Все командиры, как один, соскочили с коней и, расположившись на голой земле, повторяли вслед за богословом слова молитвы, отбивая при этом многочисленные поклоны.
— Бисмилляхи Рахмени Рахим, — произнес нараспев заключительные слова молитвы ишан и закатив глаза, самозабвенно промолвил: — Ом-м-м-мы-н-н!
Все повторили за ним и только после этого вновь оседлали своих коней, направив наполненные надеждой взоры на Ислам-бека. Токсобо, задумчиво уставившись в даль, думал.
Больше всего его удивляло то, что, видя панику воинов ислама, большевики почему-то не бросились за ними в погоню. Ведь они запросто могли уничтожить все его войско.
«Это на них непохоже», — думал он, разглядывая в бинокль теснину, где была организована засада. Неожиданно вместо солдат с пушками и пулеметами он увидел длинную цепочку горцев, которые с оружием в руках спускались со скалы в ущелье. Насчитав человек двадцать, он продолжал напряженно вглядываться в глубь ущелья, пытаясь разглядеть основные силы большевиков, но тщетно. Больше в районе кишлака Кайсар никого не было видно.
«Неужели это дехканское отродье наделало столько шума?» — в бессильной злобе скрепя зубами, подумал Ислам-бек.
И словно в подтверждение его слов, на окраине кишлака, у самой скалы он увидел толпу дехкан, многие из которых пританцовывали, размахивая руками.
«Веселятся, скоты! Думают, что обвели меня вокруг пальца», — думал токсобо, наблюдая за торжеством победителей.
Дождавшись, пока толпа разошлась по домам, Ислам бек, подозвал к себе есаула, под началом которого состояли самые смелые и верткие, как ужи, горцы-разведчики.
— Полусотню своих джигитов оставь на охрану нашего лагеря, остальных в пешем порядке отправь к кишлаку, но так, чтобы их никто не заметил. Пусть разведают, что творится в окрестностях этого злосчастного селения, и лично доложат мне, — приказал он так, чтобы это услышал лишь командир разведчиков. С десяток басмачей, сдав все свое оружие и укрываясь за хребтом, пересекающим ущелье, ускоренным шагом направились к кишлаку. Несколько десятков воинов заняли наблюдательные посты по периметру седловины.
Командиры и военачальники, удивленные неожиданными распоряжениями токсобо, тихо переговаривались, с нетерпением ожидая его окончательного решения.
— Всем приготовиться, — приказал Ислам-бек и обвел своих курбаши и есаулов тяжелым, недобрым взглядом. — Быть в готовности через два часа вступить в бой, — добавил грозно он, хмуря брови.
Есаулы разбежались, торопясь побыстрее исполнить приказание токсобо. Оставшиеся рядом с Ислам-беком нукеры, встревоженные его видимым недовольством и непонятными командами, молча ждали объяснений.
Ислам-бек, чтобы не попасть впросак, прежде чем устроить разнос своему трусливому воинству, решил проверить правильность своих наблюдений и выводов.
«Кто его знает, может быть, красный командир выставил напоказ дехкан, чтобы окончательно заманить моджахедов ислама в ловушку?»
Спешившись и передав поводья своего коня одному из адъютантов, он коротко бросил:
— Настала пора обеда.
Тут же, на краю дороги, расторопными нукерами был расстелен пестрый афганский ковер, на котором, словно по мановению волшебной палочки, появился походный достархан, уставленный лепешками, кусками холодной баранины и кувшинами с айраном.
— Присаживайтесь, — широким жестом пригласил токсобо курбаши. Те, не заставляя себя упрашивать, быстро расположились вокруг этого импровизированного стола и начали за обе щеки уплетать походные яства, вкуснее которых для проголодавшихся воинов ислама могут быть только райские кушанья.
Вслед за командирами раскрыли свои хорунжины и остальные моджахеды ислама. Наскоро перекусив и накормив коней, горцы начали готовиться к бою. Кто-то правил саблю, кто-то чистил от пыли винтовку или пулемет, а кто-то, считая, что он уже ко всему готов, просто отдыхал, вперив взгляд в бездонное небо, возможно, мечтал о райских кущах, уготованных ему на небесах.
Когда разведчики вернулись, доложив Ислам-беку, что в окрестностях кишлака никого, кроме местных жителей, нет, он, взбешенный этим известием, вскочив на коня, возмущенно вскричал:
— Позор на мою голову! Позор! Позор! Позор! Мои джигиты — грязные трусы, гнусные пожиратели баранов, а не борцы за ислам! Вы, как трусливые шакалы, умчались прочь, столкнувшись с кучкой грязных рабов, предавших обычаи и веру своих отцов.
Бакши-хан и его есаулы при этих жгучих словах поникли головами. Вместе с ними, чувствуя свою вину, молча переминались с ноги на ногу остальные воины ислама. Такого позора им еще не приходилось испытывать.
— Не прими от меня Аллах, ни поста, ни молитвы до тех пор, пока я не вытяну все жилы из этого быдла, — глухо промолвил Ислам-бек. Стоящие рядом с ним курбаши и есаулы повторили его слова словно клятву.
В кишлаке праздник был в самом разгаре. Дехкане, воодушевленные своей победой, собравшись на площади, варили плов, жарили шашлыки. В предвкушении праздничного обеда они танцевали, размахивали возбужденно руками, веселились кто как мог.
Кишлачный весельчак и балагур — тощий, длиннолицый горец, голова которого была обвязана разноцветным тряпьем, а на плечи накинут протертый до дыр парчовый халат, — забравшись на дерево, кричал оттуда задорно, по-мальчишески:
— Вай, дод! Земляки, вай, дод! Бежал от нас ненавистный курбаши! Вай, дод!
Звонкими криками, грохотом котлов и барабанов вторили ему джигиты, увлекшись зажигательной горской пляской.
— Вай, дод! — продолжал бесноваться шутник, спускаясь на землю. — Вай, дод! Помогите мне, великому курбаши, спрятаться от этих бессовестных дехкан! — скакал он вокруг дерева, изображая бегство главного басмача. — Вай, дод! За мной гонится страшный див! Вай, дод! Смерть угрожает моим печенкам! Вай, дод!
Будто спасаясь от погони, он, ловко забравшись на самую вершину дерева, раскрыл рот, чтобы выдать перл посмешнее предыдущих, но так и замер на месте с открытым ртом.
— Там… Там… — силился произнести, он что-то важное. — Там басмачи! — крикнув во все горло, он, сбивая в кровь локти, слетел на землю.
Продолжающие веселиться дехкане восприняли слова весельчака, как очередную шутку, и закричали, вторя ему:
— Вай, дод! Басмачи! Вай, дод! Мы их сжарим в печи! Вай, дод!
Вращая перепуганными глазами, ряженый подбегал то к одному, то к другому дехканину и из последних сил кричал:
— Люди! Басмачи возвращаются! Это правда!
Но опьяненные победой, селяне продолжали веселиться.
— Они же нас всех саблями посекут, — подбежал он к кузнецу и, схватив его за халат, потянул к дереву. — Не веришь мне, погляди сам!
Все еще улыбаясь, Данияр с трудом вскарабкался на дерево и, глянув в сторону ущелья, обнаружил растянувшуюся от самого перевала колонну конников.
«Да это, наверное, вызванные нашим гонцом красные кавалеристы», — подумал он, все еще не веря в то, что басмачи и в самом деле могли возвратиться. Но услышав частые выстрелы и холодящий кровь вопль басмачей «алла», внезапно прозвучавший на окраине кишлака, он тут же спрыгнул с дерева.
— Люди, вооружайтесь! Мы должны дать отпор этим сыновьям шакалов и гиен, — что было сил крикнул Данияр. Но люди, услышав выстрелы, обезумев от животного страха перед разъяренными поражением басмачами, уже сломя головы разбегались по домам, узеньким улочкам и закоулкам в надежде на то, что их там никто не найдет.
По площади, где только что веселился народ, во весь опор проскакали вооруженные всадники, гикая и стреляя в людей, не успевших схорониться по домам. Они решительно осадили лошадей у мечети, где вместе с местным богословом в ожидании непременной кары склонил голову старейшина.
— Салям алейкюм, мусульмане, — властным голосом произнес Бакши-хан, чуть было не наскочив на стариков.
— Алейкюм, ассалам, — ответили аксакалы, низко поклонившись.
— Приказываю собрать здесь всех правоверных, — грозно приказал курбаши, — с ними будет говорить Повелитель Локая, токсобо Ислам-бек, да возвеличит его Аллах за верность исламу и уничтожение неверных!
Пока под ударами плеток и ногаек воины ислама собирали на площади правоверных, к мечети, с приличествующим ему эскортом, подъехал Ислам-бек. Подъехав к устремившему в небеса взор ишану, он грозно спросил:
— Разве пристало вам, слуге Аллаха, вместе с этими грязными рабами противиться воле эмира, которую я исполняю по его поручению?
— А что я мог поделать, так решили жители кишлака, — развел руками богослов.
— Вы должны были словом Всевышнего удержать этих заблудших овец, развращенных большевиками, от смертных грехов. Ибо поправший законы ислама и обычаи предков уподобится гяуру, как гяур, должен умереть.
— Доводы зачинщиков перевесили мои слова и молитвы, — удрученно произнес ишан.
— Назовите мне имена предводителей, и я отпущу вас на все четыре стороны.
— Кузнец Данияр и Азамат-мерген, — одним дыханием выпалил богослов и, испуганно озираясь по сторонам, заторопился в мечеть.
— Я не услышал имени кишлачного аксакала, — остановил ишана следующий вопрос.
— Аксакала заставили выполнять волю общества, — ответил тот, — в нападении на вас он, насколько я знаю, участия не принимал.
Говорить о коне, предоставленном старейшиной гонцу, и о самом гонце служитель Аллаха не стал, потому что Керим был его лучшим учеником. И неизвестно, чем мог обернуться для него этот факт, если бы об этом узнал грозный курбаши.
Когда на площади собрались все жители кишлака, Ислам-бек, смерив молчаливую толпу презрительным взглядом, грозно произнес:
— Сегодня вы совершили смертный грех, отправив к Аллаху моих лучших джигитов. Но я пощажу вас, если вы выдадите зачинщиков.
Толпа напряженно молчала. Никто из дехкан даже не пытался высказаться.
Оценив молчание, как новую попытку сопротивления, токсобо приказал своим нукерам:
— Сжечь этот кишлак, где живут неверные, с потрохами продавшиеся большевикам.