Добравшись до нужного дома, взялась за ручку калитки, но остановилась. Глубоко вздохнула, шумно выдохнула, заставляя себя быть сильной.
— Здрасти! — окликнули меня со спины.
Я обернулась.
— Здрасти.
Напротив дома на лавке сидел молодой человек и читал книгу. В светлых джинсах, аккуратно подстриженный, со здоровым румянцем на щеках. Он вежливо улыбался, не забыв поздороваться. Хороший парень, и я бы с радостью с ним поболтала, но приехала я по другому поводу.
Отворив калитку, прошла к крыльцу дома. Постучала и услышала быстрые шаги. Дверь открыли, и на пороге меня встретила мать дяди Андрея.
— Лена? Привет! — удивилась она такому сюрпризу. — А ты чего тут? Что не предупредила, не позвонила?
— Здравствуйте, Зинаида Степановна. Впустите?
Я вошла в дом. Если свою бабулю я звала бабулей, то мать дяди Андрея несмотря на то, что она моя двоюродная бабушка, всегда называла только по имени-отчеству. По-другому её называть язык не поворачивался.
— Чай будешь? С дороги, небось, устала, — засуетилась она и прошла на кухню, взяла в руки чайник.
— Нет, Зинаида Степанна, я приехала не чаёвничать.
— А зачем?
Бегающий взгляд изучал моё серьёзное лицо. Зинаида Степановна убрала за ухо прядку седых волос, хоть она ей и не мешала.
— Я приехала поговорить.
— О чём?
— О ком. О вашем сыне.
Она вернула на место чайник, так и не набрав в него воды. На бледном лице я увидела муку.
— Я не буду о нём говорить, — ледяным тоном возразила Зинаида Степановна. — Если ты приехала только ради этого, то лучше тебе уехать обратно.
Ну, характер! Я умоляла себя: хоть бы выдержать, хоть бы не сорваться, хоть бы не перегнуть палку.
— Зинаида Степановна, — начала я, изображая спокойствие.
— Елена! Уходи.
Она впилась в меня недобрым взглядом, не давала и слова сказать. Я знала, что так будет. Но ещё я прекрасно знала, что дальше так продолжаться не может.
— Нет. Не уйду, — возразила я твёрдо.
— Тогда я уйду, — трусливо бросила мне в лицо и попыталась выйти из кухни.
Я стояла в дверном проёме и, как только она попыталась мимо меня проскочить, мгновенно выставила руку, не выпуская.
— Нет, вы никуда не уйдёте, — мой голос набирал силу. — Вы выслушаете меня!
Она замерла, отступила на шаг, замолчала, но посмотреть на меня не осмелилась.
— Я столько лет бок о бок с дядей Андреем. И все эти годы я задаюсь вопросом — за что вы так с ним? В чём он оказался не прав?
Она молчала.
— Он же вас любил, боялся за вас. Ничего не изменилось, он всё ещё вас любит, переживает.
Знаете, как ему больно? Он не показывает эмоции, не позволяет лезть ему в душу, но я всё вижу!
Он не заслужил того, что вы с ним сделали.
Мой голос, ещё минуту назад наполненный мощью, уверенностью, горестно дрогнул.
— Я ничего с ним не сделала.
— Вы от него отказались! — зарычала я, но тут же одёрнула себя и добавила, но уже мягче: — Вы ошиблись. Вы не должны были так с ним поступать.
На этих словах Зинаида Степановна осмелела. Я задела её за больное. Она подняла голову, зло сощурилась и зашипела, как кошка:
— Ты приехала меня учить? Ты, соплячка!
— Я приехала не учить. Уже поздно. Я приехала вам кое-что рассказать.
Её лицо начало багроветь, но мне было всё равно. Пусть злится.
— Совсем недавно на вашего сына напали, и он мог умереть…
Я специально оборвала фразу, следила за её реакцией. Что-то отдалённо похожее на испуг мелькнуло в глазах, лицо из свирепого превратилось в отрешённое.
— Огнестрельное ранение и ножевое…
Ресницы её задрожали, дыхание стало быстрым и нервным.
— Он потерял много крови…
Губы вмиг стали бледными.
— Это всё про него… я говорю про вашего сына… Он давал вам уйму шансов, чтобы поговорить, помириться, стать ближе. Стать снова семьёй. Но две недели назад всё могло бы закончиться трагично, и вы бы никогда себе этого не простили… Винили бы себя закаждый день, когда он приезжал, а вы на порог дома не пускали.
Она грузно опустилась на стул. Подняла на меня кричащие глаза, вот только сухие губы разлепить не смогла. Онемела, растерялась, испугалась, задумалась — я не знала, что с ней творилось, видела только одно: пусть сама отказалась от сына, всё равно она оставалась его матерью.
— Моя мама умерла… — продолжила я трагично. — Это уже не исправить. Я каждый день её вспоминаю, я всё время по ней скучаю. Я бы всё отдала, чтобы её вернуть…
И тут моя броня дала трещину. Упоминание о маме всегда вызывало во мне слёзы. Я сильно зажмурилась, пытаясь удержать их внутри, но тщетно. Подняла веки, нос вмиг заложило, а глаза стали мокрыми.
— А у дяди Андрея есть мать. Жива, живёт рядом, вот только видеть его не хочет. Мне без мамы плохо, а ему — ещё хуже! Потому что нет ничего страшнее, когда ты не нужен своим родным.
Её молчание убивало. А ещё убивало то, что я не могла её прочитать, понять, что она думает.
— Поедем со мной в Москву? Пожалуйста, поедем? Вы наконец-то сможете поговорить, наконец-то сможете друг друга обнять.
— Нет… — хрипло выдавила она из себя.
Я готова был завыть от несправедливости, от этого глупого упрямства. Обида, гордость или привычка наказывать — что ею движет? Какая же… мне трудно подобрать слова.
— Поедем…
— Нет!
И тут она поднялась, снова вернулась в привычное состояние и указала мне на дверь.
Я горько всхлипнула, слёзы уже текли сами собой, я не могла их контролировать. Уходя, я остановилась у порога и бросила через плечо:
— Вы самая бессердечная женщина из всех, кого я знаю. И самая жестокая.
Хлопнув дверью, я спустилась по ступеням, оставляя крыльцо позади. Я не понимала её!
Почему она такая? Почему она не видит и не хочет видеть, какой прекрасный у неё сын? Как мне было больно за него, обидно за него, и горько за себя.
Дядя Андрей был прав: адвокатура не моё. Куда мне в адвокаты, если я не могу убедить, не могу достучаться до человека? Куда мне?
Бестолочь! Глупая наивная девчонка! Меня разрывало на куски. Дыхание сбилось от слёз. Я дошла до калитки, скрипнула ею, но вдруг услышала своё имя:
— Лена.
Зинаида Степановна вышла на крыльцо. Стояла в дверях и смотрела на меня незнакомым мне ранее взглядом. Она смотрела на меня… виновато. Открыла дверь до конца, отступила на шаг назад и попросила:
— Зайди в дом.
43
Андрей
Самочувствие с каждым днём становилось лучше. Я всё меньше лежал в кровати, всё больше двигался. С Даниловым был на связи всё время: он сообщал детали расследования, которые удавалось разузнать.
Так же через него я интересовался состоянием Оли. Ответ всегда был один — держится.
Она держится, не могла не держаться. Вот только СИЗО ломает людей, даже самых сильных, самых стойких.
Иногда меня накрывало. Я смотрел на результаты работы: статьи, решения судей касательно оправдательных приговоров или отсутствия таковых, какие аргументы приводили адвокаты, а какие — стороны обвинения. Казалось, что наша ситуация настолько шаткая, что стоит подуть ветру, и всё рухнет.
Когда отчаяние поселялось в душе, я брал паузу. Недолгую, но всё-таки брал. Бушующие эмоции в работе только мешали, и раньше мне легко удавалось их обуздать. Я всегда всё контролировал.
Но в случае с Ольгой я терял контроль. Сложно оставаться хладнокровным и трезвомыслящим, когда дело касается твоих близких. Любимых… Победить самого себя в этой битве оказалось труднее, чем думалось. Сердце ныло, рвалось к ней. К НЕЙ. Но что я мог сделать?
Взять паузу. Остудить мысли. Засунуть башку под ледяную воду и снова стать профессионалом своего дела. И так раз за разом.
Когда ближе к вечеру в дверь позвонили, я нахмурился. Не представлял, кто это мог быть. Лена?
Она же уехала. Может, Данилов решил заскочить и обсудить со мной то, что не принято обсуждать по телефону?
Я вышел в прихожую, открыл дверь и увидел племяшку. В удивлении поднял бровь.
— Привет. Поездка накрылась?
— Нет. Всё удалось, — ответила она двусмысленно.
Вот только иной смысл её слов я понял не сразу.
Лена отступила на шаг, пропуская вперёд гостью, которую я никак не ожидал здесь увидеть. Я бы меньше удивился, окажись тут Оля, судья, мировой судья, да я бы так не поразился королеве
Английской, как той… кто стояла и смотрела на меня стыдливо и с сожалением.
— Мама?.. — севшим голосом произнес я и тут же прочистил горло.
Застыл, впал в ступор, я тупо не понимал, как реагировать, что делать, что говорить.
Лена подошла ко мне, за руку ввела мою мать в квартиру. Проводила её в комнату, потом вернулась и, взяв меня за локоть, повела туда же.
— Я думаю, вам есть, о чём поговорить. Не буду мешать, пойду готовить ужин.
Мы остались вдвоём, я обхватил пальцами свои впалые щёки, всё ещё не веря. Мама прятала взгляд, прижав подбородок к груди. Сама пряталась от меня. Но зачем? Почему?
Что говорить? Как поступать? Я окончательно растерялся. Просто стоял, как столб, и не шевелился.
Но вдруг она подняла на меня влажные, пропитанные болью глаза. Подошла и коснулась морщинистыми пальцами повязки на боку.
— Болит?
От её прикосновений по телу пронёсся электрический ток. Не доверяя своего голосу, решил просто покрутить головой.
Мать перевела взгляд на подвязанную руку, на раненое плечо. Перенесла свою ладонь к нему.
— А тут?
Снова покрутил головой.
— Ты бледен.
— Ты тоже.
Она приоткрыла губы, желая что-то ответить, но передумала. Тяжело сглотнула, часто заморгала, я увидел, как её ресницы вмиг стали мокрыми и слипшимися.
ЕЙ было сложно говорить, мне — сложно слушать, хотя когда-то я этого очень желал. И вот когда это случилось, я окаменел.
— Лена сказала, этого человека убили…
Я коротко кивнул в ответ.
— Его больше нет, — переиначила она фразу, будто желала убедиться. — Поделом.