сыновьим носом экземпляром очередной книжки толстого журнала. — Все эти холмсы, пинкертоны с лекоками[52] — нашествие готтентотов, Климентий! Правильно говорит Корней Иванович — наводнение, пожар, падение, сплошная, извини за слово, порнография! Это же совсем лишено идеи! Не только национальной — ни одной! Хулиганство, нет никакой программы, нет стратегии развития — бей и беги!» У Клима не было сил спорить с отцом. Может, нашел бы, однако для воспитания Назар Григорьевич выбрал тогда не очень удачное время — сына только выпустили, он находился в подавленном состоянии.
И все же от любимых романов, пусть их сто раз признают бульварними, а значит — вредными различные почтенные господа, Клим Кошевой не отказался.
А этой ночью впервые ощутил себя внутри такой сенсационной истории.
Понимая — выдумки тут нет, действительность намного суровее и не всегда все заканчивается так хорошо, как выкручивают господа литераторы, он позволил авантюрному течению подхватить себя. Сначала — безумная погоня по львовским улицам, потом — тайные блуждания среди ночи мрачными двориками и переходами. Конечно, Климу хотелось продолжения. Он почувствовал себя частью чего-то очень важного, сложного и, несмотря на реальную опасность, ужасно интересного.
Однако, прежде чем постучать в дверь нужного строения дома, одноэтажного каменного дома с надстроенной мансардой, на мгновение задержал сжатую в кулак руку.
Даже теперь осознал: там, внутри, — не полицейские, которые держат себя в руках. Не уголовники, у которых есть желание поговорить. Там притаились вооруженные револьверами и, возможно, самодельными бомбами очень опасные люди. Убийца среди них — вряд лишь Игнатий Ярцев. Даже найденный труп можно воспринимать при желании неприятным, жутким, но — приключением. Мертвец безопасен, не угрожает никому и ничем. Воскресают они разве что в страшных сказках.
Ярцев будет стрелять, почувствовав хотя бы намек на опасность.
Поэтому Кошевой, задержав сжатую руку, невольно шагнул назад. Поняв: зашел слишком далеко, не готов к такому повороту. Будто еще можно развернуться и убежать. Придумать объяснения, оправдания, еще лучше — ничего не придумывать. Испугался, переоценил себя. Знаете уже, кто убийца и где он. Дальше сами, панове, очень прошу, он же не полицейский агент…
Поздно.
Зацепил краем глаза едва заметное движение в окне, за занавеской.
Заметили.
Уже ни о чем не думая, подался вперед, постучал.
Дверь отворилась не сразу и не на всю ширину. В образовавшуюся щель высунулся острый носик. На незваного гостя с интересом и одновременно с опаской смотрела молодая веснушчатая девушка со светлыми, небрежно, явно наспех забранными под платок волосами. Быстрый взгляд ощупал незнакомца в полотняных штанах, серой льняной сорочке, одетой поверх и застегнутой на одну пуговицу жилетке и картузе с острым козырьком. На Климов вкус, ни одна из этих вещей не подходила друг к другу. Но это все, что удалось на скорую руку подобрать в полицейском гардеробе. Не идти же ему в своем.
— Кого надо? — чирикнула девушка.
Прежде чем ответить, Кошевой настороженно посмотрел по сторонам, молвил:
— Игната клич.
— Добрый день, — неизвестно почему поздоровалась вдруг девушка.
— Здрасте, — кивнул Клим, старательно подражая манере подольских босяков и потягивая сквозь зубы: — Я зайду или сам выйдет?