— В чем вы видите показательность?
— Вы слышали про Уробороса, пане Кошевой?
— Змий, который жрет собственный хвост. Кажется, символ бесконечности сущего. Из греческой мифологии, если не ошибаюсь. При чем тут убийство Сойки, в чем символизм? Не совсем понимаю, пани Магда…
— Вы, наверное, не знакомы с новейшими теориями, — сейчас ее тон звучал поучительно. — Адась… простите, пан Вишневский познакомил меня не так давно с теориями швейцарского доктора Юнга. Слышали про такого?
— Конечно.
Ничего эта фамилия Климу не говорила.
— Он… пан Вишневский вспомнил их именно ввиду того, что Сойку убил тот, кого пан Геник поддерживал и защищал. Не персонально… как его…
— Ярцева.
— Какая разница… На защите таких вот господ, вернее — злодеев, Сойка день за днем оттачивал свое мастерство. И, имея дело со злом во всех его проявлениях, в то же время разрушал себя. Началось самоуничтожение. Вот выводы доктора Юнга по поводу новых трактовок символа Уробороса. Встав на путь, которым пошел дальше, пан Геник начал двигаться в сторону собственной внезапной смерти.
Самое воскресенье. Мимо них неспешно текла в разные стороны пестрая людская масса. Кошевому показалось — они привлекают внимание, потому что по меньшей мере мешают прогулкам. Почувствовал, что стоят среди улицы и разговаривают слишком долго. Но не шла речь про завершение: вдруг почувствовал острое желание перенести беседу в другое, поуютнее место, где не будет столько случайных пар глаз. Хотя прекрасно понимал недостижимость своих желаний — как и самой их природы.
— Ви зараз дуже гарно сказали, пані Магдо.
— Вы сейчас очень красиво сказали, пани Магда.
— О, не приписывайте мне чужих достоинств. Только цитирую.
— Пана Вишневского?
— Собственно… — она отвесила короткую паузу, — мы увлеклись разговором. Вернее — я увлеклась. На самом деле искала случая лишь еще раз поблагодарить.
— За что?
— Благодаря вам, и не спорьте, нашли того, кто убил адвоката Сойку. Между нами, пока имя этого случайного человека не раскрылось, масса моих знакомых, среди которых есть добрые друзья и покровители, боялись обсуждать это событие. Даже отводили глаза друг от друга. Как вы успели убедиться, меня окружают только достойные особы. Никто из них не хотел, чтобы остальные подозревали в убийстве именно его.
— Все равно не совсем понимаю вас, пани Магда.
— Путано? Простите, это от желания сказать много, не сказав ничего. Так случается. — Ее щеки слегка покраснели. — Чтобы стало совсем ясно, на пана Геника точилось немало зубов. Ему могли выставить счета люди, которым при других обстоятельствах не пришли бы подобные мысли в голову. Поэтому когда Сойку нашли мертвым, было облегчение. Когда не без вашего участия всплыло — это не самоубийство, начались ненужные разговоры. Выдвигались разные предположения, одно фантастичнее другого, о причастности той или иной особы к преступлению. Это только кажется, что всякий, кто искренне желал Сойке смерти за его недостойные деяния, публично оправдает убийцу, если тот окажется представителем достойной среды и добросовестным гражданином.
— Разве в таком случае нельзя… скажем так… избежать суда? В Российской империи подобное практикуется довольно часто.
— Тут, как вы успели заметить, другое отношение к законам. Суд, вероятно, вынес бы мягкий приговор — но убийцу все равно бы судили, что ставило крест на всякой дальнейшей карьере. Из-за пана Геника никому не хотелось погубить свое будущее. И вот когда убийцей оказался тот, кто на самом деле должен был им быть, Львов вздохнул спокойно, с облегчением. Негодяя Сойку настигла справедливая кара — и к этому не причастен никто из достойных граждан. Вот почему я была лично заинтересована в том, чтобы дело сначала не свернули из-за якобы самоубийства и началось следствие. А потом — в том, чтобы настоящий убийца был найден и наказан как можно скорее. Как видите, — снова улыбка, — в этом случае зло так же пожрало само себя. Тот, кто убил, от пули упал.
— Вы, пани Магда, благодарите меня от имени всего города?
— Пане Кошевой!
На возглас оглянулись они оба. Из «Театральной» уже вышел Шацкий, и Клим не удержался — хлопнул себя по лбу. Надо же, совсем забыл, куда собрался, с кем и для чего.
Хотя этот разговор выглядел в свете его выводов лишним.
Наоборот, в значительной степени подтвердил их.
— Извините, Шацкий, уже иду!
Разглядев теперь его визави, Йозеф коснулся края шляпы. Магда ответила сдержанным кивком.
— Я зарезервировал столик!
Вдруг Клим пожалел о компании Шацкого. Связался, прости, Господи…
— Сейчас иду!
На них начали обращать внимание.
— Вы меня простите, пане Кошевой! — Рука в перчатке легонько коснулась его руки. — Чтобы завершить это: среди прочих, вы доставили своими самоотверженными и решительными действиями приятное одному очень дорогому мне человеку. Поверьте, это все равно, что сделать что-то лично для меня. Можете обращаться всегда, я во многом способна посодействовать. Помочь.
Опираясь на руку, Магда Богданович снова поднялась в экипаж. Уселась, дала команду трогаться.
При других обстоятельствах Климу хотелось бы тянуть разговор так, как можно и как требовали рамки приличия. Или — задержать ее руку в своей на несколько секунд дольше, чем положено.
Но он проделал все механически.
Мысли его были вовсе не с Магдой.
Провожая экипаж взглядом, пытался понять, бывает ли так, когда случай сам расставляет все на места.
Причем ощущение, что мог бы решить задачку значительно раньше, обострилось до боли в затылке.
Дернулось веко, довольно сильно.
— Пане Кошевой!
— Иду!
Внутри кофейня сочеталась с бильярдом — столы занимали центральную часть, небольшие круглые столики располагались по краям. Людей в это время уже было достаточно много, и старания Йозефа Клим оценил в полной мере: лекарь действительно каким-то образом успел занять самое уютное место.
— Я зарезервировал его! Было довольно сложно! — твердил он, будто набивая себе цену, хотя Кошевой этого совсем не требовал, а Шацкий — точно не нуждался. — Вы же видите, место очень популярное! Тут, к вашему сведению, собираются наши местные математики!
— При чем тут математики? — пожал плечами Клим, думая о своем. — Хотя… Да, символично.
— Почему символично? В чем символ, можете объяснить?
— Сейчас тоже решим с вами задачку, Шацкий. Вы уже заказали?
— Только зарезервировал! Я же не знаю, что…
— Два кофе. Крепких. Наикрепчайших, которые могут тут сделать.
— Прошу пана, расскажите кельнеру! Или — подождите, сделаю это сам! Вы не сделаете такого заказа, который нам надо.
Только кельнер подошел и отошел, выслушав Йозефа и старательно за ним записав, Кошевой пододвинулся ближе к краю стола и примостился так, чтобы собеседник оказался совсем рядом.
— Я могу доверить вам тайну, Шацкий?
— Вы можете довериться мне полностью, пане Кошевой. Разве до сих пор не поняли?
— Даже не о тайне идет речь… Просто рассуждения… Но я более чем уверен…
Клим замолк.
Что-то внутри до последнего сдерживало сказать про свои выводы вслух.
— Не тяните, пане Кошевой! Раз уж мы при этом!
Веко дернулось.
Он машинально коснулся глаза концом указательного пальца.
— Этого никто не признает, потому что все кончилось. Я про убийство Сойки.
— Никто не признает — чего?
— Игнатий Ярцев его не убивал.
Сказал.
Легче не стало.
Глава восемнадцатаяИскусство иметь врагов
Бильярдист взмок.
Стул Кошевого был развернут так, что он мог видеть бильярдный стол, расположенный в глубине просторного зала. И подробно видеть соревнования мастеров, словно купил для этого зрелища билеты. Предыдущую партию выиграл соперник, дородный усач, который касался края стола пузом, даже чуть наклоняясь над ним, не для удара. Готовясь к реваншу, предложенному молодым человеком, толстяк спокойно натирал мелом краешек кия. Совсем юный молодой человек, раздраженный явно не первым от начала игры проигрышем, еще раньше скинул парадный фрак модного покроя, оставшись в жилетке, которая не прикрывала широкие помощи, и при этом не снимая невысокого цилиндра. Сейчас сбросил и его, вытерев влажный лоб широким белым платком, затем, для надежности — сложенной лодочкой ладонью.
Шацкий откашлялся.
— Простите, а…
— Что?
— Кого же тогда убил Ярцев?
— Вора Цыпу, на Клепарове. Того самого, чей труп мы с вами нашли.
— Не надо напоминать, пане Кошевой. Но… гм… это не мы нашли. Я не видел того мертвеца, на счастье. В газетах не все писали, и то очень хорошо. Вспомнили о изуродованном перед смертью теле, далее каждый дает волю своему воображению…
— Шацкий, вы можете сейчас не толочь, как у нас говорят, воду, а перейти к нормальному деловому разговору?
— А у нас дела? — Шацкий сделал круглые глаза.
Принесли кофе.
Дождавшись, пока кельнер оставит их, Кошевой взял чашечку, сделал маленький глоток.
Действительно, крепкий и ароматный.
Почувствовав непривычную горечь, вспомнил о сахаре. Йозеф уже насыпал себе сразу три ложечки, теперь размешивая так старательно, что напиток плеснул через край на блюдце.
— Послушайте, Шацкий, — Клим поставил свою чашечку назад, отодвинул от себя. — Так сложилось, что вы не просто единственный человек во всем Львове, которому я готов довериться. Вы знаете больше, чем рядовой читатель газет. Ничего не надо объяснять вам дополнительно, специально. Еще вы ходячий источник разнообразных сплетен, только не обижайтесь.
— Я бы не назвал все, о чем мне известно, уж такими сплетнями.
Пузатый бильярдист старательно целился, готовясь разбить выложенные треугольником шары.
— Называйте как угодно. У вас так или иначе больше возможностей что-то узнать в городе, чем у меня. Согласны?
— Не буду отрицать. — Йозеф хлебнул кофе с полным достоинства видом. — Почему вы делитесь своими мыслями со мной, а не с полицией?