Родную Киевскую губернию не считал той страной, из которой более полувека назад отправился в ссылку русский поэт.
Знал: там, куда ведут железнодорожные рельсы, нынешнюю российскую провинцию называют Великой Украиной.
Таможенники с австрийской стороны оказались не то чтобы приветливее, но все равно — другими.
Черноволосый, на вид — венгерский, офицер выглядел похожим на своего российского коллегу, старшего дядю, вспотевшего и пузатого. Отдал честь, взял паспорт, сверил фото, и Кошевой совсем не удивился его реакции, когда их взгляды встретились. Однако там, где Клим мог нарваться на непонимание или грубость от государева слуги, императорский подданный просто поднял брови. Очевидно, не знал, как правильно реагировать на увиденное. Тогда принял единственно верное для себя решение: пропустил гримасу пассажира мимо внимания, вернул документы, снова козырнул и занялся другими.
Кошевой по приобретенной недавно привычке коснулся щепотью пальцев края правого глаза, словно так можно было все успокоить. В очередной раз вспомнив, как жандарма, который выпускал его, это почему-то изрядно разозлило. Решил — вчерашний арестант обнаглел совсем. Кривляется, издевается, назад захотел. Обложил матом, еще и вознамерился припечатать кулаком между глаз, но вовремя вмешался агент в штатском. Имел достаточно полномочий, чтобы даже без формы обуздать праведный жандармский гнев. Правда, потом сам не сдержался, посмеялся. Сказал — Клим облегчил работу полиции. Почему? Потому что раньше в карточке писали — особых примет нет. Отныне же она есть.
Надолго.
Если не навсегда.
Углубившись в свои мысли, Кошевой не заметил, как поезд тронулся наконец со станции Подволочиск. А через некоторое время ступил на перрон, сжимая в руке небольшой саквояж — все свое богатство на сегодняшний день. Там маленькое фото родителей, забранное в рамку под стекло и бережно замотанное в запасную сорочку, жилетка, модный галстук, пара белья, очки в тонкой оправе — тогда, когда приходилось много писать и читать, надевал, щадя глаза, карманный несессер, где держал маникюрные ножницы, щеточку для усов и другие нужные мелочи. Еще, на самом дне — несколько авантюрных романов, французских и английских. Книжечки не очень грубые, удобные для путников. Клим имел к ним тягу с детства, не оставил в юношестве, сохранил до сих пор. Кошелек и паспорт держал при себе. Документ глубоко прятал во внутреннем кармане, деньги — в кармане брюк. Как туда кто полезет, не почувствовать нельзя.
Заботиться же было о чем: катеринка, сто царских рублей, была сейчас единственным капиталом Клима Кошевого.
Постояв на месте и осмотревшись вокруг, молодой человек перебросил саквояж из правой руки в левую и уверенно прошел к выходу на привокзальную площадь. Там остановился на мостовой, взглянул на величественное, нарядное, помпезное сооружение, которым явилось его глазам вокзальное здание. Тут же вспомнил киевский, старый, деревянный, еще и обреченный приказом генерал-губернатора на снос. Контраст действительно выглядел огромным, и Клим впервые вообразил себя не просто в другом городе или другом государстве — бери больше, в другом мире.
Рассматривать здание можно было бесконечно. Поняв это, Кошевой решительно развернулся и зашагал вперед, пересекая площадь наискосок. Пройдя немалое расстояние и взглянув налево, увидел здание, частично прикрытое строительными лесами. Прищурившись, чтобы лучше видеть, Клим понял: это тут строят католический храм, причем довольно давно.
Вид храма напомнил, что люди тут исповедуют преимущественно католическую веру. Сам Кошевой к религии относился нейтрально. Родители, конечно, ходили в церковь, сам он тоже придерживался православных традиций, но при этом не имел того щемления в сердце, которое наверняка должно определять верующего человека. Он слышал и читал, что католики имеют иные отношения с церковью и верой, чем православные. Но при этом также знал и чувствовал: в провинциях Российской империи также иначе относятся к вере, чем в Великороссии.
По крайней мере, еврейские погромы проводили деятели из Киевского отделения «Союза Михаила Архангела», называя себя борцами за господство истинной веры. Зато украинские верующие в похожих акциях замечены не были. Поэтому православная вера, которую исповедовали русские, позволяла им ради ее утверждения громить еврейские улицы и кварталы, тогда как Бог, которому молились в храмах украинцы или, как чаще их называли, малороссы, на сомнительные подвиги ради веры не благословлял.
Рассуждая так, не столько намерение поменять не только место жительства, но и церковную конфессию, сколько для того, чтобы чем-то занять голову, Клим дошел до места, где останавливался трамвай. Остановка обозначалась столбом, на котором он увидел две буквы — «D» и «Н»[15]. Пока размышлял, что они означают и доедет ли отсюда туда, куда надо, появился и сам трамвай. Как только он остановился и дверь открылась, Кошевой вдруг передумал садиться. Отступил назад, дождался, пока вагон развернется на рельсах и поедет, звеня, назад.
Проводив трамвай взглядом и приняв, как ему самому показалось, важное решение, прибывший отправился на противоположную сторону площади, где толпились коляски извозчиков.
Глава втораяДругой мир
— Ехать, пане? — спросил[16] ближайший к нему.
— Поедем. Для чего же ты тут стоишь.
Теперь извозчик развернулся к Кошевому полностью, при этом едва не скользнув с козел. Клим смог разглядеть своего первого львовского знакомого получше. Невысокий, крепкий, с узким лицом, усы лихо подкручены вверх. Одет он был не так, как его киевские коллеги: светлая сорочка, жилетка, чьи пуговицы плохо сходились на животе, черные брюки в дудочку, пыльные остроносые ботинки. Указательный палец подбил вверх круглую, похожую на небольшую котелок черную шляпу с узкими круглыми полями.
— Из Великой Украины, по произношению слышу, — сказал уверенно и сразу спросил, дернув острым, заросшим вчерашней щетиной подбородком: — Чего же вы, пане?
Клим сделал вид, что не понял, снова коснулся кончиком пальца края глаза, переспросил:
— Что — «чего»?
— Вот, — любопытный извозчик повторил за Кошевым.
— Не твое дело, — ответил грубовато, совсем не боясь выглядеть невежливым в глазах извозчика. — Мы ехать будем или кривляться?
Извозчик хмыкнул, широким жестом пригласил пассажира садиться в коляску. Когда тот устроился, спросил, не спеша поворачиваться спиной:
— Куда пана везти? — И снова не сдержался: — Это же вы с киевского, так?
— Угадал, — ответил Клим сухо.
— А я, пане, не цыганка, чтобы вам тут гадать.
В голосе кучера теперь зазвучали вызывающие нотки, из чего Клим сделал вывод: львовские извозчики от киевских мало чем отличаются. Тоже не слишком обращают внимания на чины. Хотя сам он в Киеве не имел такого большого чина, чтобы перед ним ломали картузы городские «ваньки»[17]. Решил промолчать, заводиться с первым попавшимся не собирался.
Но новый знакомый не унимался:
— Знаете, шановний, сколько Захар Гнатишин тут работает? Ей-богу, еще трамваи, гром их побей, не ходили! Вот эта красота была только в задумках, — бесцеремонно ткнул в сторону вокзального здания. — Ее же у меня на глазах возводили!
— Захар Гнатишин — это ты, как я понимаю?
— Рекомендую! — Извозчик шутовато преподнес "казанка". — Так вот, шановний, я тут, на этом месте, стою столько, сколько не всякий человек в наше время проживет. Или я не знаю, когда, откуда и какие поезда приходят во Львов ежедневно? Немецкий с этим всем изучил, пассажиров привлекать. Как вы думали? Приехал человек, скажем, из Вены. Слышит знакомую речь. Конечно, пойдет ко мне пассажиром. Без этого никак, шановний. Так куда изволите ехать? По делам тут? Тогда надо в отель. Очень советую «Жорж»[18], довезу с ветерком. Моргнуть не успеете, как там будем.
— Издеваешься? А ну, как я пересяду?
— Да никуда вы не пересядете, — отмахнулся Захар. — Сейчас моя очередь везти. У нас тут такой порядок. Договорились не отбивать пассажиров друг у друга. Раньше такого не водилось за нашим братом. Как пустили трамвай, пришлось объединяться.
— Почему?
— Конкуренция, знаете такое слово? Пожилые люди, особенно женщины, этот трамвай сразу невзлюбили. Был случай, в газетах даже писали, когда одна почтенная дама повернулась к нему спиной и показала, что даже в батярской компании вслух не скажешь. А уж как здешние батяры за языком не следят, то должны знать! Но те, кто моложе, говорят — это прогресс! — Захар многозначительно поднес пальца вверх. — Поэтому трамвайщики у нас пассажиров таки отбирают. Договариваться надо — не драться, как раньше, не отпугивать клиентов. Вежливо стоять и ждать свою очередь.
— И я не могу пересесть?
Извозчик покачал головой.
— Никто вперед меня с места не двинется. Так как, до «Жоржа»? Или лучше другой отель, того же уровня, потому что в "Жорже " сейчас неуютно. Что-то там достраивают.
В животе Кошевого предательски забурчало.
— Вижу, ты тут все знаешь, — начал издалека. — На самом деле просто сейчас отель мне не нужен. Приехал в гости к давнему приятелю. Живет он на улице Лычаковской, это далеко отсюда?
— Не так уж. Думаю себе, вам, пане, Нижний Лычаков надо.
— Есть разница?
— И то большая. Нижний — то уважаемые люди живут, там сейчас много доходных домов для обеспеченных человек. Верхний — то нечто совершенно особенное. Батяр на батяре, еще и батяром погоняет. Это же надо, послал Бог соседство шановному панству.
— Ты уже не раз их вспоминаешь. Кто такие? Разбойники, бандиты, воры?
— Где там! Как встретите батяра — не говорите ему такого. Иначе враг на всю жизнь. Дебоширы, авантюристы, так у нас говорят. Ну, самое большое преступление, на которое способны, — кошелек потянуть у зеваки. Или часы золотые. Или прекрасные кожаные перчатки. С настоящими ворами и страшными головорезами, которых на Клепарове