Иначе говоря, на деньги, которые платят в виде налогов двое граждан, получающих приличное, но вовсе не заоблачно-высокое жалованье, власти могли сделать тысячи людей счастливыми. Как бы не так. Надо экономить, потому что неизвестно, что ждет нас впереди. Нельзя транжирить городскую казну. Зимой может не хватить соли, чтобы посыпать заснеженные мостовые, не давая снегу превратиться в лед. Тротуары нуждаются в ремонте – как, впрочем, и всегда: повсюду идут какие-то работы, причем никто не знает, какие и зачем.
А радость может подождать. Главное – сохранить видимость. А еще главнее – сделать так, чтобы никто не догадался, до чего же мы богаты.
* * *
Завтра мне рано вставать. От того, что Якоб игнорирует мои послания, я в конце концов невольно потянулась к мужу, стала чувствовать прежнюю близость. Тем не менее собираюсь осуществить задуманную месть.
Мне уже совершенно не хочется доводить начатое до конца, но я терпеть не могу бросать дело на полдороге. Жить – это значит принимать решения и быть готовым к их последствиям. Я давно не делала этого и, может быть, по этой самой причине сейчас, на рассвете, лежу без сна и смотрю в потолок.
Продолжать слать любовные послания человеку, который тебя отверг, – это зряшная трата времени и денег. И его счастье больше меня не занимает. На самом деле я хочу, чтобы он был несчастен, потому что я готова была отдать ему самое лучшее, что есть у меня, а он в ответ посоветовал обратиться к семейному психологу.
И потому я должна засадить эту ведьму за решетку, пусть даже мне придется сотни лет гореть за это в аду.
Должна? С чего я взяла, что должна? Я просто устала, очень устала и не могу уснуть.
«Замужние женщины сильнее страдают от депрессии, чем незамужние», сказано в статье, опубликованной сегодня в газете.
Читать не стала. Но какой же странный этот год – был и есть.
* * *
Моя жизнь была более чем благополучна, все шло в точности так, как мне мечталось когда-то в ранней юности, я была счастлива… и вот внезапно что-то случилось.
Это похоже на компьютерный вирус. Занесешь – и начинается медленное, но неуклонное разрушение. Программы виснут. И требуют больше памяти. Какие-то файлы – тексты, фотографии – исчезают бесследно.
Мы ищем причину и не находим ее. Спрашиваем у друзей, которые разбираются в этой премудрости лучше нашего, но и они не могут понять, в чем дело. А компьютер тормозит и, что называется, глючит, постепенно пустеет – и вот он уже не ваш. Им владеет теперь неопределимый вирус. Конечно, всегда можно сменить компьютер, но как быть с его содержимым – с тем, что хранится внутри и что мы столько лет старались держать в порядке? Неужто все пропадет?
Это несправедливо.
Происходящие события ни в малейшей степени не зависят от моей воли. Слепая, нелепая страсть к человеку, который, наверно, досадует сейчас на мою назойливость. Брак с человеком, который кажется мне близким, но никогда не показывает мне свои слабости и уязвимые места. Желание уничтожить человека, которого видела лишь однажды, причем – уничтожить под тем предлогом, что это покончит с призраками, обуревающими мою душу.
Принято говорить, что время лечит все. Это не так.
Судя по всему, время лечит лишь то приятное и хорошее, что нам бы самим хотелось сохранить навсегда. Время как бы говорит нам: «Не дай себя обмануть, вернись к действительности». И потому все, что я читаю, чтобы поднять себе настроение, остается со мной ненадолго. Мне кажется, что через какую-то образовавшуюся в моей душе дыру высасывается вся позитивная энергия, так что остается одна пустота. Я знаю эту дыру – я живу с ней уже несколько месяцев – но не знаю, как заделать ее.
Якоб советует мне обратиться к семейному психологу. Шеф считает, что я – великолепная журналистка. Сыновья замечают разницу в моем поведении, но ни о чем не спрашивают. Муж понял, что2 происходит, лишь в тот день, когда в ресторане я попыталась излить ему душу.
Взяв со столика у кровати айпад, я умножаю 365 на 70. Получается 25 550. Столько дней в среднем отпущено человеку. А сколько из них уже прожито без цели и смысла?
Люди, окружающие меня, постоянно жалуются: кто на что. «Работаю по восемь часов, а чтобы продвинуться по службе, буду работать все двенадцать». «После того как я вышла замуж, мне перестало хватать времени на саму себя». «Я обрела Бога и теперь должна ходить на все службы».
Все, что мы ищем с таким воодушевлением – любовь, работа, вера, – по достижении зрелости оборачивается неподъемным бременем.
Убежать от этого можно единственным способом – через любовь. Любить – значит превращать рабство в свободу.
Но сейчас я не способна любить. И чувствую одну лишь ненависть.
И, как ни чудовищно это звучит, она придает смысл моему существованию.
* * *
Я прихожу туда, где Марианна читает свои лекции по философии – к моему удивлению, дело происходит во флигеле, пристроенном к одному из корпусов женевской университетской клиники. И начинаю спрашивать себя: а может быть, этот пресловутый курс лекций, о котором она упоминает в своем резюме, – не курс и не лекций, а всего лишь какой-то факультатив, не представляющий собой никакой академической ценности?
Я припарковала машину на стоянке у супермаркета и, пройдя около километра, оказалась среди россыпи невысоких домиков на зеленом лугу у маленького озера. Стрелки-указатели. Здесь помещаются подразделения, которые хоть и кажутся разъединенными, на самом деле дополняют друг друга – отделение для престарелых и психиатрический интернат. Психиатрическая клиника размещается в красивом здании в стиле начала прошлого века, и там проходят обучение психиатры, психологи, психотерапевты со всей Европы.
Прохожу мимо странного сооружения, похожего на фонарь, какой ставят в конце взлетно-посадочной полосы. Чтобы понять, что это, приходится прочесть табличку. Оказывается, что это «Проход 2000», «визуальная музыка», сделанная из десяти барьеров, снабженных красными лампочками. Спрашиваю себя, не лечился ли автор композиции в этой клинике, но ниже читаю имя знаменитого скульптора.
Ну что ж, будем уважать искусство. Но только больше не пытайтесь внушить мне, будто мир не сошел с ума.
Время к обеду – и это единственное время, когда я принадлежу только себе. Самое интересное в моей жизни всегда происходит в обеденный перерыв – встречи с подругами, политиками, «источниками» и наркоторговцами.
Аудитории, наверно, пусты сейчас. Но я не могу направиться в университетский кафетерий, где Марианна – она же мадам Кёниг – так небрежно встряхивает своей белокурой гривой, пока студенты соображают, чем можно прельстить такую интересную профессоршу, а студентки любуются ею и считают эталоном ума, вкуса, элегантности и такта.
И потому я иду на рецепцию и спрашиваю, где ведет занятия мадам Кёниг. Мне отвечают, что сейчас обеденный перерыв (вот спасибо, а то я не знала!). На это говорю, что не хочу нарушать ее отдых, а потому лучше подожду у дверей аудитории.
Я одета просто, скромно и неброско – так, чтобы взглянуть на меня и сразу забыть. Подозрение могут вызвать только темные очки в такой пасмурный день. Но я даю понять, что только недавно сделала пластику.
И, удивляясь собственному самообладанию, иду туда, где проходят занятия. Я-то думала, что мне будет страшно, что откажусь от своей затеи, сверну на полпути – но нет. Я здесь и чувствую себя вполне уверенно. И если когда-нибудь решу написать о себе, то поступлю как Мэри Шелли с ее Виктором Франкенштейном – как и она, я всего лишь хотела избавиться от монотонности повседневья и отыскать оправдание моей тягостной, пресной, лишенной вызовов жизни. А результатом стало появление чудовища, способного покарать невиновных и спасти виноватых.
У всего на свете в этом мире есть своя темная сторона. Каждый из нас, живущих здесь, хотел бы попробовать абсолютную власть. Я читала страшные истории о пытках и войнах и вижу, что теми, кто, заполучив власть, причиняет ближним страдания, движет неведомый монстр, а вернувшись домой, эти злодеи становятся примерными супругами, нежными отцами и безупречными слугами отечества.
Вспоминаю внезапно, как еще в юности мой возлюбленный попросил, пока он в отъезде, приглядеть за его пуделем, а я, честно сказать, эту собачку ненавидела. Ненавидела за то, что должна была делить с ней внимание человека, которого любила. А я хотела, чтобы вся его любовь доставалась мне.
И вот в тот день я решила отомстить этой бессмысленной твари – она ничем не способствовала процветанию человечества, но, ровно ничего не делая, пробуждала к себе любовь и нежность. И я принялась изводить пуделя, причем так, чтобы не оставалось следов, – прикрепила булавку на конец половой щетки и колола его. Пудель взвизгивал, лаял, но я не унималась, пока мне это не надоело.
Вернулся хозяин, обнял и поцеловал меня как всегда. Поблагодарил за то, что заботилась о собаке. Мы занялись сексом, и жизнь продолжалась. Собаки ведь лишены дара речи.
Я думаю об этом сейчас, направляясь к аудитории. Как же я оказалась способна на такое? Да вот так и оказалась. Весь мир таков. Я видела, как мужья, обожающие своих жен, вдруг теряли голову и набрасывались на них с кулаками, чтобы потом, рыдая, вымаливать прощение.
Ибо невозможно постичь животное породы «человек».
Но зачем делать такую гадость Марианне, которая только в том и виновата, что однажды позволила себе разговаривать со мной свысока? Зачем разрабатывать хитроумный план, рисковать, покупать наркотик и пытаться подсунуть его в ящик стола?
Зачем? Затем, что она добилась того, чего не смогла добиться я, – внимания и любви Якоба.
По-моему, ответ исчерпывающий. Девяносто девять и девять десятых процента людей в такой ситуации сплели бы интригу.
Еще затем, что я устала жаловаться. Затем, что эти бессонные ночи сводят меня с ума. Затем, что мне в моем безумии хорошо и привольно. Затем, что меня не разоблачат. Затем, что я хочу перестать думать об этом как одержимая. Затем, что я серьезно больна. Затем, что я – не единственная. Если «Франкенштейн» по-прежнему продается, значит, все узнают себя в ученом и в его чудовищном творении.