— А тебе, урод, не стыдно! Глядите-ка, мне должно быть! Трое детей наделал, сам как суббота — из рестораций не вылезает!
— Дети дома не голодают!
— Молись и благодари Бога, хоть дети не голодны! Ибо давно бы тебя уже закопала! Ты же не просто пьяница! Ты же еще и курвар, каких мало! Мне добрые люди все, все рассказали!
Теперь уже и мужик поравнялся с ними, жестом призвал в свидетели.
— Вы слышали? Ей люди добрые про что-то рассказали! А мне про тебя сколько! Уши уже болят слушать, какая ты на всю Богдановку первая курва!
Шум уже привлекал внимание. Двое панов, которые могли пройти мимо, уже остановились, с любопытством следили за развитием событий.
Потом неспешно начали приближаться — первые зрители бесплатного спектакля.
Один даже с того места, где стоял и дрожал Клим, очень напоминал большую крысу.
Кошевой подвинулся немного влево.
Рука убийцы угрожающе потянула револьвер. Дуло снова обнажилось.
— А-а-а-а-а!
Моргнув глазами, Кошевой со всей силы толкнул Ярцева вытянутыми руками.
Покачнувшись, тот все же удержался на ногах. Опытный боец, был готов ко всему.
Револьвер уже нацелился Климу в голову.
Закричала женщина, тоже, похоже, от испуга.
Но в тот же миг на Ярцева бросились сразу с трех сторон — тот, кого называли Миськом, бросился вперед, набычив голову, в то же время двое прохожих тоже зажимали, действуя ловко и слаженно.
Выстрелить Игнатий успел — в воздух.
Не собирался даваться в руки так легко. Следующим выстрелом остановил Мисько, тот схватился за плечо и упал. Быстро перепрыгнув через него, Игнат под сопровождение женского визга уже мчался к ближайшему повороту, снова выстрелив, на этот раз — в преследователей.
Еще два выстрела.
Кошевой ни сейчас, ни потом не взялся бы сказать, какая пуля Кароля Линды догнала, первая или вторая. Когда полицейский и остальные агентов, которые мигом набежали, окружили Ярцева, совсем забыв о Климе, он лежал лицом вниз и не подавал признаков жизни. Линда взглянул на Кошевого, хотел что-то сказать, передумал, махнул рукой, которая сжимала «бульдог».
Вот так.
Доигрались.
Рядом щелкнуло несколько выстрелов, как будто хлестнул кнут. Видимо, товарищей подстреленного выкуривали из берлоги. Но стрельба очень быстро захлебнулась.
Справились, значит.
Глава шестнадцатаяПерсональный герой Йозефа Шацкого
— Мазл тов!
В рюмке, которую поднес Йозеф Шацкий в честь Клима Кошевого, была наливка. Правда, гость попробовал и оценил — достаточно сильная, по крепости приближается к коньяку хорошей выдержки. Еще он понял: в этом доме пить не принято, или — не заведено. Потому Эстер, ставя на стол фигурный графин из толстого стекла, выглядела недовольной. Клим успел убедиться, что лучшая половина доктора Шацкого — хозяйка гостеприимная и приветливая. Но когда речь шла про алкогольную забаву, ее лицо становилось таким, будто женщина вместо ананасной воды щедро глотнула уксуса. Даже приобретало какой-то уксусный, иначе не назовешь, цвет.
Шацкая смотрела из-под лба тем более, что Йозеф настоял, чтобы его фейгале взяла рюмку для себя и так же почтила героического гостя. Громкий арест террористического гнезда в Богдановке, во время которого один из них оказал сопротивление, едва не убил полицейского агента и был застрелен при попытке бегства, уже второй день не сходил с первых полос всех популярных львовских газет. Хоть персонально Клима нигде не упоминали, Шацкий прекрасно знал: без его нового товарища не обошлось, потому что обойтись не могло. Тот не возражал, только просил не вопить про это на весь Краковский базар. И согласился прийти на обед, чтобы рассказать подробности в узком семейном кругу. Эстер не могла скрыть природного любопытства, и, как предположил Клим, оно перевесило негативное отношение к распитию спиртного среди белого дня в собственном доме.
Между прочим, просматривая газеты и сравнивая написанное, Кошевой отметил: про происшествие вспомнили также издания, как он уже научился отличать, москвофильского направления. Сообщая про знаменитую стрельбу довольно скупо, авторы вместо этого сосредоточивались больше на громком заявлении дирекции криминальной полиции. Уже на следующее утро Львов узнал из скупого полицейского сообщения: подданный Российской империи, россиянин Игнат Ярцев, который пал от пули агента, искусного стрелка пана Л., является также убийцей известного львовского вора Любомира Р. по прозвищу Цыпа. Его он совершил накануне и собирался бежать из города, вознамерившись избежать правосудия. Но еще раньше он расправился с адвокатом Евгением Сойкою, известным своими москвофильскими взглядами. А также — методами, не всегда принятыми с точки зрения морали, которые, к сожалению, не противоречили букве закона и позволяли в большинстве случаев оправдывать преступников разного сорта.
Подобное заявление лидеры москвофильской среды расценили как попытку дискредитировать их движение, идеи и политические и мировоззренческие установки.
В свободном обществе, писали они, недостойной провокацией следует считать само намерение повесить на человека, который по происхождению является русским, все смертные грехи. Пусть тот человек, от которого москвофильская община поторопилась отмежеваться, таки принадлежал к преступному миру. Это не дает власти никакого права проводить параллели между отдельным лицом и целой группой людей, чье преступление, по убеждению властных идеологов, определяет то же происхождение. И приверженность к основополагающим идеалам объединения разрозненных русских земель в одну единую территорию. Россиянин, еще и подданный Его Величества императора российского, — значит убийца и монстр.
Если это не так, завершалась одна из пламенных публикаций, почему тогда виновников нераскрытых убийств не назначают, распределив вину путем жеребьевки между всеми, кого в последнее время похоронили не по римско-католическому, а по православному обряду. Так, убежден автор, было бы честнее.
При других обстоятельствах Кошевой не реагировал бы ни на эту, ни на другие подобные глупости. Однако вот уже не первый день его грызла изнутри мысль, которая именно сейчас, когда Шацкий поднял тост в его честь, окончательно оформилась в убеждение. Поэтому настроения хвастаться героизмом, который таковым на самом деле не назовешь, Клим совсем не чувствовал.
Шацкий или не замечал этого, или — не показывал вида.
Только сели за стол, подозвал к себе детей, велев троице выстроиться перед гостем в рядок по росту, и провозгласил пространную речь.
Суть сводилась к следующему.
К ним в гости пришел выдающийся человек, умнее всей криминальной полиции, вместе взятой. К Лапидусу такой достойный человек не придет никогда. И дети должны гордиться этим знакомством, рассказывая всем вокруг, какие почтенные люди бывают в доме Йозефа Шацкого. Пан Кошевой должен стать примером для каждого из них, даже для Даниэля, которому всего год и сейчас он спит. Но когда вырастет, тоже будет понимать — учиться и работать над собой очень важно. Каждый хорошо выученный ребенок — надежда не только родителей, чтобы они были здоровы, но и всего еврейского народа. Приобретенные знания, чтение книжек в результате очень важно, потому что обычный человек становится мудрее недалекого полицейского, вся добродетель которого — наделение властью, что он использует для посадки невинных людей за решетку и других различных притеснений.
Евреи, разошелся дальше Йозеф, во все времена, за всю историю своего народа, как бы тяжело не приходилось, держались при любой власти именно способностью противопоставить ей собственную образованность, собственную мудрость и таланты. Следовательно, власть нуждалась в евреях, потому что те всегда умели справиться.
— Понятно, Йозеф, почему ни одна власть не нуждается в тебе, — охладила мужа Эстер, тогда повернулась к Климу. — Не слушайте его, пане Кошевой. Если позволить моему Шацком глотнуть еще немного наливки, он расскажет вам про каждый день из тех сорока лет, что Моисей водил жидов по пустыне.
— Можно я пойду к Дени? — отозвалась Рива. — Мне кажется, он проснулся.
— Ты уложила брата час назад! — рявкнул Шацкий на старшую дочь. — Есть достаточно много времени послушать, что тебе говорят взрослые и мудрые люди!
— Папа, а книги пишут взрослые мудрые люди? — поинтересовался Шмуль.
— Вей, где ты видел книжку, написанную ребенком!
— В таком случае я пойду набираться мудрости от книг.
Развернувшись, полный достоинства и самоуважения Шмуль прошел в кабинет отца. Тем временем Рива быстренько убежала к младшему, хотя Кошевой с прошлого раза не заметил за девочкой яростного желания проводить время возле люльки. Ида, оставшись сама, вопросительно глянула на мать, получила легкий разрешающий кивок и посеменила за сестрой. Эстер смерила Шацкого победным взглядом, хотя Клим не понял, в чем суть ее победы.
Между тем Йозеф, которому так виртуозно заткнули рот, решительно взял графин, наполнил рюмки себе и гостю и теперь уже демонстративно, устраивая спектакль прежде всего для жены, еще раз поздравил Клима и опорожнил ее.
Пить, как это делают рабочие или не менее привычные к делу батяры, Шацкий не научился. Поперхнулся сразу, покраснел, закашлялся, и Эстер, поджав губы и сохраняя победное выражение на лице, встала, ударила мужа по спине. Пока тот переводил дыхание, не менее демонстративно убрала наливку со стола и улыбнулась Климу на всю ширину лица, не играя, вполне искренне попросила:
— Прошу есть, пане Кошевой. Не обращайте внимания на моего Шацкого. Не спал несколько ночей. А я не могу, когда рядом кто-то постоянно крутится.
— Его что-то мучило, шановна Эстер? — поинтересовался Клим, просто чтобы не молчать.
— Не знал, как просить у меня прощения за ту ночь в полиции. И мучился — не знал ничего про ваши приключения из первых уст. Моего Шацкого очень беспокоит, когда он чего-то в городе не знает.
Шацкая вспомнила про ту ночь, когда Йозеф был вместе с ним на Клепарове. Кошевой уже успел узнать — тогда зубной лекарь пошел кратчайшим путем, придумав очередную неприятность с полицией, из которой выкупил себя за грубые деньги. Потом пришлось включать умственные способности на полную мощность, объясняя своей фейгале, откуда у него появились упомянутые грубые деньги и почему она до сих пор про них ничего не знала. Как выкрутился из этой передряги, Йозеф не объяснил, а Кошевой решил не добиваться — похоже, выход найден, и на том конец. Но Шацкий таки действительно знал во Львове не всех и все, но много кого и чего. Тут Эстер, сама того не понимая, была права: такие знания Климу в свете его последних выводов очень понадобятся.