– Где? Где вещи больного? Почему они еще не у меня, мне их надо под ключ закрыть! – заполошно заговорила она, глядя на Фому.
– Лидия Кузьминична, он моется, не успел отдать, – вскочила Галина Петровна, – сейчас, вымоется и отдаст.
– Ну я же сказала – забрать сразу! Это же все инфекция, вы что, порядка не знаете?
– Ну как же я заберу…
– Как-как? Забрать, и все! Они же там рядом где-нибудь лежат, не в одежде же он моется! Вон, его пошлите! – сестра-хозяйка махнула рукой в направлении Фомы.
– Он не хочет.
– Не хочет! Ишь, капризный какой, все порядки свои здесь устанавливает! А сами что – голого больного не видели? Пойдите и возьмите вещи… – Но сестра-хозяйка не могла не знать, что вещи больных – это ее компетенция. Значит, и идти за ними придется ей самой. И потому-то она так и кричала, что не знала, как вести себя с больным-негром. Негров никогда еще не было в их больнице.
Лидия Кузьминична постучала толстым кулаком по двери и крикнула:
– Больной, отдайте вещи! Вещи отдайте! С вами говорит сестра-хозяйка!
– Может, он вас не понимает? – предположил Фома. – А вы на его родном языке попробуйте!
Лидия Кузьминична не сразу осмыслила услышанное, а как осмыслила, впала в крайнюю форму негодования:
– Ты мне все нервы уже истрепал! Да когда ж тебя только выпишут, ты ж с ума сведешь кого угодно!
Она набрала воздуха для новой фразы, но тут вода стихла, и все замерли в ожидании. Минуты три негр копался за закрытой дверью, а затем вышел намытый, в больничном халате и босиком. Он молчал, молчали и все остальные.
– Это… тапки обуй, – пробормотала Лидия Кузьминична, – вот… – и несмело подтолкнула больничные тапки к ногам негра.
Он обулся, дошел до своей кровати и снова лег, отвернувшись к стенке. Лидия Кузьминична бросилась в ванную и вышла оттуда, держа спортивный костюм и все остальные вещи негра в обеих руках, но двумя пальчиками. Ничего больше не сказав, она презрительно удалилась.
– Ничего, посидит у себя, отойдет. Я Лидку давно знаю, она отходчивая, – смущенно улыбаясь, сообщила Галина Петровна Фоме, и он понимающе кивнул.
Негра нужно было вести в процедурный кабинет. Галина Петровна подошла и легко-легко постучала по его плечу. Негр повернул к ней лицо, она как глухому, помахала рукой, типа, мол, пойдем за мной. Негр поднялся и отправился за ней.
– Галина Петровна, я здесь, – позвал Фома, многозначительно постучал по больничному радио и помахал телефоном.
– Поняла, – улыбнулась Галина Петровна, – если что, я дам знать…
Но все прошло спокойно, негр ни на кого не напал и через некоторое время появился в боксе. Возле Фомы как раз сидел Сергуня, но, увидев того самого, о котором только что он говорил, быстро вскочил и убежал.
Негр улыбнулся и лег на свою кровать. На этот раз отворачиваться к стенке не стал, а даже слегка помахал рукой, видимо, Фоме. Фома посмотрел на него, но ничего не сказал. Тогда негр подошел к нему и сказал по-русски, протягивая ладонь:
– Как тебя зовут? А меня зовут… – И назвал, скорее всего, свое имя.
Фома не совсем расслышал, но тоже представился. Вскоре он ушел под капельницу, негра тоже увели. Затем был обед, затем полдник, и Фома с новеньким все так же находились в одной палате. Им нужно было мирно соседствовать.
Итак, негра свалил гепатит. Такой же, как у Фомы, типа «В». Где уж он его подхватил – колол наркотики с носителями австралийского антигена, имел ли половые с ними сношения, или предки его прикатили из Африки уже с этим злобным вирусом – гадать было бесполезно. Гепатит совершал свое черное дело – негр желтел, и с этим ничего нельзя было поделать. Лечило его время и минимум больничных лекарств.
Сначала он откликался на имя Ужвалдо. Причем обращался к нему по имени только Фома, все остальные обитатели больницы предпочитали совсем не общаться с ним, а персонал делал ему процедуры с большими предосторожностями и как можно скорее. Все приставали к Фоме с расспросами, особенно Мхов, Лишайников, Сергуня и молодая медсестра Танечка, отвечающая за Мхова и Лишайникова, интерес к которым у нее угас где-то на второй день пребывания молодых рыжих людей в больнице. Но Фома не раскрывал никому тайны Ужвалдо. Потому что сам про него ничего не знал.
Галина Петровна уверяла Фому, что ей негр представился как Освальдо, а Анита Владимировна сообщила в момент особо хорошего настроения, что в его бумагах значится имя Ожвалдо, однако почерк там очень неразборчивый, поэтому больше ничего, кроме диагноза и других мелких подробностей, прочитать о негре нельзя. Как же называть Фоме своего соседа, который в основном молчал, чесал свое тело бледными ногтями и не переставал с ужасом смотреть на людей в белых халатах, что бы они ни делали. Или вдруг резко подскакивал к окну, расплющивал об стекло нос и долго-долго таращил на улицу свои круглые желтые глаза. И Фома звал его по-разному. «Освальдо, выключи за собой воду в раковине, чего она по мозгам капает!» – и негр выключал. «Ужвалдо, вон, около тебя комар, убей, он низко сидит!» – и Ужвалдо убивал. Понимал, значит, что к нему обращаются. Ужвалдо – Ожвалдо – Освалдо – Асфальто – Асфальт. На Асфальта он тоже откликался, потому что Фома не хотел его обидеть, а только лишь приспособить его имя под что-нибудь привычное. На Асфальте Фома остановился на несколько дней, потому что дальше цепочка имен уже зашла в тупик.
И Фома начал с начала. Так как на вопросы «Как тебя зовут?» больной сосед отвечал в разное время суток по-разному: Ожвалдо, Освальто, Ужвалдо, то Фома взял за опорное Ужвалдо, потому что оно ему больше нравилось, и так негр представлялся все-таки чаще всего. К вечеру сосед стал откликаться на склоняемое имя Ужвалда (есть Ужвалда, нет Ужвалды, укол Ужвалде, поели с Ужвалдой, тапки Ужвалдины и так далее). А утром следующего дня, аккуратно сложив анализы по баночкам, Фома вдруг затормозил в дверях, оглянулся на ноги своего соседа, положенные на спинку кровати, и подумал: Ужвалда – Кувалда. Конечно, Кувалда!
– Эй, Кувалдометр, – весело сказал Фома, – хорош спать. Давай, неси анализы, покажи им всем, кто ты есть на самом деле.
Негр нервно зашевелился – он очень боялся собирать анализы и никак не мог привыкнуть к этому.
Прошло несколько дней, но никто так ни разу не навестил больного Кувалду.
– Кувалда, а может, ты сирота? – спросил у него Фома.
Но Кувалда молчал, и Фома решил, что он просто не знает такого слова. Поэтому он вновь спросил:
– Ты сирота, да, Кувалда? То есть – мама нет, папа нет. Да?
Кувалда ничего не отвечал, смотрел в потолок и не спеша копал пальцем в носу. По-русски он говорил хорошо, даже успешно ругался матом, но, видимо, не хотел открывать тему своего прошлого. Он всегда хотел есть, это было видно, однако принимать то, что предлагал ему Фома из своих гостинцев, стеснялся. Малое количество больничной пищи Кувалда брал качеством обработки – он жевал сосредоточенно и вдумчиво, Фома так никогда не мог. Однажды Фома увидел, как приветливо мигнули желтые глаза Ужвалды бананам, яблокам и грушам, принесенным Фоме очередными посетителями, – и, правда-правда, чуть не прослезился.
Однако Кувалда оказался азартным игроком. Он первый увидел в тумбочке Фомы колоду карт и предложил сыграть разок. Фома согласился. Сразу выяснилось, что играть Кувалда умел только в «пьяницу», да и то всегда стыдливо проигрывал. Фома любил серьезных противников и научил его игре в «дурачки». Это оживило их отношения, вселив в меланхолического Кувалду дух здорового соревнования. А когда за неимением денег Фома предложил делать ставки на еду, Кувалда быстро научился играть в «очко». На банк ему приходилось ставить диетическую больничную пищу – никто по-прежнему не навещал маленького Кувалдочку.
Свой первый банан он выиграл у Фомы ценой порции картошки-пюре, киселя и булочки, полагавшихся на завтрак. Паровую котлету Ужвалда успел съесть до начала игры. Но вскоре он проиграл все три блюда будущего обеда, полдник, вошел в неимоверный азарт – и, сколько Фома ни призывал его остановиться, проиграл весь ужин и завтрак следующего дня. На миг задумавшись и представив, что его ждет, Кувалда отскочил к окну и уставился на улицу своими немигающими глазами. Он думал.
Наконец-то вырвавшись к Фоме, Вика приехала на утренней электричке, быстро подбежала к его окну – и чуть разум навеки не оставил ее. Черное лицо с прыщами и выпученными желтыми глазами могло значить только одно – Фоме плохо так, как никогда еще не было. Ноги у Вики подкосились, выпала из рук сумка с гостинцами…
– Хи, – сказал Кувалда, – хи-хи…
– Ты чего хихикаешь, тебе теперь плакать надо, – резонно заметил Фома. – Играть не умеешь, а остановиться не можешь.
– Хи-и…
– Да что же это ты расхихикался? – не выдержал Фома.
– Да там девушка какая-то прямо на асфальт села. И сидит.
Так Фома потребовал свидание в помещении. Галина Петровна и Танечка привели Вику в корпус, на пять минут выпустили из бокса Фому и посадили их в коридоре второго этажа на банкетку. По просьбе Фомы Вике показали Ужвалду, она познакомилась с ним и убедилась, что это не Фома почернел, а Ужвалда такой родился. И уже скоро смеялась и угощала всех горохом. Ужвалде он особенно пришелся по вкусу. Он скалил зубы и, ничуть не стесняясь, ел за троих.
– Ох, устроит он мне сегодня музыкальный вечер, – сказал Фома и рассказал Вике про жуткий проигрыш Ужвалды.
– Прости его, Великий Змей, – попросила Вика.
– Прощаю охотно. Да он сам себя не простит, да, Ужвалда?
Но оказалось, что он и сам себя прощает. Ужвалда взял еще горошка на дорожку и отправился в бокс, оставив Вику и Фому одних. Но их быстро разлучили – по коридору шла Анита Владимировна.
И вот Вика снова оказалась под окном.
Сергуня принес Фоме и Ужвалде обед.
– Повезло тебе, Кувалда, – сказал Фома, – просто привалило счастье. А я бы твой проигрыш в унитаз вылил у тебя на глазах.
Когда Вика уходила, Кувалда до ушей улыбался и махал розовыми ладошками с длинными костистыми пальцами. Он пообещал Вике, что будет ее ждать с нетерпением, а Вика решила, что добрый Ужвалда может помочь ей в борьбе с Фомой и его болезнью. Как – это надо еще придумать, но помочь точно может.